Этим летом в Creative Writing School пройдет драматургическая мастерская Дмитрия Данилова. Данилов — писатель, поэт, драматург, лауреат премии «Золотая маска», драматургических и литературных конкурсов. Его спектакль «Человек из Подольска» поставил в Театре.doc Михаил Угаров.
Творческий метод Данилова можно обозначить словами «сидеть и смотреть» по названию одной из его прозаических книг. В своей прозе, которая почти бессюжетна и бесконфликтна, Данилов наблюдает за реальностью и повседневностью, подмечая простые, обыденные вещи. Сам мастер как-то сказал: «Для меня скучное — это самое интересное». Лингвист и молодой писатель Мария Цирулева поговорила с Дмитрием Даниловым о его творчестве, старых и новых пьесах и сегодняшнем мире.
Дмитрий, поговорим сначала о непростых временах, в которых нам всем приходится сейчас жить в связи с вирусом. Ваш творческий метод можно назвать «сидеть и смотреть». Что вы сейчас наблюдаете в окружающей повседневности? Чувствуются какие-то новые вибрации, как меняется поведение людей, их разговоры, отношения друг к другу, к чему все это идет?
Есть общее ощущение большой тревоги. Люди, в целом, говорят только о коронавирусе, обсуждают запретительные меры, многим они не нравятся. Молодые люди, по моим наблюдениям, боятся не столько вируса, сколько социально-экономических последствий — что мы все резко обеднеем, нам придется выживать, наступят опять 90-е годы, когда все мы только начали жить более-менее нормально. Люди теряются перед будущим.
Повлияла ли ситуация с вирусом и карантином на вас самого? Не в смысле бытовых привычек, а в смысле: заставила ли она вас пересмотреть свои взгляды на что-либо/отношение к чему-либо?
Я думаю, что нет. У меня никогда не было иллюзии относительно того, что наш мир — очень прочный. Я всегда чувствовал, даже в относительно благополучные годы, что мир крайне хрупок, и наш общий мир, и мир каждого из нас. Сегодня все хорошо, ты гуляешь по сияющей прекрасной Москве, вокруг веселые люди сидят в кафе, все довольны, у всех более-менее есть деньги, все живут и ездят куда-то, а завтра этого может не быть. Поэтому сейчас для меня не то чтобы мир перевернулся — я всегда понимал, что, наверное, надолго этого не хватит.
Как вы думаете, что будет, когда это закончится. Мир будет другим, или все вернутся к своим прежним занятиям?
Я думаю, что мир будет другим. Ведь мы имеем дело не только с вирусом. Проведен грандиозный социальный эксперимент: выяснилось, что население самых развитых и передовых стран (Россия тоже достаточно развитая и современная) можно очень легко, без малейшего протеста запереть по домам, и они послушно будут сидеть. Это очень интересная ситуация. Мне кажется, что, например, в Америке столетней давности попытки запереть людей в их домах встретили бы ожесточенное сопротивление, в том числе, может быть, вооруженное. А сейчас все послушно разошлись по домам и сидят как зайчики. Никто не поднял голос в пользу того, что эпидемия — ну о’кей, вы нас проинформировали, но дайте нам выбор, я готов рисковать, я хочу ходить и ездить где угодно, а те, кто хотят сидеть дома, — пожалуйста, имеете право, сидите дома. По-моему, это Джефферсон сказал или кто-то из отцов-основателей США: «Народ, который ради безопасности готов пожертвовать своей свободой, не заслуживает ни свободы, ни безопасности». То есть, двести лет назад взгляды у передовых людей Запада были вот такие, сейчас они уже другие. Я не говорю, что одно хорошо, а другое плохо, мне кажется, об этом просто интересно подумать.
Не стимулирует ли вас эта предельно странная ситуация в мире к написанию новой книги, созданию новой пьесы или написанию новых стихотворений?
