У выпускницы Creative Writing School Ольги Фатеевой в издательстве «Эксмо» вышла нон-фикшн книга. Ольга не только писатель, но и профессиональный судебно-медицинский эксперт с 15-летним опытом работы. И ее «Скоропостижка» — это не байки про медицину, а искренний разговор об очень специфической профессии. Выпускающий редактор электронного журнала «Пашня» Юлия Виноградова расспросила Ольгу о жизни судмедэксперта, ее литературном опыте и о том, что чувствует начинающий автор, держа в руках свою первую книгу. Фрагмент книги мы также предлагаем к прочтению.
Нон-фикшн — это одновременно и литература в смысле работы со словами и документирование жизни. Поэтому и беседа наша будет лежать в двух областях. Начнем со второй. Как вы стали судмедэкспертом?
На вопрос, как я стала судмедэкспертом, нужно начать отвечать с того, как я попала в медицину вообще. До мединститута я училась на филологическом факультете МГУ, отделение русского языка и литературы. Филология тогда казалась мне бессмысленным уделом очень узкой группы людей, а я мечтала быть нужной всему миру, и медицина из всех возможных способов приносить пользу казалась самым лучшим вариантом. И мне помогла случайная встреча. Я подрабатывала в гостинице, где познакомилась с хирургом-андрологом, он подрабатывал охранником в одной со мной смене. Он очень увлечённо говорил о своей работе, о медицине. Наслушавшись его рассказов, я бросила МГУ, год готовилась к поступлению в мед — училась на подготовительных курсах, занималась с репетиторами и не слушала доброжелателей, которых было много и которые говорили, что я не поступлю.
Меня привлекли в медицинском институте три специальности: акушерство, терапия и судебная медицина. С акушерством не сложилось — это волшебство, шаманство и магия, которой, я поняла, я не владею. Терапия очень похожа на филологию, это специальность на две трети гуманитарная. На пятом курсе начался цикл судебной медицины. И опять меня увлекли люди — завкафедрой, очень известный эксперт, работал в группе изучения останков царской семьи, жизнелюб, очень весёлый и обаятельный человек, рассказывал много интересных историй, особенно из девяностых, и соединение хтони с юмором для меня оказалось заразительным. Он вёл студенческий научный кружок на кафедре, мы приходили по субботам, занимались исключительно практической работой, вскрывали, обсуждали, в общем, учились и работали в поле.
Для меня было интересно абсолютно всё, что я видела на тех первых вскрытиях. Я чувствовала себя собакой-ищейкой, делала стойку, поднимала уши — мне было интересно всё, это были мои детективы, мои расследования, которые я вела, разматывая клубки из конца в начало, как и положено в детективах. В интернатуре я задерживалась до первых петухов, постоянно размышляла про случаи, которые вскрыла, искала ответы в книгах, благо в морге, где я проходила обучение, была богатая библиотека. Я чувствовала себя на своём месте, это было моё. Я была счастлива. Постоянный драйв, постоянно в процессе.
Тот опыт, который вы описываете в книге, прежде находил выход? В беседах с друзьями, в каких-то зарисовках?
Опыт, описанный в книге, вначале находил выход на дружеских посиделках и попойках, и не только с коллегами. С коллегами мы продолжаем обсуждать это всегда. Даже если мы отмечаем Новый год или чей-то день рождения, наступает момент, когда заканчиваются все поздравления и тосты и — происходит самое интересное: мы переходим на профессиональные проблемы, разгораются настоящие баталии, а потом кто-то встаёт из-за стола и отправляется поработать.
Конечно, в первые годы работы я обожала выдавать всякие ужастики на сборищах людей, от медицины далёких. Это была бравада, хвастовство, от которого сейчас я уже излечилась. Но когда начинаешь работать самостоятельно и ставишь свою единственную подпись под документом, за который несёшь уголовную ответственность, тебя накрывает первобытный ужас. От ужаса есть действенная прививка — это опыт. Вдруг ты проводишь экспертизу, а потом следователь приносит материалы дела — допросы, показания свидетелей, подозреваемого, — и твои выводы совпадают с описанными событиями, пазл сложился. Тогда ты чувствуешь себя всемогущим. И небрежно между рюмкой водки и заливным сообщаешь, что мумии пахнут прогорклым сыром.
