A

Audi, cœlum

Время на прочтение: 6 мин.

Когда самолет набрал высоту, N., расслабившись в удобном кресле бизнес-класса, достал ноутбук. Впереди было несколько часов, чтобы наконец спокойно изучить документы, переданные адвокатом.

Успешный бизнесмен, уважаемый и партнерами, и конкурентами, N. выглядел в глазах окружающих человеком благополучным и исполненным многочисленных достоинств. Благотворитель и филантроп, он лично вникал во все поддерживаемые проекты. Сотрудники фирмы ценили своего босса за готовность помочь в случае серьезных жизненных затруднений.

Еще одной примечательной чертой N. была принадлежность к числу так называемых «активных потребителей культуры». Регулярный посетитель художественных галерей и филармонических залов, N. мог позволить себе поездку в другую страну ради интересной выставки или редкого концерта. Получив отличное образование, он неплохо знал историю искусства. Обладатель аудиоаппаратуры высшего класса (кажется, это был самый ценный предмет в его доме), возвращаясь вечером из офиса, он первым делом привычно нажимал на кнопку пульта, и дом наполнялся звучанием музыки. Но удивительным образом (N. и сам сознавал это как некую свою ущербность) ни «наслушанность» и «насмотренность», ни вполне энциклопедические познания не подарили ему способности к сильному художественному переживанию — эту способность он не без зависти наблюдал у людей, часто гораздо менее его искушенных в предмете. Для него искусство было, пожалуй, чем-то вроде необходимой части «комфортной среды обитания».

Сейчас, направляясь по делам бизнеса на Север Италии, N. запланировал небольшое ответвление от основного маршрута (электричкой из Падуи до островной станции Венеция — Санта-Лючия, а там сразу на вапоретто до Мурано): хотелось наконец увидеть давно знакомую по изображениям мозаику в апсиде Duomo di Murano.

Сунув руку во внутренний карман за флешкой, N. нащупал там сложенный вчетверо листок и вспомнил вечерний разговор накануне отъезда.

Надо отметить, что N., вежливый и корректный с окружающими, никогда не испытывал потребности в личных доверительных отношениях с кем-либо, или, точнее, чувствовал свою неспособность к таким отношениям. Пожалуй, за единственным исключением: давняя дружба связывала его с сокурсником по университету по имени Франческо, тихим, тактичным и необычайно бережным к окружающим молодым человеком. Вскоре после окончания университета он принял священный сан. N. же был и оставался убежденным атеистом. Что совершенно не помешало их дружбе.

Впрочем, вчера о. Франческо вдруг с улыбкой обратился к N.:

— Послушай, а ведь ты представляешь собой почти идеальный образец христианина! Ты далеко не беден, но в твоей жизни нет никаких излишеств, ты стараешься помочь нуждающимся и деньгами, и делами. Похоже, за всю жизнь ты не обидел ни одного человека, никто от тебя, кажется, не слышал даже резкого слова… Знаешь ли, среди ежевоскресных посетителей мессы в моей церкви мало найдется людей, о ком я мог бы сказать то же.

— Для того чтобы жить так, как я считаю правильным, мне не нужно ничего, кроме совести. «Страх божий» — категория совершенно избыточная.

— Я вовсе не о страхе. — О. Франческо улыбнулся и развел руками. — Да, у меня к тебе просьба. Когда будешь в Duomo, передай от меня привет сестре Кьяре — она работает в киоске при входе. И еще вот эту записку: там просьба о молитве.

***

«В России за деньги можно всё», — возник в памяти довольный голос адвоката, передававшего ему флешку с видом фокусника, которому удался необычайно эффектный трюк.

N. вставил флешку в компьютер и раскрыл папку с файлами. Иконки сканов старых документов и фотографий, плотно замостившие экран, были похожи на мозаику, из частичек которой ему предстояло каким-то образом собрать картину начала своей жизни.

Кликнул по случайному фото. Групповая фотография 5 класса, вместе с учителями и воспитателями. Среди взрослых выделяется совсем молоденькая учительница, N. сообразил, что ей было лет 19–20 (пришла к ним после музыкального училища, не поступив с первого раза в консерваторию, и продержалась всего несколько месяцев). В интернате она казалась инопланетянкой. На уроках у нее не пели хором песенки про «счастливое детство». Она ставила в классе музыку, которую любила сама, играла на раздолбанном школьном пианино — у него внезапно прорезался голос, много рассказывала — о музыкантах прошлых времен, о разных странах, в которых сама никогда не бывала. N. вспомнил, как вдруг подумал тогда: а я побываю — вот возьму и побываю!

Соседний скан — «Характеристика на воспитанника д/д №… 1981 г. р. … Глаза голубые, волосы светлые. Братьев и сестер нет. Характер спокойный. Хронических заболеваний не имеет. Обучаем. Участвует в общественной работе… Дана для передачи на иностранное усыновление».

«Нет, не могу…» — N. почувствовал, как тошнота поднимается к горлу. Он торопливо надел наушники, запустил плейлист и закрыл глаза.

***

Ранним утром следующего дня N. оказался на набережной у Duomo. Солнце было еще на востоке, и в его лучах древняя кирпичная кладка апсиды приобрела теплый золотисто-розовый оттенок. Обойдя базилику, он сразу увидел сестру Кьяру — она стояла у входа, как будто ждала его. Приветливо перекинувшись с N. парой слов (он немного знал итальянский), монахиня взяла записку и пригласила N. внутрь собора, а сама осталась снаружи.

