Когда в город приехал цирк, стояли жаркие июльские дни. Солнце палило жестоко, оствервенело, высушивая землю, растения, людей. Только вечером жизнь как будто бы возвращалась сюда — чтобы жители могли выйти, сбиться в стайки и чуть-чуть перевести дух.
Константин Леонович, владелец цирка, директор и шпрехшталмейстер в одном лице, стоял на холме и смотрел вниз, на город.
— Константин Леоныч, может, ну его? Кто к нам в такую жару придет, еще и в этом захолустье? Сколько тут жителей? Десять тысяч? Пятнадцать? — обратился к директору Василий, акробат, дрессировщик и продавец попкорна одновременно.
— Двадцать пять, — ответил Константин Леонович и повернулся к Василию. — Ты, Васька, не сомневайся. Не то что придут — прибегут.
— Гиблое дело, — пробормотал себе под нос Васька.
— И гиблое место, — прищурившись, ответил директор.
…Леха не помнил, где ему дали листовку. «Только три дня! Эксклюзивное шоу!» — гласила та, и Лехе даже захотелось ей верить.
— Ну что, Аделаида Викторовна, сходим в цирк? — весело спросил он квартирную хозяйку, заходя на кухню.
Аделаида Викторовна, квашневатая женщина лет пятидесяти пяти, сидела на низком стуле и тяжело дышала, обмахиваясь полой фартука. Она только что вернулась с улицы и теперь страдала, не в силах отдышаться. Аделаида Викторовна мрачно посмотрела на Леху, огуречно-свежего после прохладного душа.
— Иди ты-ы, — басом протянула она.
Леха засмеялся. А что, неплохая, в общем-то, затея, этот ваш цирк. Леха жил в этом захолустье, конечно, временно, но уже чуть не выл со скуки. Он привык к большому городу с его суетой, толчеей, неприветливыми, ко всему равнодушными людьми. Сюда его привело наследство. Скольки-то-юродная бабушка, о которой он впервые узнал после смерти старушки, оставила ему однушку в развалюхе, больше похожей на сарай, нежели на приличный дом. И все же это деньги, а деньги, как известно, везде пахнут одинаково.
Леха думал, что ему удастся скинуть дела на какого-нибудь шустрого риелтора или адвоката, а лучше на них обоих, но не получилось. Просто потому, что здесь не было ни того, ни другого. А в квартире, доставшейся по наследству, забаррикадировался ушлый мужик с хитрыми алкогольно-синими глазками, уверявший, что он тут живет по договору, а договоры надо исполнять. Скандалы — это так утомительно. И Леха, думавший, что проведет в городке от силы неделю-другую, неожиданно засел здесь вот уже на целых полгода. И весь этот срок он изнывал от скуки, ибо сеть ловила плохо, а по улицам наравне с людьми ходили гуси.
Была здесь и своя признанная красавица, Аля. Она до дыр залистала модные журналы, сидя на трехногой табуретке в аптечном ларьке, и только изредка отвлекалась на то, чтобы кинуть страждущим блистеры аспирина. На стене у нее висел плакат: «ПОКУПАЙТЕ КРУЖКИ ЭСМАРХА. КРУЖКА ЭСМАРХА — МАСТ ХЭВ В КАЖДОМ ДОМЕ».
После появления плаката злосчастную кружку купили только алкоголик дядя Вася, зачарованный словом «кружка», и Петенька, зачарованный Алей. Впрочем, Але ничто человеческое не было чуждо, она тоже хотела любви, и раз в месяц, после получки на заводе, где трудился Петя, она оправляла рюшечки на декольте и, пшикнувшись французской туалетной водой, выписанной по каталогу, выходила в свет рядом со счастливым Петенькой. Он вел ее в кино, потом в местный общепит, где покупал мороженое или стаканчик вина, и, если кино было хорошим, а вино — сладким, Аля, смущенно отвернувшись, позволяла Петеньке на долю секунды припасть губами к надушенному декольте. Потом он получал традиционную пощечину, и оба, взбодрённые встречей, расставались. Аля скрывалась за скрипучей дверью подъезда, а чрезвычайно довольный своей мужской силой Петенька гордо шагал по улице.
Как раз сейчас он проходил под окнами Лехи. И Леха, оставив надежду поговорить с Аделаидой Викторовной, окликнул Петю.
Тот, все еще смакуя очередную постзарплатную победу, остановился.
— А, это ты, здорОво.
— В цирк идешь? — Леха помахал листочком.
Петя мысленно перечислил съеденное и выпитое Алей и покачал головой.
— Даже если Аля захочет?
— Что ты, — испугался Петя, — не дай бог она узнает.
— А я, пожалуй, схожу.
Правдами и неправдами Лехе удалось уговорить Аделаиду Викторовну составить ему компанию. Эта женщина ему нравилась. Она могла легко дать в лоб алкоголику дяде Васе, если тот приходил просить денег, а делал он это с завидной регулярностью. Для этой цели у нее прямо в коридоре висела на гвоздике поварешка «антиваська», и однажды Леха, решив в шутку подразнить квартирную хозяйку, спросил: неужели она повесила поварешку специально для дяди Васи?
— А ты как думал? — серьезно ответила Аделаида Викторовна. — Аккурат под его голову подбирала. Жаль, поздно сообразила, надо было сразу после свадьбы «антиваську» вешать. Вот как запил после ЗАГСа на две недели — тогда и надо было.