По себе и по своим коллегам вижу, что все проходят примерно одни и те же стадии взаимоотношений со специальностью. В этих взаимоотношениях неизбежно, примерно в одинаковое время, наступает жесточайший кризис. Проходит бравада, пугать страшными историями и поражать окружающих причастностью к тайне смерти надоедает. Дома, конечно, если супруги оба эксперты, а это часто бывает, продолжаются непрерывные производственные совещания. В какой-то момент наступает полная стагнация, когда даже изощрённые убийства и сложные загадки не могут выдернуть тебя из ощущения рутины. И со мной тоже так было. Глаза перестали загораться неестественным огнём, я не торчала в секционном зале до вечера. В моей работе много обыденности и привычки. Те самые изощрённые убийства гораздо чаще встречаются в книжках, а у нас всё просто — сковородкой по голове на почве внезапно возникших неприязненных отношений во время совместного распития алкогольных напитков.
Моё преодоление кризиса, наверное, самое нестандартное: далеко не все судмедэксперты пишут книги. При этом я всегда считала, и с коллегами мы много говорили о том же: писать про судебно-медицинскую экспертизу бессмысленно, потому что действительно важные и актуальные для экспертов проблемы не объяснишь с ходу далёкому от медицины читателю, а стадию рассказывания клубнички я уже прошла.
В первые годы работы я обожала пугать страшными историями и поражать окружающих причастностью к тайне смерти
Что же все-таки привело тебя в литературу? Как все начиналось?
В литературу и конкретно к книжке меня привела цепь случайностей, случайных встреч. Теперь можно сказать, что я не пропустила, заметила, прислушалась к подсказкам Вселенной. Прислушалась —и бросила МГУ, поступила в мединститут, пришла в интернатуру в морг. Таким же случайным было и возвращение в «литературу». В школе я не писала рассказы и даже стихи, я усердно писала сочинения и разные «научные» работы. И вдруг на фоне разочарования в специальности, кризиса в судебно-медицинской экспертизе я вспомнила о школьной привычке что-то писать. Ответ мироздания был мгновенным. Буквально через пару дней после раздумий мне попалась статья о литературных школах, где рассказывалось о Creative Writing School, и — какое совпадение! — Creative Writing School как раз объявила набор на первый онлайн-курс. И я пошла учиться. Утром я прочитала эту статью, а вечером уже оплатила обучение.
Мне попался удивительный мастер, который нежно поддержал мою проснувшуюся тягу. Сначала я наверняка его испугала, я делала то, что делают почти все студенты: сдавала два варианта домашнего задания вместо одного, превышала обозначенное в задании количество знаков в два-три раза и вписывалась только в одно ограничение — в дедлайн. Это было в 2016 году, мастера звали Евгений Абдуллаев. С тех пор с CWS я не расставалась, а в 2017 году начала там работать, я модератор очных и онлайн-курсов. Я работала и училась у Майи Кучерской, Марины Степновой, Елены Холмогоровой, Ольги Славниковой, Дмитрия Данилова, Ольги Брейнингер, Екатерины Ляминой, Марты Кетро, Марии Кузнецовой, Дениса Гуцко, Дениса Осокина, Мити Самойлова и Дарьи Бобылёвой. Я старалась от каждого что-то взять, не зря говорят, что в разное время разные учителя.
Сейчас очень много литературных школ, и часто звучат упрёки в избыточности и перепроизводстве — писателей больше, чем читателей. Мне сложно оценить всю ситуацию целиком, я внутри процесса, и изнутри процесса я могу сказать, что школа даёт очень много. Новую жизнь, среду, новых друзей и огромное удовольствие от жизни. Современный литературный процесс стал явно ближе.
Ты писала рассказы на совсем другие темы, с ними публиковалась в сборниках. Как появилась идея написать книгу про профессию?
Книга про профессию родилась опять же случайно. Это было предложение от издательства, и здесь роль литературных школ налицо. О том, что есть судебно-медицинский эксперт, который пишет, редактору «Бомборы» рассказала моя знакомая по школе, а редактор написала мне. Я набросала каких-то идей, которые первыми пришли в голову, написала фрагмент на пробу, вышел он сразу размером с целый авторский лист, и его взяли.
