Когда в феврале этого года Диана Арбенина презентовала журналистам свою биографию, то Диану, конечно, спросили, почему биографию написала не она, а журналист. «Мне скучно работать над автобиографией, я больше люблю писать рассказы», — призналась лидер «Ночных Снайперов».
На той же презентации певица посетовала, что на любимые занятия — рисование и работу над новой книгой прозы — почти не остается времени: концерты, перелеты, вечная занятость.
Возможно, тогда в здании ТАСС на Тверской среди слушателей и журналистов затесался Воланд. По крайней мере, желания, которые имеют свойство сбываться — сбылись. Грянувшая пандемия и самоизоляция позволили Диане Арбениной закончить начатое.
Презентация сборника «Снежный барс» пройдет 4 ноября в «Гоголь-центре» — никакой гитары, только рассказы и стихотворения. Беседа Евгении Коробковой и Дианы Арбениной была посвящена именно поэтической части «Снежного барса».
Диана, вы сказали, что книга «Снежный барс» состоит только из написанного за последний год, но я полистала и поняла, что это не так. В последней части книги — стихотворения, начиная с 2014 года…
Меня уговорили поставить стихотворения отдельным блоком, и я подумала: почему нет. Я не знаю, когда буду издавать следующий сборник, что вообще нас ждет… Так что пусть будут.
Индийские поэты считали, что для пишущего человека очень важно место, где он пишет. Нужно смотреть на прекрасное, определенным образом питаться, важен вид из окна. А у вас?
Для меня место совершенно неважно. Нет такого, что обязательно должен быть кабинет, или окна с видом на море, на горы, и тогда тебе пишется. Нет, я могу писать везде. Главное, чтобы было вдохновение.
А без вдохновения не пишете?
Я работаю только по вдохновению! Наверное, звучит пафосно, но я смогла прожить без серьезных творческих кризисов, потому что работала только под вдохновение. Не было у меня периодов рукотворства: а дай-ка я, извините, почешу репу и напишу хит, потому что очень надо.
Не секрет, что можно себя раскочегарить на выход в состояние вдохновения. Есть особые психотехники, помогающие поймать эйфорию. Некоторые из них описывал Сэлинджер, например. А какие у вас методы?
У меня метод — взять паузу, отдохнуть, побыть наедине с собой. С поэзией то же самое, что и с любовью: чтобы не потерять человека, надо побыть одному. Только беда в том, что люди боятся этого состояния. Стоит сказать: я хочу побыть один — и тут же начинается гора вопросов. Как это один? Я тебе надоел? Ты меня бросаешь? Да нет, не надоел. Как раз-таки наоборот, может быть, я не хочу искать другого человека, мне нужен именно ты, но я хочу нарастить в себе эту любовь.
Как раз на днях в нашу поэтическую мастерскую приходил поэт Максим Амелин, он сравнивал поэтов и птиц. Рассказывал, что птицы поют, потому что у них в голове заложен центр пения. Но за летний период он иссякает, поэтому птицам нужно улететь, отдохнуть, поменять обстановку. И за то время, пока они молчат, центр пения «наращивается» снова.
Мне очень нравится эта метафора, я с ней абсолютно согласна. Бывает, что даже в голову идет песня, но я сама ограждаю себя от гитары, от бумажного листа, чтобы это чувство, чтобы желание написать — оформилось, и стало совсем невмоготу.
Слушала вашу новую песню «Камень»: «Я прижимаюсь к тебе крепко, как к шее может только камень». Это очень здорово.
Сейчас мне кажется, что это лучшее из написанного мной. «Камень» — песня мистическая, я сама не знаю, как она написалась: получилось быстро, за четыре минуты, хотя перед этим была большая внутренняя работа.
Почему-то даже вспомнилось стихотворение армянского поэта Геворка Гиланца: «На крыльях красноречия парить умели деды, прадеды, а ты — ползи на край. И чтобы говорить — бросайся в пропасть с этой высоты».
А мне трудно что-то сказать о «Камне»: это песня об утрате, песня-откровение, но то, что получилось — я до сих пор не осознала до конца. Мне нужно время. Сейчас это единственная моя песня, которую я периодически хочу слушать и даже ставлю на репит.
Ваш кумир в поэзии по-прежнему Бродский?