Пару стихотворений я уже в этом странном состоянии написал, и в них как раз отчасти отражена атмосфера этих дней. Ещё написал мини-пьесу, совсем мини — 12 страниц. Написал по призыву организаторов фестиваля читок пьес о коронавирусе. Я не сторонник писать что-то на злобу дня, но тут решил поучаствовать — просто в рамках борьбы с подступающей депрессией. По принципу «сделаю хоть что-то». Может быть, напишу ещё что-то, посмотрим. В принципе, ситуация стимулирует письмо, это так.
Первую пьесу я написал за месяц, а придумывал три года
Ваша проза — максимально антидраматична. В ней отсутствуют сюжет, конфликт, саспенс, напряжение. Она не дает повода подумать, что ее автор начнет писать пьесы. Органична ли вам сразу стала роль драматурга? Написание пьес шло интуитивно, или вам приходилось напоминать себе о «законах драматургии»?
Это действительно была большая для меня перемена. Я в прозе тяготел к бессюжетности, документальности, к художественному нон-фикшну, я бы сказал. А пьесы у меня, особенно первые две, «Человек из Подольска» и «Сережа очень тупой», — очень традиционные, с сюжетом, героями, диалогами. Вообще я люблю экспериментировать — проникать на какие-то новые территории и их осваивать. Я решил для себя, что мне будет скучно делать одно и то же снова и снова: написать еще один роман, выбрать какой-то кусок реальности, написать еще о каком-нибудь городе или отправиться в еще одно путешествие и написать о нем. Это было бы уже повторение того, что было. Новых идей для прозы такого типа у меня не было, и мне захотелось пойти в противоположную сторону — туда, где есть герой, где все выдумано из головы, где нет никакой документальности. Мне было интересно, что у меня получится и как я себя буду на этой территории чувствовать. Не скрою, у меня был даже некоторый полемический задор, потому что я довольно часто слышал упреки, что пишу такую бессюжетную прозу, просто потому что я не умею совершенно придумывать сюжеты. И я решил: дай-ка я возьму и придумаю сюжет.
Сложно было придумать сюжет?
Сложно, да. Первую пьесу «Человек из Подольска» я сочинял очень долго. Написал я ее за месяц, а придумывал три года. Я ее вынашивал, зачатки сюжета постепенно появлялись. Мне с этим непросто было работать, но, с другой стороны, что-то получилось, пьеса оказалась принятой и даже многим понравилась.
А как это происходило? Вы ходили и думали: а сейчас нужно сделать сюжетный поворот, а сейчас нужно напряжение нагнать, или движение сюжета происходило интуитивно?
Очень многое происходило действительно интуитивно. Мне с трудом дается четкая планомерная работа. Сначала у меня появлялись мысли: а хорошо бы, чтобы эти полицейские были интеллектуалами, чтобы они герою все время угрожали, но в итоге его пальцем не тронули — какие-то такие незатейливые мысли. А потом в какой-то момент у меня эти герои начали звучать, я начал слышать их реплики. Я очень любил гулять или ездить в транспорте и в голове прокручивать их монологи, диалоги. Постепенно дошло до того, что всю пьесу я таким образом услышал. Для меня очень важно, чтобы пьеса зазвучала, и тогда уже все получится.
То есть, вы ее не записывали, пока она у вас в голове полностью не оформилась?
Да, я сел писать, когда она уже у меня вся собралась. Вернее, не совсем так. Во время работы над пьесой я получил со стороны очень ценную подсказку. Дело в том, что я, будучи человеком еще неопытным в драматургии, придумал четырех персонажей, и все они были мужскими. У меня есть очень хорошая приятельница Ольга Столповская, она кинорежиссер. Как-то мы с ней переписывались, я сказал, что начал писать пьесу, она попросила показать. Я ей прислал несколько сцен, и она мне сказала, что тут явно не хватает женского персонажа. Так с ее подсказки я придумал женщину-полицейского, и эта героиня очень легко вписалась в ткань пьесы. Это была очень ценная подсказка, я Ольге очень благодарен.