— Так вы что же, замужем за ним были? — удивился Леха.
— Была. Сто лет назад была, а до сих пор таскается.
— Что же вы, — поддел ее Леха, — не видели, что он алкаш, когда замуж собирались?
Аделаида Викторовна посмотрела на Леху. Эх, молодо-зелено. Когда-то и она была молодая, легкая, стройная. А Вася — разве он был таким? Первый парень на всей улице. Вот каким был Васька. Как же им было да не встретиться.
Э, что там говорить… Сколько их таких по всей стране — парней и девчонок, которые думают, что навсегда — это счастье. А потом, день за днем, год за годом, превращаются в обрюзгших мужиков и заплывших баб. Раздраженных, разочарованных, ненавидящих друг друга. Так и хочется спросить: «Ну и как, до сих пор думаешь, что навсегда — это счастье?»
А с Лехи какой спрос… Разве может этот пацан представить, что она была красавицей, что Вася был парнем хоть куда, ловким, спортивным, рукастым. Приносил ей цветы рано утром, а по вечерам свистел, как соловей, под окнами, — точно как в кино.
Свистун он и есть свистун.
Аделаида Викторовна, раздвигая боками людей, продвигалась к своему месту, Леха шел следом.
— Аделаида Викторовна, а вы никогда не хотели… ну, того…
— Чего того?
— Сойтись с дядь Васей.
— Говорила я — надень панаму, а то голову напечет. Вот и напекло. Скажешь тоже, сойтись…
Чуть покряхтывая, Аделаида Викторовна опустилась на стул. Жаль, что у людей нет дара предвидения. Нет, она, конечно, любила раскинуть карты, и к ней даже похаживали соседки — мол, давай, Виктровна, не ломайся, загляни в картишки. Но если бы карты могли тогда показать ей, что Вася, тот самый Вася с широкой улыбкой и кучерявыми волосами — ни дать ни взять киноактер с обложки — однажды придет пьяным и, рыча «Знаю, кто к тебе похаживает! Все знаю!», станет бить ее — в грудь, в живот и снова в грудь… Как он потом будет говорить в больнице: «Я ж несильно. Не как мужика. Так, поучить». Выбросило тогда ребеночка. А он все свое: «Пьяный был, дурак». Если бы карты могли ей это показать… Может, уже и внуки были бы.
А Васька, как развелись, долго не появлялся. Лет десять. А может, и пятнадцать. Из города не уезжал, но ее порог обходил за три версты. А потом — как прорвало. Приходил и плакался, как горько жить бобылем без красавицы жены да без ребеночка.
— Сколько бы ему сейчас, Адюша, было? — размазывал Василий по пропитому лицу пьяные слезы.
— Сбрендил? — закричала тогда Аделаида Викторовна. — Это ведь ты! Все ты!
— Не я, Адюша — водка! И вообще. У хороших жен мужики не пьют, — всхлипнул Василий, и тогда Аделаида Викторовна сорвалась. Она кричала и бросала в него все, что под руку попадется: валенки, домашние тапочки, старое полотенце, которым гоняла кошку… Наибольший урон ему нанес зонт. Хороший был зонт, крепкий, японский. Даже жалко, что сломался о такую сволочь. Василий прикрывался и ныл на одной ноте: «Ну дай хоть немножко, Адька, ты же добрая, ради нашего ребеночка нерожденного, дай».
А потом Аделаиде Викторовне стало все равно. Васька приходил, как квитанция, исправно каждый месяц, и если задерживался, то разве что на день-два. И нового ничего — только тарифы регулярно росли. Сначала он просил «хоть копеечку», потом «рублик, всего один рублик», затем «будь человеком, дай пятачок» и наконец «Адька, ну хоть червончик».
В драку Аделаида Викторовна больше не кидалась. Но поварешку повесила и, завидев на пороге Василия, привычным движением снимала ее с гвоздика, Вася ежился, но бесстрашно бубнил: «Адька, ну хоть червончик-то дай! Ну будь человеком, Адька!»
— А вообще, зря я с тобой пошла, — сказала, чуть развернувшись к Лехе, Аделаида Викторовна. — Я-то думала, будет настоящий цирк. А тут… Нет, ты только посмотри!
Она указала на пузатого мужика в полосатом, неприлично облегающем костюме. Мужик подкидывал и ловил булавы, но ему никак не удавалось удерживать в воздухе больше трех одновременно. Булавы постоянно падали, и мужик, воровато оглядевшись, поднимал их и пускал в дело. Представление еще не началось, люди собирались в душном шатре, на входе парень с кислым лицом продавал попкорн и сувениры, на потные лица пытались сесть мухи.
Наконец зазвучала музыка и на арену вышел шпрехшталмейстер.
— Дамы и господа! Я рад приветствовать вас в этот чудный вечер под нашим прекрасным шатром. Сегодня удивительная погода, вы не находите?
Публика возмущенно загудела, но Константин Леонович провел рукой, как будто снимая невидимое покрывало, и все присутствующие замолчали. В воздухе разлилась свежесть. Такая бывает только в мае, когда листья уже выбрались из почек, но еще не потеряли своей детской липкости, не обросли городской пылью и не потемнели. Чудесное время, когда кажется, что даже сам воздух пропитан счастьем и надеждой.
Лехе показалось, что он услышал крики чаек. Как давно он не слышал чаек.
— Откуда здесь чайки, — сказал он, а может, только подумал.