N. прошел к апсиде и сел на скамью. В базилике было пусто и тихо, только снаружи доносились всхлипывающие крики чаек и мерные удары волн о каменный парапет фондаменто Сан Лоренцо.

Как удивительна эта мозаика! Богородица на своем украшенном драгоценными камнями императорском помосте, как на ковре-самолете, парила над N. в наполненном золотым сиянием воздухе (это ощущение полета стало неожиданностью: никакие фотографии его не передавали). N. не мог отвести взгляд от мозаики. Вибрирующий золотой воздух затягивал в себя. Слегка кружилась голова.

N. не понял, что произошло потом.

Он точно знал, что был в базилике один. Вдруг отчетливо послышались звуки настраиваемой лютни. Невидимый музыкант проарпеджировал первый аккорд и запел: «Audi, cœlum, verba mea plena desiderio et perfusa gaudio» (Услышь, небо, слова мои, полные желания и исполненные радости!). Откуда-то сверху откликнулись орган и виола да гамба. Пространство базилики распахнулось и утратило границы.

Мотет «Audi cœlum» из Вечерни Монтеверди N. слушал бессчетное число раз и на концертах, и в записи. Но ничего, подобного происходящему сейчас, он не переживал никогда прежде. N. буквально физически ощущал каждый произносимый звук. На словах «…replet laetitia terras, cœlos, maria» (…наполняет радостью земли, небеса, моря) он почувствовал, как сам наполняется внезапной радостью, которая словно приподнимает его над землей и окатывает сияющими в лучах солнца брызгами волн. С каждым новым словом его чувства становились всё острей. Это он, он сам вместе с невидимым певцом вопрошал небо. Кажется, он уже был готов молиться вместе с незримым хором: «Præstet nobis Deus, Pater hoc et Filius et Mater cujus nomen invocamus dulce miseris solamen» (Да поможет нам Бог, Отец и Сын и Мать, имя коей мы называем сладостным утешением несчастных). 

— Amen! — ответили хору Небеса.

— Benedicta es, virgo Maria, in sæculorum sæcula (Благословенна ты, Дева Мария, во веки веков!) — Последняя реплика унеслась куда-то в высь небесных материй, отзываясь эхом в плеске волн и сливаясь с криками чаек.

N. не знал, сколько прошло времени. У дверей базилики он вновь увидел сестру Кьяру: она сидела на своем стульчике в киоске, склонив голову, и перебирала четки. N. сразу узнал лежащий перед ней маленький листок с запиской. Монахиня оторвалась от молитвы и посмотрела на него ласково (какие у нее лучистые глаза! — вдруг заметил N.).

Блики предвечернего солнца рассыпа́лись по водяной ряби канала частичками золотой смальты.

***

Солнце еще долго светило в иллюминатор. Его золотой свет сквозь прикрытые веки напоминал сияние мозаики из апсиды Duomo. N. видел перед собой лик Девы Марии и этот нигде более не встречавшийся ему в богородичной иконографии жест — Она держит перед собой согнутые в локтях руки на уровне груди, ладонями вперед. Так мать успокаивает встревоженного ребенка: тише, тише, не бойся! Я тут, я с тобой!

***

После заката в салоне включили приглушенный свет. N. решительно открыл ноутбук.

Русское свидетельство о рождении. Графа «отец» пустая. Но данных матери хватило, чтобы восстановить всю историю. Она оказалась тривиальной: известный профессор, талантливая студентка, боготворившая своего научного руководителя, случайная беременность, написанный в роддоме отказ от ребенка — неподъемного для одной и совершенно лишнего в жизни другого.

Wi-Fi в бизнес-классе работал устойчиво. N. быстро гуглил: тогдашняя студентка теперь доктор наук, заведует кафедрой в университете. Ее учитель прожил долгую плодотворную жизнь и недавно ушел в мир иной, оставив после себя несколько монографий, сотни статей, целую научную школу, а также искренне скорбящую о нем большую любящую семью… Сорок лет назад N. стал лишь случайной погрешностью на идеальном жизненном пути этих людей.

— Ну что же… мама и папа… будем знакомы! Нет, я никого не потревожу известием о моем существовании. Мне просто важно знать, кто я.

Он в очередной раз с уважением подумал о своей второй родине: по ее законам, женщина, понимающая, что не сможет вырастить будущего ребенка, имеет право передать его на усыновление еще до рождения — и с первых минут жизни этот ребенок будет чувствовать, что желанен и любим.

N. был благодарен новым родителям, давшим ему всё, о чем только можно мечтать. Но никакими силами невозможно было стереть из памяти холодную решетку кроватки в доме ребенка и усталую нянечку, равнодушно сующую в руки бутылку с жидкой кашей. Еще долго, просыпаясь в своей новой детской, он боялся открыть глаза и увидеть ряды одинаковых железных кроватей между голых стен, покрытых блеклой масляной краской.

Он был благодарен… Но мучился оттого, что не мог, не умел большего: чувствовать настоящую привязанность к этим уже тогда, в 90-х, немолодым, необыкновенно щедрым и терпеливым людям. Впрочем, как и к кому бы то ни было еще… Случайно заброшенный в этот мир, он был озабочен только одним: чтоб это было не зря, чтобы коротенькая черточка его жизни, чиркнувшая по черноте вечности, была хоть чем-то значимой и полезной для тех, кто оказался здесь одновременно с ним.

«Audi, audi, cœlum, verba mea», — неожиданно для себя произнес он почти вслух. И вдруг отчетливо услышал-понял: «Audio» (Слышу).

Метки