До этого я писала рассказы на совсем другие темы, некоторые опубликованы. Я считала, что писать о смерти и трупах как-то несерьёзно и слишком просто, и долго заставляла себя намеренно писать о чём-нибудь другом. Правда, трупы и медицина прорывались в тексты. И однажды я «разрешила» себе писать о том, что знаю. Смерть появилась в моих историях в разных ипостасях, а теперь засела там основательно.
Как шла работа? Что было самым трудным?
Книга писалась довольно быстро: на бумагу лезли самые эмоциональные и самые запомнившиеся истории, накопленные за годы работы. Они приходили сами и цеплялись одна за другую. Конечно, я лазила в свои архивы, пересматривала старые экспертизы, чтобы оживить всё в памяти, но каких-то специальных записей я не вела и не веду, вспоминать мне помогают мои заключения, пусть и написаны они почти официальным языком.
Главная трудность была в структурировании этого потока сознания, набитого узкоспециальными терминами. Было сложно соблюсти баланс между разжёвыванием основных понятий судебной медицины для неискушённого читателя, бесконечными объяснениями и профессиональным тоном повествования, чтобы читатель мог читать про какие-нибудь сочетанные травмы тела или медицинские манипуляции, не спотыкаясь. Сначала я записывала истории так, как если бы я обсуждала эти случаи со своими коллегами, а потом в дело вступал редактор.
Смерть появлялась в моих историях в разных ипостасях, а теперь засела там основательно.
Как работалось с редактором? Хотелось спорить или готовы были подчиниться правкам?
Редактору я очень благодарна, у книжки было несколько редактур, литературных и научных, и благодаря работе с редактором сложился — складывается, конечно — весь стиль: сочетание профессионального языка с разговорными интонациями, очень подходящими для нон-фикшн. Все рассказанные истории мне дороги, я до сих пор их помню, хотя, казалось бы, пора забыть подробности, но они всплывают, как я выяснила в процессе написания, сами собой. Конечно, не всем я поделилась и не смогу поделиться в будущем — есть врачебная тайна и уголовная ответственность. Такие детали я безжалостно вычёркивала из своего текста, даже если они были важны для истории, заменяла другими, писала о чём-то ещё.
Каким вы видите своего читателя? Кто он?
Мои читатели, в первую очередь, это мои ровесники, но я не ставлю никаких цензов, даже возрастных. Хотя с возрастом всё сложно: по современному законодательству книга продаётся с маркировкой «18+». С одной стороны, я это понимаю и не буду оспаривать, а с другой, я так и не могу решить, что там такого понаписано, чтобы ограждать тех же подростков от жизни и смерти. Мне хочется, чтобы книгу читали все, хотя, наверное, она далеко не всем подойдёт.
Поделитесь эмоциями — как это, когда твою книгу все читают и обсуждают?
Эмоции от выхода книги зашкаливают! В первый день, когда я узнала, что книга появилась в магазинах, я даже никому не смогла рассказать об этом, потом постепенно приучила себя к мысли, что в «Фаланстере» и «Библио-глобусе» и в других магазинах стоит именно моя книжка. Я до сих пор не верю, что все люди в комментариях пишут мне и обо мне — поздравляют, размещают фотографии с купленными экземплярами, просят автографы. На прошлой неделе я дала первый в жизни. На этой неделе — первое в жизни интервью. Важные для меня авторы написали рецензии на обложку, мастера, у которых я продолжаю учиться, называют мои тексты хорошими. Очень неожиданно было, что мне не пришлось предлагать книгу блогерам, многие написали сами, заинтересовались, появились первые обзоры.
Всё равно есть страх, что ты ляпнул что-то не то, что книга не понравится, но она не должна нравиться всем, убеждаешь ты себя. Ты выпадаешь из жизни семьи, не следишь за оценками дочери, не можешь вспомнить содержание беседы с мужем, которая состоялась пять минут назад. В голове крутятся презентации, которые надо приготовить, комментарии с поздравлениями, на которые так приятно отвечать. И вечная мысль самозванца: это просто случайность, это не про меня. А потом сразу качели — у меня получилось!