— Говорила же, надень панаму! — вдруг ворчливо сказала, едва не задев крылом лица, одна из чаек, почему-то голосом Аделаиды Викторовны.
Леха вздрогнул. Видение пропало. Снова стало душно. Он поглядел на Аделаиду Викторовну. Она ковырялась в своей сумочке, шляпка съехала на нос. Хозяйка, не отрывая взгляда от сумочки, поправила шляпку, но та снова съехала. Леха огляделся. Люди сидели с глуповатыми лицами, не шевелясь. Кто-то, казалось, просто задумался, кто-то мечтательно улыбался.
— Аделаида Викторовна, — шепотом позвал Леха. — А вам не кажется, что тут что-то не так?
— Конечно, не так! — ответила Аделаида Викторовна. — Это глупое представление не начнется, наверное, никогда!
Она достала большой носовой платок и со щелчком захлопнула сумочку. Звук врезался в тишину, как камень — в лобовое стекло автомобиля. Люди на соседних стульях заерзали.
— Судью на мыло! — вдруг басом заорала Аделаида Викторовна и невозмутимо замолчала.
Леха вздрогнул и автоматически втянул голову в плечи — люди оборачивались, шарили глазами по рядам. Леха разозлился на себя.
— Ну вы и… штучка, — пробормотал он.
— Да, я штучный товар, — кивнула Аделаида Викторовна, по-прежнему невозмутимо глядя на сцену.
Так или иначе, а цирк пришел в движение. Нескладно заиграла музыка, шепелявя и зажевывая слова. На арене появился тот самый мужик в полосатом костюме. Он по-прежнему ронял булавы и тарелочки, зато прекрасно раскланивался во все стороны под вялые аплодисменты. Люди обмахивались газетами, самые прозорливые — заранее принесенными веерами. В шатре стояла невыносимая духота.
На сцене по очереди появлялись дрессировщики, акробаты, клоуны. Видно было, что и им, и зрителям этот цирк доставлял мало удовольствия. Казалось, обе стороны — и публика, и артисты — недоумевают, что они тут делают. От номера к номеру аплодисменты становились все жиже, люди, не стесняясь, вставали и уходили прямо посреди выступления. Уходили, шатаясь, потому что голова кружилась от духоты и болела от громкой, бьющей по ушам музыки. Самые стойкие и оптимистичные продолжали сидеть, а может, у них просто не было сил уйти. Впрочем, их мучения были вознаграждены небольшим происшествием. Эквилибристка Полечка, юная девушка в блестящем фиолетовом костюме, выкатилась на арену на большом шаре, крутя по всему туловищу, рукам и шее обручи. Публика оживилась и встретила Полечку чуть бодрее. Женщины смотрели на эквилибристку подозрительно, мужчины приосанились, а дети, открыв рты, разглядывали огромный шар. Полечка, улыбаясь и мелко перебирая ножками, крутилась по арене. Это выглядело почти волшебно, пока она вдруг не начала замедляться, шататься — обручи соскользнули с рук и туловища, со звоном покатились в разные стороны, а Полечка, как в замедленном кино, стекла с шара. Музыка продолжала картавить, шар откатился в сторону, а Полечка лежала на арене, как фиолетовый кальмар, выброшенный на берег. Публика загудела, люди привстали с мест. Мужик в полосатом костюме выбежал на арену, за ним — другие артисты. Полечку хлопали по щекам, кто-то крикнул: «Врача!», кажется, она открыла глаза.
Леха тоже привстал с места. Ему было жалко, что он не врач. Вот бы выйти сейчас в центр арены: «Отойдите, не толпитесь, вы мешаете работать!»
А впрочем, врач — это не только спасать жизнь хорошеньким артисткам. Это еще пьяные мужики, уснувшие на улице, бабки с выдуманными болезнями, сломанные руки-ноги и прочие неприятные вещи. Уж он-то знал — как-то пришлось в травмпункте ждать часа три, насмотрелся всякого. И это называется «экстренная помощь».
— Пойдем, что ли? — предложила Аделаида Викторовна и, покряхтывая, встала.
— Да-да, — рассеянно согласился Леха.
Когда они вышли из шатра, уже стемнело. Стало свежее, в голове прояснилось.
— Может, надо было остаться? — задумчиво спросил Леха то ли Аделаиду Викторовну, то ли самого себя.
— Чем меньше любопытных, тем лучше.
Они пошли молча. Первое время Лехе было трудно привыкнуть к атмосфере этого полугорода-полудеревни. В детстве он любил книгу «Желтый туман». Там злая колдунья наслала желтый туман на целую страну — ту самую, с Элли и Тотошкой. Может, кусочек этого тумана отделился и прилетел сюда? И вот уже сто, а может, целую тысячу лет люди живут тут под желтым колпаком и сами не знают об этом? Желтые люди с желтой жизнью. А может, и он сам становится желтым? Наверняка. Ведь чем дольше он тут жил, тем больше привыкал к колдобинам, проселочным дорогам и гусям, которые гоняли собак. Он даже приметил себе любимца — одного из соседских гусей. Этот гусь однажды подошел к нему и молча, не гогокая, встал рядом, когда Леха рассказывал соседям о своих злоключениях с квартирой. Просто встал рядом, растопырив лапы, и долго стоял, как будто слушал человеческие разговоры. Потом Лехе казалось, что гусь даже узнавал его. Но, конечно, это только казалось. Наверное, мозг и вправду пропитывался желтым туманом, как губка — оливковым маслом, иначе как объяснить, что Леха назвал гуся Гогой и повязал на шею ленточку. Правда, хозяйка ленточку сорвала, а самого Гогу вскоре зажарили. Лехе взгрустнулось, а впрочем… Он давно заметил, что в этом месте эмоции быстро притупляются и люди становятся похожими на тенями. Вот разве что Петя да Аля ещё живые.