На читке пьесы «Сережа очень тупой», которую организовывал покойный Михаил Угаров пару лет назад на фестивале молодой драматургии Любимовка, в обсуждениях кто-то сказал, что ваша пьеса — прекрасный материал для режиссера, что пьесу и ее героев можно развернуть в любую сторону, сместить акценты, поставить каким угодно образом. У вас такой нейтральный, безоценочный взгляд на героев и происходящее. Когда после читки в зале обсуждали, что же было в посылке, которую получил Сережа — условное добро или условное зло, вы засмеялись и сказали: «Да я и сам не знаю, что там». Вопрос такой: что вас интересует, когда вы пишете пьесу, в чем вы хотите разобраться?
Сразу скажу, что меня совершенно не интересует трансляция каких-либо идей, поучений, вопросы морали — меня интересует исключительно психологическая коллизия. Допустим, «Человек из Подольска»: человек, самый обыкновенный, который ничего не сделал, ни за что ни про что попал в двери полиции, где его подвергают очень странному допросу очень странные полицейские-интеллектуалы. Мне было интересно, как он в этой ситуации будет себя вести, что он будет чувствовать, чего он будет бояться, как он будет выкручиваться из этого. Будет ли он сопротивляться, будет ли он пассивен — что будет? Как себя будут вести полицейские? Мне было интересно вот это, а не идеи. Хотя многие люди и из «Человека из Подольска» и из «Сережи» вынесли много каких-то для себя идей. Было высказано, например, огромное количество версий, что находится в посылке, которую получил Сережа.
А какие были версии?
Самая дикая версия — что это ребенок. Кто-то говорил, что там бомба. Как-то это всех очень волнует, а меня, если честно, это совсем не интересует. Это просто не важно, что там. Важно, что это что-то, что могло очень сильно изменить их жизнь. Причем мы не знаем, в какую сторону, в положительную или отрицательную. Маша, жена героя, решила: не нужно менять их жизнь, и, наверное, правильно она решила, все у них и так нормально. И они решили жизнь не менять. А что там — да какая разница? Мне больше интересен процесс: что происходит, когда приходят курьеры и выясняется, что они не собираются уходить, — вот это интересно. Как они разговаривают, почему они все из одного города?
Две ваши первые пьесы, «Человек из Подольска» и «Сережа очень тупой», критики часто сравнивают и говорят, что они похожи. Расскажите про ваши последующие пьесы, в какую сторону вы двинулись дальше?
Вы знаете, у меня получаются такие дуплеты, парные выстрелы. «Человек из Подольска» и «Сережа очень тупой» действительно очень похожи: по структуре, в том числе, по структуре персонажей. А две следующие пьесы, «Свидетельские показания» и «Что вы делали вчера вечером?», совершенно другие, но между собой они тоже похожи по структуре. Даже есть два двойных спектакля — в театре «Практика» идет спектакль, который называется «Человек из Подольска Сережа очень тупой». Это спектакль сразу по двум пьесам, его поставила Марина Брусникина, играют там выпускники школы Дмитрия Брусникина. Там нет перемешивания двух текстов в один. В театре два зала, и на входе зрителям случайным образом раздают браслеты двух разных цветов. Люди с одними браслетами идут в один зал и смотрят «Человека из Подольска», с другими браслетами — в другой зал и смотрят «Сережу». В антракте зрители меняются залами, и актеры по второму разу играют два спектакля. Это очень круто сделано, такой двойной спектакль, получается классная рифма, я бесконечно благодарен Марине и молодым артистам.
А еще есть двойной спектакль по двум другим пьесам, он идет в театре «Современник». Он называется «Что вы делали вчера вечером?», а подзаголовок «Свидетельские показания». Его поставил совсем молодой режиссер Андрей Маник силами молодых актеров «Современника». Одни и те же актеры играют и в одной и в другой пьесе, тексты тоже не перемешиваются. Сначала идут «Свидетельские показания», потом возникает некая пауза, в которой меняется сценография, сцена переоборудуется, и дальше они играют «Что вы делали вчера вечером?».