Адвокаты. Фрагмент из книги
В суды я ходила очень редко: один раз по поводу убитой женщины, которая пролежала в квартире месяц, второй — из-за адвокатов, сразу трех. После заседания судья шепнула мне, что раньше их было пять, а сейчас денег у подсудимого не хватает, слушанья тянулись уже год. По инициативе защиты была проведена комиссионная экспертиза, потом ещё две независимых. Комиссионная экспертиза проводится в соответствующем отделе Бюро судебно-медицинской экспертизы группой экспертов с привлечением, по необходимости, врачей других специальностей. Выводы пишутся общие, под ними подписываются все участники, в случаях разногласий каждый эксперт формулирует свои отдельные выводы, но до такой, сложной для следствия и суда, ситуации стараются, конечно, не доводить. Независимых экспертов привлекают обвиняемые, защитники. Работают независимые эксперты в частных конторах или сами по себе, за свои услуги берут много денег и либо пишут то, что устраивает заказчика, притягивая за уши данные, раскапывая дополнительные сведения из малоизвестной литературы, либо стараются развалить первичное экспертное заключение, заставить суд усомниться в его правдивости. Чаще на всякий случай делают и то, и другое.
Как-то в январе я вскрывала женщину, А.И., семидесяти четырёх лет. А.И. обнаружена в подъезде девятиэтажного дома, на площадке девятого этажа около мусоропровода, в домашней одежде и тапочках. На шее несколько разнонаправленных, взаимопересекающихся тонких странгуляционных полос. Переломы хрящей гортани, резко выраженная острая эмфизема — вздутие — лёгких, то есть все признаки механической асфиксии, удавления петлёй. С причиной смерти вопросов не возникло ни у кого, ни у независимых экспертов, ни у отдела комиссионных экспертиз. У следователя и прокурора не было вопросов и с обвиняемым, а вот сам обвиняемый никак не соглашался с обвинениями.
А.И. проживала в двухкомнатной квартире вместе с сыном, невесткой и полуторагодовалой внучкой. Невестку, то ли из Рязани, то ли из Евпатории, А.И. честно прописала, как и маленькую внучку. Сын работал, невестка сидела с девочкой, бабушка ей, конечно, помогала. Из магазина чего принесёт, погуляет с коляской или дома с ребенком посидит, и покормит, и поиграет, и спать уложит. С невесткой и сыном, конечно, ругалась, а кто не ругается? Невестка сыну на мозг капала, чтобы мама их не трогала.
Были новогодние праздники, народ разъехался, кто-то по гостям. Мусоропровод отделён дверью, что очень удобно, запахи в квартиры не так тянет. Нашли бабушку соседи четвёртого числа днём, вернулись откуда-то из поездки. Сына А.И. дома не было, он работал даже в праздники, семью надо обеспечивать. Дома оставались невестка с внучкой. Невестка показала, что не видела А.И. два дня, на Новый год они совсем разругались. «Но в коридоре, на кухне должны же были встречаться, — удивился следователь, — одежда бабушкина на вешалке висит рядом с вашей. Уж наверняка вы, когда дома, знаете, дома ли ваша свекровь». «Мы вчера утром подумали, что она ушла, в поликлинику там или в магазин, или в гости к кому. Вот видите, её пальто нет и ботинок». А пальто и ботинки в комнате у А.И. при входе, дверь не заперта. «Может, она к себе уносить стала, мы не заметили, не помещаемся все в маленьком коридорчике, зимой тем более, шубы, куртки, комбинезон у дочери, они такие сейчас, знаете, громоздкие». Сын с матерью виделся последний раз первого января. Второго, третьего и четвёртого работал, уходил утром рано, возвращался поздно. А по вечерам он с матерью и так обычно не виделся, бабушка рано ложилась спать.