Идти до дома было не так уж далеко, но Леха чувствовал себя непривычно уставшим, как будто цирк высосал из него все соки. «Вот почему деревенские не любят городских развлечений, — думал он, — и я становлюсь таким же». Леха едва волочил ноги, зевота сводила челюсти, началась одышка. Леха вдруг почувствовал себя развалиной. Аделаида Викторовна пыхтела рядом. Но она всегда пыхтела — сказывался лишний вес.
— Я, пожалуй, еще пройдусь, — неожиданно для самого себя сказал Леха, когда они подошли к дому.
«Зачем пройдусь? Спать же хотел».
— Иди, иди. На Тишкинскую не суйся, а то отметелят тебя там, родная мама не узнает.
Милая Аделаида Викторовна. Знала бы она, что на Тишкинской улице он побывал в первый же вечер, как приехал. Была зима, он шел в коротких джинсах и куртке на рыбьем меху — искал адрес той самой треклятой своей квартиры. Ноги замерзли — в Москве не доводилось столько ходить пешком.
— Слышь, ты, в подстреленных штанишках, — услышал он за спиной.
Леха обернулся. Трое парней недружелюбного вида стояли, скрестив руки, и рассматривали его снизу вверх.
— Ты че, борзый, да! Ты че, нарываешься, да! Ты че, самый умный, да!
Леха не помнил, что ответил, да и ответил ли. Парни окружили его, сжимая в кольцо. Он, кажется, пытался отбиваться, но его узкое столичное тело зажали, затерли крепкие провинциальные тела, и все бы, наверное, кончилось для Лехи плохо, если бы в конфликт не вмешалась, размахивая лакированной сумочкой, красавица Аля.
Уже потом, помогая ему стереть кровь с лица надушенным платочком, Аля говорила:
— Ты не обижайся, они не злые. Скучно просто. Засиделись.
Парень, который до этого стоял в тени, высунулся и вставил:
— Я и сам тут побаиваюсь ходить по вечерам… — и тут же приосанился. — Но Алечку до подъезда всегда доведу.
— А потом огородами домой? — Девушка насмешливо посмотрела на него сквозь пушистый мех белого воротника.
Так Леха познакомился с Алей и Петей. А еще — негласным городским дресс-кодом, в который никак не вписывались «подстреленные штанишки».
Сейчас Леха пошел именно на Тишкинскую. Нарваться на неприятности он давно не опасался. Тишкинские воспринимали его спокойно, хоть и без особой симпатии. Но Алькиных друзей не трогали. Все-таки ее красота имела и над ними власть.
Леха шел медленно, глядя по сторонам, кое-где на первых этажах горел свет. Люди ужинали. Но большинство домов оставались темными, хотя Леха знал — город не спит. Жара измучила людей. Днем они ходили сонные, вялые, еле волочили ноги, спать было невозможно от духоты, но и ночью не было покоя. Когда долгожданная прохлада опускалась на город, каждому хотелось подольше впитывать ее в себя, вдыхать, обернуться в нее, как в мокрое полотенце. Чтобы хватило сил на завтра. Такой долгой засухи не помнили даже старожилы.
Лехе не хотелось сейчас ни с кем встречаться. Поэтому когда он заметил темную тень в конце улицы, то быстро свернул в небольшой проулок. Где-то слышались голоса, мужской, показавшийся Лехе знакомым, и женский. Парочка прошла мимо, шаги стихли.
«Надо бы написать Алисе, — подумал Леха, вспомнив свою московскую девушку. Переписка с ней вяло продолжалась все эти полгода. Сообщения доходили через одно. Первое время Леха искал местечки, где сеть ловила лучше, но потом ему стало лень, он находил все больше поводов написать завтра, не сегодня. Кажется, не писал уже… недели две?»
Леха выглянул. На улице было пустынно. Черная тень по-прежнему маячила чуть вдалеке. Леха подумал, что прятаться в подворотне — самое глупое, что можно сейчас сделать, и решительно пошел прямо, сунув руки в карманы. Он начал было насвистывать, но в полной тишине свист звучал жутковато, и Леха перестал. Тень двинулась ему навстречу. Леха чуть струхнул. Конечно, он всех здесь знал, но все же… Остановился, наклонился, будто бы завязывая шнурок.
— Чудесный вечер, не находите? — раздалось рядом.
Леха вздрогнул и выпрямился. Перед ним стоял мужчина. Леха узнал его — тот самый циркач, который главный. Он не переоделся, был в черном плаще и цилиндре, как и час назад. В темноте жутковато белела манишка, плавно переходившая в шею и лицо, которое из-за этого казалось неестественно бледным.
«Пудрится, наверное», — подумал Леха.
— Я не люблю грим, — как будто в ответ на его мысли сказал циркач. — Позвольте представиться, Константин Леонович.
— Алексей.
— Алеша… В такой чудесный вечер не хочется быть одному, — ловко беря Леху под руку, сказал Константин Леонович.
«Ну кому как».
