Ма говорит по телефону, мне слышно.
— Ну что у нас, у нас как всегда перед Новым годом… стоит целый день у окна, даже поесть не могу заставить… с тридцатого… боюсь оставить… не выходила…
Ма не понимает. Я смотрю в окно, потому что это очень важно. Там огни загораются и гаснут, их все больше, они сверкают, перемещаются, сбивается порядок, и только я могу все поправить, но отвлекаться нельзя. Вон там не горит, нет золотого прямоугольничка, а он должен быть. Я вижу, там темно в комнате и звонит телефон, но парень не отвечает, он лежит на диване, закинул руки за голову, смотрит в потолок, он устал, и не хочет говорить ни с кем, и думает: да идите вы все, и ты тоже, ни фига ты не понимаешь. Телефон умолкает, парень поворачивается лицом к стене, в холодильнике у него нет даже шампанского, нормально, чо.
Ма подходит тихонько ко мне, встает рядом.
— Феденька, ты чаю не хочешь? И что ты в темноте, может, свет зажечь?
Нет, свет не надо, не наадооо!
Ушла, поставила на подоконник чашку и два пакетика фруктового пюре «Агуша».
Я вижу другое окно, должно быть темно, а оно светится, слабый розоватый свет виден там, далеко-далеко. Девушка сидит за столом, горит настольная лампа, она в платье с блестками и уже в сапогах, куртка на спинке стула. Она снова и снова набирает номер, шепчет: ну ответь, я же не хотела, ну прости, и телефон подсвечивает голубым ее лицо. Я сосредотачиваюсь. Поезжай, он ждет тебя. Нет, не ушел. Нет, не прогонит. Ты должна приехать и зажечь свет в его окне. Она встает, надевает куртку, набирает номер такси: да, на ближайшее время, пожалуйста. Вот так, молодец.
Ма опять входит ко мне, теперь у нее в руках мои таблетки.
— Федя, лекарство. Давай-давай, надо принять.
А вон окно чуть мерцает, а должно гореть ярко. Там старушка, она ждет свою дочку, которая обещала приехать к ней с мужем и с детьми встречать Новый год, но позвонила: ой, мам, такие пробки, мы задержимся… И вот нет их и нет. Стол накрыт, в вазе лежат рыжие мандарины, праздничные тарелки с цветочками, старенькие, но такие любимые, графин с рубиновым морсом для внучек и зеленая бутылка шампанского. Пирог она испекла, он остыл уже, накрытый белым жестким полотенцем. Она сидит за столом одна, чинно выпрямив спину, и смотрит на часы. По елке пробегают разноцветные огоньки, а она не зажигает свет.
Ма снова подходит ко мне.
— Ну что ты смотришь, сынок? Отошел бы уже от окна, ты же с утра так стоишь.
Она очень мягко прикасается к моему плечу, но нет, нельзя же! Ма! Нельзя, не сейчас! Я отстраняюсь — не сейчас! Она вздыхает.
В веренице красных тормозных огней, в пробке, я нахожу нужную машину. Старушкина дочка, муж за рулем, дети на заднем сиденье, две девочки. Надо было раньше выезжать, говорила же… — Надо было на метро ехать. — Мама, а мы скоро уже приедем? – Скоро, сидите смирно.
Я прикрываю глаза, на светофоре загорается зеленый, ну, быстрее, быстрее давайте, пока я держу!
Я чувствую, как время закручивается воронкой, все быстрее, летит мимо, чуть-чуть холодя мои волосы. Огни, музыка, окна, телефонные разговоры, фонари, запах хвои, смех, фиолетовые искры в трамвайных дугах, фейерверки. У меня начинает кружиться голова, я стараюсь успеть, успеть расставить все по местам, весь город передо мной мерцает и переливается, еще немножко, одно окно вон там и два совсем рядом, мозаика складывается, все будет так, как должно быть.
Ма снова подошла и встала рядом, в руках два стакана сока — ей и мне. Вдруг начинается снег, он косо летит мимо окна, я слышу, как бубнит по телевизору президент. Куранты. Снежинки взвиваются, и я вижу сквозь них старика с белой бородой. Он улыбается, машет мне рукой: ты все сделал, как надо, сынок, спасибо! — и как с горки летит вниз, навстречу людям в моей мозаике.
— С Новым годом, Феденька, — говорит Ма и еще что-то шепчет, я не слышу.
— Ну что ты, Ма, у меня все получилось, вот видишь, я могу, — хочу сказать я, но получается только «Ма». Поэтому я просто прислоняюсь к ней плечом, и мы вместе смотрим, как цветные звезды фейерверков мешаются со снежинками.