Следствие установило, что именно сын задушил А.И. зарядкой от телефона. Мужчина вину свою не признавал и, откуда только деньги взялись, нанял пятерых адвокатов. Сын оговаривал жену, что она с матерью никогда не ладила, никогда ее не любила. Невестка, наоборот, обвиняла мужа — он со свекровью постоянно ругался, и денег у неё просил постоянно, и кричал, когда ж ты сдохнешь — невестка с мужем и дочерью ютились в одной комнате. «А бабушка нам, — плакалась невестка, — всегда так помогала, так помогала. И одёжку внучке покупала, и игрушки, а детские товары ведь сейчас, сами знаете, ой какие не дешёвые, и в магазин всегда ходила. Злые соседи придушили бабку, она с соседями ругалась всегда. Крикливая была, на язык не воздержана, и ругалась на всех — и в магазине её продавцы боялись, и в поликлинику она только с руганью ходила. Да что уж говорить, на нас так кричала, на сына своего, на внучку, что там ребёнок понимает? Что нельзя в её комнате фотографии какие-то трогать? И на меня тоже ругалась всегда, уж я у неё во всём была виновата. Ну и пила, конечно, бабка, за воротник частенько закладывала, нет, не до запоев, конечно, но стопку всегда нальёт. И сына своего спаивала, да и мне предлагала».
На теле потерпевшей, преимущественно на конечностях, были обнаружены множественные кровоподтёки и ссадины различной давности. Чаще всего у людей пьющих такие синяки и царапины образуются от «асфальтной болезни», пьяные на ногах плохо держатся и регулярно падают. Возможно, какие-то повреждения образовались при сопротивлении. Следователи обычно задают традиционный вопрос по этому поводу: «Имеются ли на трупе следы, указывающие на борьбу и самооборону?», — а судебно-медицинские эксперты так же традиционно отписываются, что трактовка понятий борьбы и самообороны не входит в их компетенцию. Все эти кровоподтёки и ссадины к наступлению смерти никакого отношения не имели, о чём я и написала в своём заключении. Следователи ещё любят задавать вопрос о последовательности причинения повреждений, которую на «свежих» повреждениях достоверно установить невозможно, а с повреждениями, время образования которых разнится в несколько суток, понятно всё и так. Вот к этим «старым» повреждениям и прицепились защитники.
В нашей работе есть приказ Министерства здравоохранения № 346н, определяющий порядок исследования трупов, методики, объём, правила забора биоматериала для лабораторных исследований, показания для этого, правила проведения исследований и т. д. — в общем, всю судебно-медицинскую экспертную работу. Для установления давности повреждений следует подробно описать их особенности, а также набрать мягкие ткани из зоны каждого повреждения на гистологическое исследование. Естественно, эксперты набирают мягкие ткани на гистологию только из зоны тех повреждений, которые имеют отношение к смерти, или вызывают какие-то вопросы у самого эксперта. Набирать десять — двадцать кусочков из двадцати ссадин и кровоподтёков, не причинивших даже вреда здоровью, не очень разумно и даже бессмысленно, но формально, по приказу, именно так и нужно делать. Это была первая претензия адвокатов к моему заключению: я взяла кусочки на гистологическое исследование только из повреждений в области шеи, мелкие ссадины и синяки на коленках я просто описала. Судить о давности образования повреждений по наружному описанию возможно, но для достоверного суждения гистологическое исследование с определением тканевой реакции необходимо. Конечно, всё, что касалось шеи, я исследовала подробно, досконально. Адвокатам важно подорвать доверие суда ко всему экспертному заключению, для этого они выискивают любые мелочи, к которым можно придраться.
Проблемой посерьёзнее снова оказалась давность смерти. Большинство ориентировочных таблиц составлены для комнатных условий: температуры, средней влажности, отсутствии ветра и т. п. — или, наоборот, для крайностей: минусовой температуры и прочего. Как бы ни казалось непосвящённым, трупные явления штука очень вариабельная, точность измерения и трактовка зависят от исследователя. В каждой методике измерения и оценки показателей — трупных пятен, окоченения, идиомускулярной опухоли 1, ректальной температуры –– сразу заложена доверительная погрешность, доверительный интервал, примерно от двух до четырёх часов для разных показателей. Я в таких случаях, как и многие эксперты, стараюсь ориентироваться на данные полиции. Показания свидетелей, камеры наблюдения, какие-то косвенные признаки типа чеков из магазина гораздо точнее, чем степень выраженности трупного окоченения, изменения трупных пятен и даже температура в прямой кишке.