— Мой помощник, Василий, тоже жуткий интроверт. А я люблю людей. Без общения я засыхаю.
— Я где-то читал, что самые грустные люди — клоуны, — брякнул Леха и испугался. Вдруг этот Леоныч обидится… А впрочем, не все ли равно.
— Что вы, я не обижаюсь. Среди нас разного народу хватает. А мне люди интересны. Я их, если хотите, коллекционирую. Езжу по городам, наблюдаю, присматриваюсь. Иногда не нахожу ничего интересного. Но так бывает редко.
Леха не знал, что ответить. Да и не хотелось. Циркач говорил тихо, еле слышно. Приходилось напрягаться, чтобы разобрать слова.
— Во, чучело с чучелом идет! — услышал Леха знакомый голос. Понятно — Тишкинские вышли на прогулку.
— Дядя, ты из дурки сбежал? — Это Митька, еще один Тишкинский забияка.
Лехе стало неловко за местных парней. Все же приехал человек культуры. Но где культура, а где — местные бездельники.
Константин Леонович, казалось, даже не удивился.
— Юноша, — обратился он к Сереге, главному Тишкинскому драчуну, — вам спать пора. Разве вы не знаете? Спать.
Потом повернулся к Митьке:
— Вам, юноша, тоже.
— Собственно, и вам, Алеша.
Последнее, что Леха запомнил — черные глаза-буравчики и тонкие губы в пластилиновой улыбке. На долю секунды Леху охватил необъяснимый ужас, он отшатнулся, но весь мир вокруг заволокла вата. Она лезла в лицо, глаза, уши, горло. Заполняла его целиком. Леха испугался, что сейчас задохнется. Он с усилием глубоко вдохнул… и проснулся. Похоже, что во сне он уткнулся лицом в подушку и стал задыхаться.
«Господи, приснится же такое», — с облегчением подумал Леха. Было еще только пять утра. Начинало светать, вдалеке рокотало. Неужели будет дождь?
Ещё два часа он провертелся в кровати без сна. Одеяло сбилось, было липко и мрачно, рокочущее небо никак не могло разродиться дождем. Лёха слышал, как у Аделаиды Викторовны зазвонил будильник. Слышал, как она пошлёпала в ванную. Шлеп-шлеп-шлеп — теперь на кухню. До кухни не дошла — в дверь постучали.
«Адюша, ну дай пятачок!» — гнусаво канючил дядя Вася. Что-то рано сегодня. Недовольное бу-бу-бу Аделаиды Викторовны. Щелчок замка. Интересно, удалось дяде Васе выклянчить копеечку или опять получил «антиваськой»?
Когда Леха пришел на кухню, на сковороде шкворчала яичница. Лехе нравилось, как Аделаида Викторовна жарила яичницу — желток всегда оставался жидким. Зацепишь его — и растечется по тарелке янтарная лужица.
— Аделаида Викторовна, а вам никогда не хотелось отсюда уехать? — спросил Леха, наливая ей и себе кофе.
— Нет, — ответила Аделаида Викторовна, обмакивая в яичницу кусок чесночного хлеба. — И ты не уедешь. Отсюда никто не уезжает.
Лёха рассмеялся. Не уедет! Как будто он все двадцать пять лет своей жизни мечтал жить в Нижних Чистюках.
— На моей памяти отсюда только один человек и уехал, — продолжала Аделаида Викторовна. — И тот в дурку. А остальные — по сроку — на погост.
— Вот уж удовольствие — на всю жизнь остаться нижнечистюком. Чистюкимцем. Нижнечистюлей? Или как тут у вас местные называются?
— Не у вас. А у нас.
— Я не местный.
— Бабка твоя ко мне часто приходила. Картежница была — жуть.
— Моя бабка в Москве живет.
— За квартирку-то мог бы бабушку и признать.
Где она, эта квартирка. Лёха уже жалел, что приехал сюда. Разговор с Аделаидой Викторовной вышел неприятным. Ему и самому казалось, что нет другого мира, кроме скрипучей кровати, гусей и утренних визитов дяди Васи. А там, в Москве, остался стартап на пару с другом и Алиска. Настроение окончательно испортилось, идти никуда не хотелось. Аделаида Викторовна, убрав со стола, разложила карты. Карт у нее было несколько колод, и она могла целый час сидеть, перетасовывая, поглаживая и раскладывая таро. Леха лениво наблюдал.
— Опасность вижу, — сказала Аделаида Викторовна.
— Наверное, дядя Вася пьяный придет, — съязвил Леха, — или кошка сопрет сметану, как на прошлой неделе. Вы тогда тоже опасность видели, помните?
— Иди ты.
И Леха пошел. Он вдруг испугался, что желтый туман и правда проник в мозг, а иначе почему ему в двадцать пять лет интереснее сидеть и смотреть, как гадает квартирная хозяйка, нежели пройтись по городу, пообщаться с людьми, ну и, наконец. вытурить из собственной квартиры гадкого мужика.
«Устроить бы ему засаду, — думал Леха, — в конце концов, выходит же он когда-то в магазин или просто воздухом подышать. Сменить замки. Выкинуть вещи. Беспредел какой-то».
Но портить день переговорами с захватчиком не хотелось, и Леха опять отложил неприятное на завтра. Город казался непривычно оживленным. Наверное, приближение дождя расшевелило людей. Женщины снимали с веревок белье, дети бегали с гиканьем, а не сидели на лавочках, как маленькие старички. Еще Леха заметил, что люди, надев парадные одежды, шли в сторону цирка. Леха усмехнулся: зря вырядились, представление вам вряд ли понравится.
