Мариночка выстукивала каблуками по теплой, весенней плитке города быструю очередь. Она почти бежала, зажимая подмышкой букет желтых хризантем, которые кивали в такт ее торопливому шагу большими круглыми головами.
Через час в филармонии начнется концерт областного академического симфонического оркестра, где играл на скрипке ее друг Федя, с которым они вместе ходили в музыкальную школу. Федю сначала ругали все учителя, а Тамара Павловна, преподавательница сольфеджио, часто говорила, что с такими сосисками вместо пальцев в искусстве делать нечего. Но Федя упорно ходил на все уроки, дома вечерами подбирал на синтезаторе Майкла Джексона и Элвиса Пресли, а к пятому классу уже сам сочинял мелодии. Когда Федя выпускался из музыкалки, Тамара Павловна плакала так, что ее огромные серебряные серьги с виноградинами из аметистов тряслись от рыданий и грозились оторвать мочки ушей. Феде уже тогда пророчили большое музыкальное будущее. Мариночке — нет. Она это принимала, и после школы подала документы на исторический. Но она продолжала любить музыку почти тайной любовью, не надеясь на взаимность, но позволяя себе касаться этого волшебства.
Мариночка уже, наверное, сотню раз видела, как выходят на сцену филармонии девушки в черных платьях и мужчины с бабочками, как, волнуясь, поворачивается спиной к публике седой, как летний одуванчик, дирижер. Мариночка знала, как заполняют и буквально разрывают зал первые звуки музыки, перерастая в гармонию клавиш, вибраций, струн, ударов, дыхания и такта. Бах, Бетховен, Чайковский, Григ… Сегодня все будет еще лучше. Мариночка бы зажмурилась от предвкушения, но не могла, потому что высматривала маршрутки, подъезжающие к остановке. Надо спешить, ведь концерт будет особенный.
После него Федя подведет Мариночку к музыканту, у которого она купит пианино. По телефону уже были обговорены все формальности, осталось только назначить дату перевозки и отдать деньги. Марине казалось, что шесть пятитысячных бумажек в маленьком кошельке в дамской сумочке еле поместились, раздули ее и сейчас оттягивают плечо. Больше, чем ее зарплата в архиве за месяц, но разве мечта имеет цену?
Под пианино Мариночка уже освободила угол у окна в зале. Здесь, под полкой с коллекцией бегемотиков из Киндер Сюрприза, встанет ИНСТРУМЕНТ. Светло-коричневый, блестящий, гладкий, с тонкими золотыми завитушками на крышке. Вечерами, до девяти, конечно, чтобы не нарушать порядок, она будет перебирать черно-белую зебру, наигрывая любимого Шопена.
Мечтания прервала подъехавшая к остановке желтая газелька. Дверь со скрежетом отъехала в сторону, и Мариночка подошла к ступеньке. На остановке она стояла практически одна. Но входя в салон, почувствовала вокруг себя какую-то искусственную давку и суету, ее мяли, трогали, тянули и толкали. Мариночка обернулась, сзади стояли четыре молодые цыганки, еще подростки. Они громко говорили о чем-то на чужом языке. Их платки с блестящими нитями играли на солнце, а цветы на юбках гуляли влево-вправо при каждом движении. Цыганки, хоть и создали давку, в маршрутку не торопились, а будто даже попятились назад. Мариночка как-то сразу все поняла. Она почувствовала, что тридцать тысяч больше не давят ей на плечо, а сумка стала невыносимо легкой. Она не проверяла, но точно знала, кошелька внутри нет.
Мариночка кошкой метнулась к закрывающейся двери, схватилась за леопардовую жилетку и втянула в маршрутку одну из черноволосых мошенниц.
— Кошелек верни! — громко сказала Марина, не узнавая свой голос.
— Какой кошелек? Нет никакой кошелек… — залепетала цыганка.
— Я тебе сказала, отдай кошелек, — не разжимая зубов, процедила Марина.
Цыганка продолжала отнекиваться, но Марина чувствовала, что где-то в складках ее широкой юбки прячется ее пианино. Она схватила воровку за грудки и посмотрела ей в глаза, такие же контрастные, черно-белые, как клавиатура исчезающего инструмента.
— Ты что бэрэменную толкаешь, э? — бросила в ход тяжелую артиллерию противница, но Марина лишь ближе притянула ее к себе.
— Где, сука, мой кошелек? — Незнакомые слова рвались с губ, оставляя во рту вкус горечи, радости, стыда и какой-то неведомой смелости.
Видимо, карманщица поняла, что Мариночка не отпустит ее просто так. На пол шлепнулось что-то тяжелое.
— Ты вообшэ вниз посмотри, может, сама свой кошелек уронила, э?
Марина увидела под сиденьем красный кожаный прямоугольник. Она не проверяла, но знала, что все деньги там. Она расцепила сжатые, как челюсти мастифа, кулаки и выпустила воротник преступницы.
Подняв свое богатство, Марина толкнула цыганку к выходу и плюхнулась на сиденье, которое ей уступили заботливые пассажиры. Мужчина, сидевший рядом, участливо подал ей выроненный букет помятых хризантем и спросил:
— Может быть, стоит вызвать полицию? А то… — Но он не успел закончить. Одна из девиц, выводя из маршрутки подельницу, из которой Мариночка вытрясла душу и свои деньги, крикнула в салон:
— Тебя бог покарает!
Мариночка, казавшаяся обессиленной после баталии за свои кровные, вдруг стала подниматься, и ее бежевый плащ как гора стал заполнять все пространство маршрутки. Цыганки отшатнулись от машины.
— Иди на хуй, тварь! — проревела Марина и с такой силой захлопнула дверь, что над лобовым стеклом водителя затряслись иконки.
Марина снова рухнула на кресло, выдыхая воздух, как воздушный шарик с дырочкой, и поправляя растрепавшийся пучок.
— Ну что вы, — с улыбкой повернулась она к мужчине. — Некогда полицию. Я в филармонию опаздываю.