Обычно, если со следствием есть контакт, я прошу перезвонить, чтобы совместить объективные данные и судебно-медицинские суждения. В тот раз следователь не обратил внимания на нестыковки в показаниях обвиняемого и моих выводах и так и передал дело в суд, а адвокаты выстроили линию защиты как раз на этом. Они утверждали, что обвиняемый вернулся домой на полчаса или на час позже, чем произошло убийство.
Трудность состояла в том, что, по протоколу осмотра трупа, я никак не могла раздвинуть временной интервал, он и так был максимальным — видимо, сработало то самое чувство, что именно здесь возникнет проблема. Это ни в коем случае не означает, что я допустила ошибку, что у меня недостаточно опыта для правильной оценки имевшихся данных, что дежурный эксперт на месте происшествия измерил и описал трупные явления из рук вон плохо, безалаберно или, не измеряя их вовсе, прикинул на глазок (а иногда, поверьте, лучше так, чем с точностью до одной секунды и градуса). Это означает только то, что судебная медицина самая точная наука после гадания на кофейной гуще, как, впрочем, и вся остальная медицина. Как на беду, именно в тот вечер сломалась камера на подъездной двери, а выбранные свидетели подтвердили нужные показания.
Адвокаты дело своё знали, прикрыли тыл временным несовпадением и попытались развалить заключение. В суде мне задавали вопросы, опираясь как раз на упомянутый приказ 346н, — почему дежурный эксперт, описывая труп на месте происшествия, не указал цену деления и тип градусника, которым измерял температуру в прямой кишке трупа? В приказе есть много таких подробностей, необходимых с точки зрения составителей, но, согласитесь, совершенно неинтересных для формулировки выводов. Именно этим пользуются адвокаты и независимые эксперты. Меня пытались заставить оценивать правильность и полноту протокола, написанного моим дежурным коллегой, прицельно обращали внимание на уже выявленные ошибки. Конечно, у них ничего не получилось. Цена деления градусника никак не повлияла на результат измерения и моё заключение.
Адвокаты развернули масштабную атаку. «Как вы объясните, что подсудимый вернулся домой позже, чем произошло убийство, если именно он и убил свою мать?» После синяков и ссадин, исследованных мной не в полной мере, после использования мной для составления выводов некачественно написанного протокола осмотра трупа — разве можно верить всем остальным моим словам? Масла в огонь долили эксперты из отдела комиссионных экспертиз и независимые эксперты. И те, и другие в своих отчетах дружно подчеркнули те же самые ошибки — если независимые эксперты будут придерживаться правил корпоративной этики и солидарности, то останутся без заказов. Трое адвокатов мучили меня тогда полтора часа — всё же эксперты проводят в судах гораздо меньше времени.
А.И. была задушена не там, где обнаружена, на трупе и на месте происшествия следы волочения. Одежда задрана, со следами пыли и грязи, на коже задней поверхности тела симметричные параллельные продольные участки осаднения, на полу в подъезде характерные полосы. В комнате убитой следы борьбы: разбитый флакон с лекарствами, мелкие осколки с таблетками закатились под диван, комья земли из цветочного горшка на полу и прочее — в общем, мелочи, составившие цельную картину. В мусоре найден провод. Все таблицы для оценки трупных явлений в зависимости от времени наступления смерти учитывают их изменения в постоянной среде и абсолютно не пригодны, если труп был перемещён в другие условия. Тело А.И. из комнатной температуры с тёплого ковра перетащили в подъезд на холодный бетонный пол. Верить трупным явлениям на все сто было нельзя.
Через пару месяцев в морге мы встретились со следователем, который вёл то дело. Липовые показания свидетелей вскрылись, судья устала от защитников, трезво оценила моё экспертное заключение и заключения комиссионной экспертизы и независимых экспертов и вынесла обвинительный приговор.
- Припухлость тканей в виде валика, образующаяся в мышцах в месте удара тупым твердым предметом в течение 6–8 часов после наступления смерти. По степени выраженности идиомускулярной опухоли можно ориентировочно судить о давности наступления смерти. — Прим. ред. [↑]