Конечно. Как может быть по-другому? Это все равно что спросить: а Пушкин — это по-прежнему наше все или не наше все? У меня в жизни даже был момент мистического свойства, когда я была уверена, что обязательно встречусь с Бродским. Понятно, что вживую встречи не могло быть, но она почти состоялась. Однажды мне позвонили и предложили сыграть концерт в его музее в Нью-Йорке…
О мистике в жизни поэта можно долго говорить. В «Снежном барсе», например, вы обмолвились, что написанное вами сбывается. А сегодня поэт Дмитрий Воденников начал свою колонку о пандемии с вашей фразы из песни «Цой»: «М-и-и-ир идет на меня войной». Вообще, эту историю с пандемией, часом, не вы придумали?
Да в моей жизни все мистическое, и жизнь моя странная. Не исключаю, что коронавирус — дело рук человека, и никакие летучие мыши здесь не при делах. Самое простое, что приходит в голову — сократить количество населения. Я об этом не думала, но, наверное, что-то в воздухе такое витало. Когда в январе полетела с детьми на Бали, сказала: ну все, летом дела отложу и буду писать книгу. Тогда я еще ничего не знала ни о пандемии, ни о коронавирусе. Но так и получилось: грянула самоизоляция, все дела ушли, я села писать книгу. В результате появился сборник рассказов и эссе, как я и хотела.
Раньше, когда был литературный ценз, люди работали со словом ответственно, качество было лучше
Возвращаясь к любимым поэтам — может быть, кроме Бродского, кто-то добавился?
А вот в этом смысле все плохо. В эпоху Интернета, соцсетей у всех появилась возможность свободно высказываться, шлюзы открылись, и потекло… Раньше, когда был литературный ценз, люди работали со словом ответственно, качество было лучше.
Кто был вашим первым редактором, по какой мерке вы судите, что получилось, что нет?
Наверное, мама. Она у меня преподаватель и давала первые навыки письма. Помню, когда в детстве, захлебываясь от гордости, показывала ей свои сочинения, мама могла от целой странички оставить только одно предложение и потом отправить переписывать. Так получилось, что самый близкий человек лишил мои тексты «воды». Эту «воду» я хорошо чувствую в чужих текстах и научилась «испарять» из своих.
Недавно попалась одна удивительная цитата из Чайковского. Петр Ильич, оказывается, выступал против силлабо-тонической системы стихосложения. Она ему надоела хуже редьки, он говорил, что силлабо-тоника диктует музыканту, где расставлять акценты, диктует ритмический рисунок и делает работу неинтересной. Вот, говорит, хорошо было бы работать с силлабикой, как у Кантемира.
Я не уверена насчет силлабики, но верлибры не люблю. Мне кажется, это такая шутка, которая всем надоела. Для меня если в песне главное — чувство, то в стихотворении — математика. Считайте меня консерватором: на мой взгляд, в стихотворении должна быть рифма и определенное число слогов. Хоть убейте, буду стоять на своем.
Прочитала последнюю часть вашей книги и не соглашусь с вами. Вы не консерватор, у вас есть очень новаторские по форме стихотворения. И «новая силлабика», когда в строчках одинаковое количество слогов и есть рифмы, но разное количество ударений; и фигурные стихи в форме креста; и даже верлибры. Вот, например:
новый альбом свеж как смех влюбленных
как мое лицо после ночи любви.
в нем радость белых птиц на жарких полянах лета
где земляника партизанит в прохладной траве
и тонкие смуглые плечи детей бегут к реке
обнажая уверенную стать и молодость побегов.
и кажется что все впереди.
и кажется что все впереди.
Нет, я даже не спорю. Все зависит от вдохновения: бывают и такие всплески пера, и их не вырубишь… Много поэтического и в прозе. Лет в 14-15 я очень любила прозу Тургенева, а когда стала писать рассказы, то поняла, что в самом темпоритме письма заложена поэзия и для каждого события нужен свой ритм. И все-таки, несмотря ни на что, я — консерватор. Для меня, например, текст песни «Брэдбери» более привычный по форме и больше стихотворение, чем приведенный верлибр.
конец войны пришелся на ноябрь.
дешевая гостиница. шезлонги.