— Эээ, — окликнули его. И хоть «эээ» могло относиться к кому угодно, Леха узнал голос и обернулся.
К нему шел, чуть переваливаясь (так ходят местные гуси), Серега с Тишкинской. Обычно Тишкинские только поплевывали сквозь зубы, когда Леха проходил мимо. Не трогали, но и общаться считали ниже своего достоинства. Леха был заинтригован.
— Этта. Че за мужик-та с тобой вчера тут был?
Леха нахмурился. Он уже успел забыть об этом то ли сне, то ли видении. Но откуда…
— Это был сон.
— Сон?
— Сон.
— Ну, сон так сон.
Серега недоверчиво смотрел на Леху. Оба они теперь были уверены, что циркач никому не приснился. И оба старались убедить себя в обратном.
Молча, не сговариваясь, они пошли в сторону холма, где стоял шатер. Его было видно практически с любой точки города. Их обгоняли люди. Непривычно веселые и говорливые. Но шли они не к шатру, а куда-то в сторону.
…
Вчера его еще не было, а сегодня как из-под земли вырос — небольшой фургон, на котором огромными буквами было написано: «Любопытство — смертный грех». Дверь была заперта. Около нее, снаружи, стояло продавленное плетеное кресло. Люди толпились, сбившись в кучки, кивали на фургон, пожимали плечами, хихикали, но не уходили. Леха и Серега подошли ближе.
— Это, наверное, комната смеха, — услышали они от одной группы людей.
— Да нет же, — возражали другие, — это комната страха.
— Да просто дурят народ, фокусники, — раздраженно отвечали третьи.
И все же людей прибывало. Леха заметил Константина Леоновича, только когда Серега больно ткнул его локтем под ребра и кивком указал на циркача. Тот был одет точно так же, как и вчера. Черный плащ, цилиндр, на руках — черные атласные перчатки. Леха усмехнулся. Вот что значит ночь. Вчера в темноте этот дядька показался едва ли не жутким, а сегодня — просто фокусник.
— Дамы и господа, если вы пришли за забавой, можете уходить. Это не место для игр, — начал Константин Леонович. — Люди здесь сходят с ума. Поэтому, если вам дорога жизнь и… — Константин Леонович покрутил рукой у головы. — Ментальное здоровье, рекомендую пойти домой, заварить чаю и заняться своими делами.
Константин Леонович сел в плетеное кресло и положил ногу на ногу. Толпа негромко загудела. Леха огляделся. От толпы отделился дядя Вася, махнул рукой, развернулся и ушёл.
— Мудрое решение, — кивнул Константин Леонович и подался вперёд. — Но если вы готовы рискнуть, если вам обрыдла ваша сонная, скучная, отвратительная жизнь, можете зайти и испытать новые острые ощущения. Всего пять минут, которые перевернут вашу жизнь. Но, безусловно, я этого делать не рекомендую.
— Сколько стоит зайти? — грубовато, напустив на себя равнодушный вид, спросил незнакомый Лехе длинный тощий парень. Шпала — назвал его Леха.
— Господа, этот занятный фургончик — такая безделица, что грех было бы брать за это деньги! Чисто символически — рубль.
— А чтоб тебя, я пойду. — Шпала сделал шаг вперёд.
За Шпалой, переглядываясь и хихикая, потянулись ещё люди.
Леха не собирался идти ни в какой фургон. Он знал, что равнодушие циркового директора — напускное. И все эти «не ходите», «я вам не советую» — не более чем маркетинговый ход. А все же хорошо работает, чертяка. Первая «порция» ещё не успела выйти, а людей все больше. Откуда только узнали.
Лёха маялся. Идти домой не хотелось, плясать под дудку циркача — тоже. Вот бы поговорить с кем-нибудь из своих да посмеяться над дурацким цилиндром. Серега ушёл, не прощаясь — увидел знакомых ребят. От нечего делать Лёха присел под деревом. Здесь же валялась целая пачка афишек — так-то сотрудники цирка выполняют свою работу!
Лёха взял одну афишу. На картинке — Полечка. Интересно, как она там, отошла ли от своего обморока? В Москве Леха считал себя удачливым парнем. У него не было постоянной работы, но время от времени подворачивалась халтурка, которая приносила неплохой доход. Хватало, чтобы смотаться на пару месяцев в Таиланд или накупить Алиске шмоток. Опять же, Алиска… Красивая девчонка, ему многие завидовали. Такая девочка, конечно, требует вложений. Леха понимал, что Алиска не зря перестала писать. Наверняка ей надоели Лехины «завтраки», нашла кого-нибудь солиднее и ответственнее. Но глядя на фото Полины — на афише она была в красном комбинезоне — Леха почему-то совсем не жалел об Алиске. Алиска, друзья, халтурки — все было как будто из другой жизни. А в этой, под тяжелым желтым колпаком, не было ни вчера, ни завтра. Одно бесконечное сегодня. Скорей бы дождь.
Леха покрутил афишу. «Только три дня! Эксклюзивное представление» — да уж, представление удалось. Внизу листовки мелкими буквами было написано: «Тираж 10 тысяч, ИП Морок».
— Морок, — вслух повторил Леха. — Что за морок такой….
— Морок — это я.
