Ч

Чайная коробка

Время на прочтение: 6 мин.

— Ты знаешь, мам, у папы ведь рак нашли. Хотя откуда тебе знать, конечно. У тебя одеяло сползло, дай поправлю. Вот так. Чаю хочешь? Ну ладно. Нет, Лену я отпустила. Новый год же. Она говорит, вы елочку вчера нарядили. Помнишь? Нет, сегодня я вместо Лены. Мам? Это я, Маша. Не узнаешь?

Лена говорит, тебя знакомые голоса успокаивают. Получается, сиделка теперь знает тебя лучше, чем я. Но я попробую, мам. Вдруг и мой голос окажется знакомым. Просто послушай, хорошо? Может, ты все-таки вспомнишь. Потому что я не могу уже чувствовать себя виноватой. 

Вот папа — ведь был здоровым всю жизнь, да? Еще когда вы вместе жили. Да и потом тоже. А тут — рак лимфоузлов. Случайно обнаружили. Пришел к Решетниковым на золотую свадьбу. Вы с ними в институте вместе учились. Не помнишь? Ну, неважно. В общем, представляешь, один из гостей к нему подходит и говорит: можно я вашу шею пощупаю? Не хочу, мол, вас пугать, но вам надо это проверить. А у папы в районе лимфоузлов крошечная такая припухлость — мы потом, уже в больнице, внимательно всматривались. Корили себя: как посторонний человек заметил, а мы проглядели? Но он не посторонний, конечно, а онколог на пенсии, сорокалетний стаж. Не абы кто, в общем. Глаз наметан. А у меня глаз наметан только чай по пакетикам рассыпать, да в коробки раскладывать. Какие уж там лимфоузлы.

С тобой ведь, мам, все так быстро тогда случилось. Раз — и инсульт. Как будто споткнулся на ровном месте — и лицом об асфальт. Лежишь и еще ничего не знаешь, но где-то внутри понимаешь, что все. Поэтому, когда папа позвонил и рассказал про лимфоузлы, мы сразу к нему рванули. Я и Олька с семьей. Ощущение было такое же: лицом об асфальт. Мы ведь не знали всей этой истории про свадьбу и онколога, пока официальный диагноз не поставили. Папа ни слова нам не сказал. Спасибо, хоть к врачу сходил! Хватило ума. Ну, в общем, звонит он мне посреди рабочего дня и бабахает: у меня рак. А я к подъезду уже подхожу с коробкой в руках. У нас там клиенты постоянные на Волоколамке, каждый месяц к ним чай вожу. Знаю их, в общем. Я отбой нажала и стою смотрю на телефон, как дура. Ничего понять не могу. Двор какой-то чужой, тротуар. Темнеет. Коробка эта из-под мышки выскальзывает, а я даже поправить ее не могу, потому что у меня телефон в руках. Простояла так минут десять, наверное. Хотя на самом деле наверняка не десять. Помню только, что пальцы окоченели без перчаток и экран давно погас. 

Поднялась я, короче, с этой коробкой, звоню в дверь. А мне открывает не Пал Саныч, как обычно, а жена. Я ее до этого раза два только видела. 

— Ой, — говорю, и понимаю, что сейчас расплачусь. Не могу объяснить даже — ведь какая на самом деле разница, кто дверь открыл? Но вот как будто все в жизни вдруг изменилось после его звонка, понимаешь? Даже дверь Пал Саныч больше не открывает. И вот, представляешь, стоит его жена и смотрит на меня молча, как будто понять не может, кто я и зачем. А я и сама этого не понимаю.

Тебе, мам, может, все-таки чаю налить? Я смотрю, Лена тут все переставила. Где у тебя теперь сахар? Не могу найти. Что ты говоришь? Нет, Лену я отпустила. Это я, Маша. Твоя дочь. Да ты сиди, не вставай. Вот я и чашку твою любимую нашла. Я, похоже, только это и умею — чай людям подносить. 

Я, когда от Пал Саныча вышла, так про себя и подумала. Только это и умею. За мной еще дверь подъезда так хлопнула сильно. Как будто припечатала эту мысль. А воздух на улице был такой морозный и сладкий, что я все-таки расплакалась. Стояла и думала: сейчас слезы к щекам примерзнут, что я тогда делать буду? А они от этого еще сильнее катились.

Ну, а потом шок прошел, началась работа. Точнее, работа как раз закончилась, пришлось отпуск взять. А начались капельницы, жидкий супчик, вот это состояние, когда ты не знаешь, спал ты ночью вообще или нет. И не спишь ли сейчас. Вся эта беготня между двумя квартирами — мы с Олькой по очереди у папы жили. Первая химия еще ничего, но она, как потом оказалось, не помогла. А от второй он высох и сморщился, как пакетик с соком, из которого высосали весь воздух. Страшно вообще. Он ногу в тапочку сует, а ступня такая тонкая и хлипкая, что кажется, обе в одну тапочку войдут. Мы иногда с Олькой сядем на кухне, молчим. Вроде как все хорошо. А глянем друг на друга — и все понятно. Одни и те же мысли. Недолго ему осталось. 

Но, представляешь, помогла эта химия. Метастазов еще не было, и это оказалось решающим. Полгода он потом восстанавливался. Ходит, правда, с палочкой теперь. По лестнице тяжело подниматься. Ну, такое. Но по сравнению с тем, чего мы с Олькой боялись, — это небо и земля. 