дождь как у Брэдбери. распятые зонты.
и — не поверишь — мерзнут перепонки.
я здесь два дня. решительно один.
терзаюсь от капризов носоглотки.
лечиться не в привычке. всё само.
нет ничего прекрасней русской водки.
Берлин как и тогда. кирпич в кирпич.
хожу до ресторана и обратно.
и девочки плющами вьют углы.
готовые за марки и бесплатно…
Дурацкий вопрос, наверное, но в биографической книге, которая вышла в феврале, вы упоминаете эпизод со «Школой злословия». Если бы была возможность — вы бы поменяли что-то в том интервью?
Я бы на месте девушек так себя не вела. До сих пор не понимаю, зачем опускать человека, которого приглашаешь в эфир. Если он тебе неинтересен, хочешь закатать в асфальт — зачем тебе передача для этого?
А зачем вы упомянули в книге про это интервью, не лучше ли его забыть?
Книгу писал Михаил Марголис, он спросил меня, я ответила. Ничего такого, передача была не моим пролетом. Мне кажется, что обычно в сильной позиции находится человек добрый, а вот если ты укушенный — то с этим сложнее, конечно.
Правда ли, что пандемия изменила ваше мировосприятие? Я прочитала в книге, что в разгар пандемии, скрутившей в бараний рог всю планету, вы написали первую радостную песню «Кислород».
Да, можно сказать, что это так. 287 песен до нее были какими угодно: о надежде, о разлуке, о желании любви, о предчувствии расставания. И вот — первый мажор. Казалось бы, причин для радости нет, но я — как та рыбка, плывущая против течения. Не то чтобы вдруг почувствовала ответственность перед слушателем — я эту ответственность чувствовала всегда. Но сейчас появилось что-то особенное. Мы перешли рубикон, как многие говорят, шагнули в новое тысячелетие. И я, по натуре стоик и оптимист, почувствовала новую ответственность на плечах.
Что хорошего мы можем получить из всей этой неприятной ситуации?
Благодаря карантину я, например, занялась тем, чем давно хотела. Если бы не вынужденная пауза, не получилось бы ни книги, ни пластинки «O2». Это невозможно, когда у тебя на голове концерты, дети, перелеты. Пандемия дала нам время побыть наедине с самими собой. Почему-то этого чувства люди очень боятся… Я сама жила всю жизнь и совершенно не понимала, кто я, что я. А теперь я понимаю. Сегодня и завтра я смогу повторить, что я — прежде всего музыкант, жизнь которого невозможна без Слова.
***
все та же простыня под одеялом.
все тот же человек на простыне.
мы стали отслужившим материалом
и сумерками в будущей весне.
кого какие манят горизонты
зависит от калош носков и зонта.
от прочности колес зависит бег.
от крепости рассудка человек.
от носовых платков зависит мыло.
я о тебе практически забыла.
и слух не услаждает смех отца.
я на мели. и тени вдоль лица.
***
заранее знать что случится. не реагировать. только неметь.
просто воздух. просто ветер. просто охота. и просто собака.
тебя ведь зовут на свиданье? я знаю. иди.
лучше сейчас чем через два года узнать об этом.
география души не лечит.
в драке с любовью время всегда на лопатках.
а ты говоришь — перестрелки!
шифруешь чужие признанья.
заранее знать что случится. знать. и только неметь.
***
вечерами сидишь и смотришь как тень порхает
мотыля над каштаном. луна. и печаль такая
что не сыщешь иной покруче. и день вчерашний
то значительным кажется знаком. то вдруг не важным.
и часы на руке впечатались в цифру двадцать.
раньше трех невозможно лечь а уснуть как сдаться
в плен тому кто уже давно не приходит снами.
только штора вьется в спираль на оконной раме.
только сердце ухает вниз и трясется жабой.
про кувшин и масло писать нет нужды пожалуй.
жизнь сгущается временем. речь отчасти прогоркла.
только хрипом давятся гласные в сумрачном горле.
ночь идет в наступленье уверенно глухо и четко.
и рука лежит на столе отбивая чечетку.
и молчание ширится пастью со дна океана.
и душа висит на крючке подъемного крана.
невозможен побег.
Фото Беллы Рич с официального сайта группы «Ночные Снайперы»