Леха вздрогнул. Рядом с ним сидел Константин Леонович. Лехе стало неприятно, что циркач все время застает его врасплох, как гусар барышню. Хотелось сказать что-нибудь гадкое, чтобы он больше не подходил.
— Заметьте, Алеша, вы сами сюда пришли, — сказал Константин Леонович. — Значит, вам это зачем-то нужно. А это, — он указал на афишу, — моя фамилия. Константин Леонович Морок. Правда, Полечка здесь вышла чудесно?
Не дожидаясь ответа, он встал и пошел к двери.
— Время вышло! — громогласно заявил он, и люди вытянули шеи в сторону двери, как гуси — в сторону хозяйки, пришедшей в птичник с мешком зерна.
Леха не стал ждать, пока дверь откроется. Отбросив афишу, он поднялся и быстро пошел в сторону от фургона. Но далеко уйти не удалось. Его окликнул Петя, рядом семенила на белых копытцах, которые по какому-то недоразумению назывались босоножками, Аля.
— Ну что, ходил? — спросил Петя.
Леха помотал головой.
— Говорят, там люди с ума сходят! — воскликнула Аля.
— Брехня.
— Сама слышала! Дядя Вася всем растрепал!
Леха посмотрел на часы. Кажется, циркач обещал новую жизнь за пять минут? Значит, скоро будет выходить следующая группа. Остаться или уйти? Петя и Аля тянули его к фургону. Аля все дергала Петю за рукав и повторяла:
— А я тебе говорю, чокаются там люди! Сейчас выйдут дурачками.
Все трое подошли к фургону. Циркач стоял тут же, спокойно подкручивал ус и поглядывал на часы. Заметив Леху, Петю и Алю, он подмигнул всем троим и снова уставился на часы. Леха отвернулся и увидел под деревьями людей. Среди них был и Шпала. Похоже, это те самые, которых пустили первыми. Шпала яростно тер руками лицо, оно распухло, покраснело и стало похоже на коровье вымя. К нему подошли Тишкинские — Серега, Рыхлый, еще пара человек, имен которых Леха не знал. Рядом со Шпалой какая-то женщина обхватила руками колени и, кажется, подвывала. А может, это где-то скулила собака.
Дверь фургона открылась, Константин Леонович отошел в сторону. Толпа замерла. Первой выходила женщина. Она шла с вытянутыми руками, как слепая. Кончики пальцев дрожали. Она шла медленно, будто ощупывала ногами пол. На ступеньках женщина чуть не упала, и Константин Леонович подал руку:
— Осторожно, мадам. Вы, кажется, слегка утомились. Пройдите к деревьям, там изумительно хорошо.
Женщина часто-часто закивала головой, как фарфоровый болванчик. Вслед за фаянсовой женщиной потянулись еще люди, Лехе не хотелось смотреть.
— Понятно, что это какой-то фокус, — с сомнением, будто пытаясь себя убедить, сказал Петя. — Вот бы разгадать.
— Не ходи! — испугалась Аля.
— Не ходи, — повторил за ней Леха. — Я сам пойду, — добавил он.
Разозлившись на себя за недавний страх, а на циркача — за его дешевые манипуляции, Леха решительно шагнул к фургону.
— Что вы там с людьми делаете? — грубовато спросил он, уперев руки в бока, мол, чхать я хотел на ваши фокусы-покусы.
— Господа, я ничего не скрываю, — округлил глаза Константин Леонович. — Каждый желающий может зайти и убедиться, что фургон пуст! Там нет никакого механизма, фокуса или хитрости! Заходите, пожалуйста!
— Не ходи, — прошипела на ухо Аля.
— Включи диктофон на запись, потом послушаем, что там, — зашептал с другой стороны Петя.
Леха отмахнулся от обоих.
Ему совсем не хотелось идти туда, откуда люди выходят в неадеквате. Но эта улыбка сквозь усы, это покровительственное «Алеша» были сильнее. Хотелось утереть нос выскочке в глупом цилиндре, который возомнил себя владыкой мира.
В следующую секунду Леха был уже внутри. В центре помещения стоял стул, над ним тускло светила лампочка, а больше ничего и не было. Прав Петька, надо включить запись, аккуратно спрятать телефон, а потом послушать, что и как.
«Посмотрим еще, кто кого».
— Увы, не могу похвастать богатым интерьером, но стул оказывается очень кстати, если нет сил стоять, — заявил Константин Леонович Лехе и тем нескольким любопытным, которые зашли осмотреть фургон.
«Еще и издевается».
— Вы ведь останетесь? — скорее утвердительно, нежели вопросительно сказал циркач, глядя на Леху. — Если хотите, исключительно из симпатии к вам, можете остаться здесь один. А то, знаете, вопли соседей иногда мешают…
Леха ничего не ответил, а Константин Леонович уже обернулся к остальным:
— Господа, если вы не нашли ничего крамольного, прошу покинуть помещение.
Еле слышно он сказал Лехе:
— Ваш сольный выход.
Когда Константин Леонович вышел, свет погас. Леха хотел включить фонарик на телефоне, но понял, что не понимает, куда девался телефон. Лехе стало жутко. Не то чтобы он боялся темноты. Но глупо ведь стоять просто так и ждать непонятно чего.