В общем, я на работу вышла, смотрю — а с Волоколамки заказав больше нет. Отменили подписку. Я шефу говорю: как так? Они одни из наших первых клиентов. А он плечами пожимает: не объяснили. И, знаешь, как будто какое-то равновесие нарушилось. Они всегда были — а теперь вдруг нет. Я даже думала позвонить или заехать, но как-то это… неудобно, что ли. Кто я вообще такая?

Да нет, мам, я не Лена. Я Маша. Не смотри на меня так, пожалуйста. Как будто ты меня в первый раз видишь. Давай я тебе лучше кипяточка плесну еще. Осторожно! Вот так, держи. Знаешь, у тебя голос не изменился совсем. Столько всего изменилось, а голос остался. Ты вот сейчас попросила чая, и мне на секунду показалось, что все как раньше. Что не было ни развода вашего, ни инсульта. Что мы просто сидим на кухне и пьем чай. И я рассказываю тебе историю.

Меня ведь как раз под Новый год осенило: боже! Я даже не знаю, как того человека зовут. Ну, того онколога, который папу на свадьбе предупредил. И стала звонить, выяснять. Захотелось ему что-то приятное сделать, как-то отблагодарить. Вроде как к Пал Санычу не зашла, так хоть онколога найду! Не знаю, где здесь логика, но так я решила. Достала адрес, собрала за свой счет лучший из наших подарочных наборов, поехала. Стою, значит, звоню в дверь. И так сердце колотится, как будто меня сейчас в прямом эфире по всему миру транслировать будут. Разволновалась, как девчонка. Звоню, звоню, а дверь не открывают. И я еще думаю: вот ведь дура, небось уехал человек на праздники, а я тут приперлась. Уже уходить собралась, как вдруг слышу такой звук глухой, будто в дверь с той стороны ударили. И затихло все. Я кричу: Александр Петрович! Вы дома? Думаю: сейчас соседи выскочат и полицию вызовут. Что я тут ору? И тут понимаю, что с другой стороны тоже орут. Но не как я, а как будто от боли. И еще: ломайте дверь!

Можешь себе представить? Я у квартиры незнакомого человека, и он мне кричит: ломайте дверь! И я опять с идиотской коробкой под мышкой. Звоню в полицию, пытаюсь объяснить ситуацию. А они мне: так это не к нам, звоните 112. А я хотела крикнуть: откуда я вообще знаю, когда к вам, а когда не к вам, заберите меня отсюда кто-нибудь! Как в том анекдоте из интернета: я девочка и хочу платье, а не вот это вот все. Ну, или как там было. Но они уже трубку бросили. Потом приехали какие-то мужики, вскрыли дверь, запустили медиков. А он там лежит в одних трусах в ванной, и нога так странно вывернута. Зубы стиснуты, а в глазах столько боли, что кажется, он вот прямо из последних сил сдерживается. А возле входной двери кусок мыла. Это он, значит, запустил, чтобы я услышала. Уж не знаю, как ему в ванную дверь удалось открыть. Медики его на носилки, и в скорую. Тяжелый перелом таза. А я коробку на пол бросила, и пошла ему вещи с собой собирать. В чужом доме лезла в шкафы, совала белье в какие-то пакеты. А сама думаю: что вообще происходит? Как я сюда попала? А потом смотрю — я уже в скорой с ним еду. У него, оказалось, вся семья до десятого за границу уехала. Представляешь, что было бы, если бы я его не нашла?

А он даже не спросил, кто я. Только в скорой меня за руку держал и поглаживал, как будто это меня нужно было утешать, а не наоборот. Так же как ты меня сразу после инсульта держала, помнишь? Вот так руку вытянула и сжала, а сказать ничего не могла. Ты не знаешь, а я всю ночь тогда в коридоре больничном рыдала. И с онкологом этим осталась, пока его родственники не приехали с чемоданами прямо из аэропорта. Обнимали меня, благодарили. А что я, собственно сделала? Получается, долг просто вернула. И теперь на одну виноватость меньше с собой ношу. 

Это я потом только поняла, что все заказы в машине возле его дома оставила. Я ж собиралась дальше по маршруту ехать. Позвонила коллеге, попросила развезти за меня. А потом меня шеф вызывает на ковер. Я все, говорит, понимаю, но сначала отпуск, теперь вот это. Ты, говорит, представляешь, сколько людей без новогодних подарков осталось? А я стою и думаю: надо же, как странно. Человек говорит, что все понимает, а сам не понимает вообще ничего! И так мне удивительно было и странно, что я даже рассмеялась. А он мне говорит: ты вообще понимаешь, что я тебя увольняю? Но я-то в отличие от него понимаю. Правда ведь, мам? Ну ты-то меня знаешь.

Хотя я вот не знаю, чем теперь Лене платить. Но все-таки приятно думать, что ты в жизни сделал хоть что-то хорошее. Хоть где-то успел вовремя. А не как с тобой. Я ведь тебя долго простить не могла, когда ты ушла от папы. Он без тебя не мог совсем. А потом оказалось, что это неважно совсем. Ты лежала в больнице такая беспомощная, какая-то неестественно прямая. А глаза смотрели куда-то мимо. А я стояла со своими извинениями, как с очередной чайной коробкой, и некому было ее вручить. Опоздала я к тебе с ней, понимаешь? Опоздала. 

— Так ты чай привезла в коробке? Которая красным скотчем заклеена? Лена такие иногда приносит. И знаешь что? Я их не выбрасываю, потому что они — от Машеньки. Вон, посмотри — стоят. Я тебе давно говорю, что она меня простила, а ты не веришь. Так-то вот. 

Метки