То есть, это действительно такие парные пьесы. И третья и четвертая пьеса очень отличаются от первой и второй. Если в «Человеке из Подольска» и «Сереже» есть диалоги, как в обычном классическом театре, есть персонажи, которые одновременно присутствуют на сцене и между собой взаимодействуют, то в двух других пьесах мы слышим просто набор монологов. Эти монологи, эти голоса людей друг с другом не взаимодействуют.
Летом у вас в CWS будет проходить очная мастерская по драматургии, вы уже не в первый раз проводите у нас подобную мастерскую. Расскажите о ваших наблюдениях: можно ли научить писать пьесу? На что вы учите своих студентов обращать внимание в первую очередь?
Действительно, у нас сейчас подходит к завершению второй такой курс, и летний интенсив будет уже третий. Хочу сказать, что получаю невероятное удовольствие и радость от этого курса, мне очень нравится работать с нашими семинаристами. Собираются удивительные люди. Все настроены на работу, всем интересно, все принимают очень активное участие в обсуждениях. Я так построил курс, что теория в нем не на первом месте, мы от нее отталкиваемся, но главное в нашем процессе — это обсуждение работ друг друга. Работы пишутся в ходе курса, и это очень полезно. Самое удивительно, что среди участников есть просто удивительные авторы. Люди пишут просто прекрасные тексты. Тексты совершенно разного уровня, но, во-первых, нет каких-то откровенно плохих текстов, а, во-вторых, про некоторые тексты понятно, что они написаны настоящими драматургами.
Можно ли научить писать? Научить — слово, которое вносит какие-то неудачные нотки. Наверное, если взять человека как чистый лист, что-то в него вложить, и чтобы на выходе мы могли бы сказать, что он умеет писать пьесу, — я думаю, что это невозможно. Но человеку можно помочь раскрыть, во-первых, его собственный, уже имеющийся потенциал, а, во-вторых, направить в нужное русло его собственный поиск. Нужно, чтобы у человека были свои мысли, идеи, задумки. Какую-то часть пути он, несомненно, должен пройти сам. А на занятиях мы совместными усилиями должны помочь человеку найти правильное направление, выявить и усилить его сильные стороны, поработать над его слабыми сторонами. Мне всегда хотелось, чтобы на выходе человек написал пьесу и чтобы у него было ощущение, что он сам до всего этого дошел. И чтобы за этим стояла наша совместная работа. И, мне кажется, нам это удается.
А кто ваши студенты? Кто к вам приходит? Это люди похожие или разные? Возраста разного или примерно одинакового?
Вы знаете, довольно разные. Я бы не сказал, что есть один явно выделяющийся типаж. Это разные люли, возраст тоже разный, от совсем молодых (у нас на первом курсе занималась школьница 14-16 лет) до людей пенсионного возраста. Каждый раз есть люди, которые очень глубоко погружены в театр. Они знают и любят театр, очень насмотренные, начитанные, видели дикое количество спектаклей. Я без всякого кокетства могу сказать, что обы раза были люди, которые в театре разбираются лучше меня. Мне кажется, в этом нет никакой катастрофы, потому что пьеса — это все-таки литературный жанр, это литература, а в литературе я, смею заметить, разбираюсь достаточно неплохо. А то, что есть люди, которые в театре разбираются лучше меня, — это хорошо, они задают высокий уровень обсуждения, высказывают много интересных мыслей. Если говорить о гендерном различии — всегда больше женщин, как и на всех литературных курсах. У всех участников без исключения большой интерес к литературе, театру, они хотят чему-то научиться. У многих из них есть амбиции, они хотят стать настоящими профессиональными драматургами.