Они заговорили неожиданно. Как будто он случайно влез в чью-то беседу. Голоса шептали. Они начались как будто из ничего — из шелеста травы за окном, из ветра, поглаживающего стены снаружи, из скрипа старого линолеума, из вздоха самого Лехи. Они возникали и заполняли собой все пространство. Кажется, будто бестелесные существа заскользили вокруг. Он оборачивался, почти кружился, пристально вглядывался в темноту, но замечал только признаки движения — что-то мелькало, что-то касалось то лица, то рук. А впрочем, возможно, все это только казалось. Чувство, что он здесь не один, зародившееся где-то глубоко в кишках, заливало, раздувало, поднималось выше, пережимало легкие. Хватая ртом воздух, Леха думал, пытался думать: «Это всего лишь гипноз, это только шоу». Он был уверен, что циркач сейчас ведет какую-то трансляцию, где глуповатые герои — это они, жители городка. А кто-то сейчас на другом конце мира смотрит и смеется. Нажимает кнопку «ЕЩЕ» и глядит-таращится на то, как люди корчатся не то от страха, не то от боли. «Чертов циркач», — пытался думать Леха, пытался бороться.
Почему здесь так странно пахнет? Гнилью, кровью, как в мясном отделе на рынке, куда он в детстве ходил с матерью за свиными ушками на холодец. И эти голоса — они плыли, ломались, превращались в рычание. Казалось, будто рык зарождался где-то в голодной утробе, лез вверх по пищеводу, звук смешивался со зловонием, чтобы волной извергнуться на Леху. Запахи заползали в нос, он пытался задержать дыхание, увернуться, но его одновременно распирало изнутри и сдавливало снаружи, Лехе вдруг показалось, что его выдавило из собственного тела, как зубную пасту из тюбика. Он не понимал, где находится — внутри, снаружи, живой или мертвый, стоит на земле или висит в воздухе. Он пытался нащупать стул, но хватал пальцами пустоту. И тогда Леха закричал. Во всяком случае, хотел закричать — он открыл рот, чтобы дать крику выйти, но вместо этого чужие, потусторонние звуки и запахи хлынули в эти внезапно открывшиеся двери. И Леха сдался.
Звук ножа по стеклу — так выковыривают душу. Тишина тридцать секунд, слышно только биение сердца. И когда Лехе стало казаться, что он уже распался на атомы, что его нет, а остатки мыслей просто растекаются по воздуху, как табачный дым, появилась полоска света. Открывали дверь. Там люди, там свет, там жизнь. Леха собрался, как конструктор, обратно в человека, его тошнило — может, какие-то детали встали не на свои места? Шатаясь и подволакивая ногу, Леха шел к выходу. Все кончилось, неужели все кончилось…
Аля и Петя смотрели, как Леха, шаркая ногами и спотыкаясь, выходил из фургона. Он осматривался так, будто впервые видел этот холм и этих людей. Лицо перекосило, нос подергивался, рот уехал куда-то вбок.
Леха не помнил, как он дошел до деревьев. Он просто знал, что должен оказаться здесь. Рядом со своими, которые тоже побывали там. Как же хорошо не в темноте. Над ним склонились знакомые лица. Леха сосредоточил взгляд. Петя и Алька!
— Ребята, — хотел сказать он, — вы даже представить не можете, что там! Ребята, это не мошенничество, это другое.
Так хотел сказать Леха. Но изо рта выходило только мычание.
— Господи, что же там такое? — спрашивала, наклонившись к нему, Аля.
— Не ходите туда! — промычал Леха. Но ни Петя, ни Аля его не поняли.
— Я пойду, — неожиданно заявил Петя, — хочу сам… Посмотреть.
— Не ходи, — заныла Аля и обхватила Петю за шею, — смотри, что там с людьми делают.
— Со мной этого не будет. Я сильный. И смелый. — Петя выкатил грудь унылым колесом. — Ну, я пошел.
— Дурень, не ходи, — кричал внутри себя Леха, но тело предательски размякло и с трудом шевелилось. Только губы разъехались в глупую улыбку.
— Видишь, он уже улыбается. Это все… не для неженок просто.
Аля с сомнением посмотрела на Леху. Петя решительно шел к циркачу. Аля, неловко переступив через Лехину руку, засеменила следом.
— Стойте, идиоты, — молча кричал Леха и тянул к ним руку.
А со стороны казалось, что он приветливо машет вслед. Аля на ходу обернулась и помахала в ответ.
— Кажется, оклемался, — сказала она Пете.
Петя уже заходил внутрь.
…Когда спустя два дня цирковые сворачивали шатер, Константин Леонович снова стоял на холме и смотрел вниз, на город. Ветер усилился, ему приходилось придерживать плащ рукой. Подошел Василий, встал рядом.
— Ну как, удачно заехали? — спросил он.
— Да, вполне.
— Мы здесь лет тридцать не были.
— Пожалуй.
— Новый отсчет?
— Да. Мы сюда еще вернемся. Только сделаем кружок.
Вася коротко хрюкнул.
…Аделаида Викторовна выглянула в окно. Когда же пойдет дождь, ожидание невыносимо. Тучи ходят вот уже два дня и все никак. Она посмотрела на холм. Хорошо было видно, как там суетятся люди — хотят собраться до грозы. Ей тоже надо выйти во двор, снять белье с веревки. Она перестирала все Лехины вещи. Но кто знает, когда они теперь понадобятся.
— Чертов Морок, — сказала она вслух, с вызовом глядя на холм. — Нашел себе кормушку.
Константин Леонович глубоко вдохнул влажный воздух и сыто улыбнулся.