— Опять пропустила очередной прием и не сдала вовремя анализы. Совсем не заботишься о здоровье малыша, куришь, выпиваешь — вон, пахнет от тебя, — буднично отчитывала маму врачиха.
Мать отчаянно и зло оборонялась:
— Да откуда вам знать про мою ситуацию? Тоже мне, врач, называется! Сначала разберитесь, а потом осуждайте, вам не за это зарплату государство платит.
— И что ж у тебя за ситуация такая?
— C утра так сильно низ тянуло, живот болел, что с кровати встать не могла, вот и пришлось принять самую малость для обезболивания. Я хотела баралгину дернуть, но Танька остановила, лекарства могут навредить ребенку.
— С ума сойти! Танька ее остановила. Баралгин, значит, нельзя, а алкоголь можно? — передразнила врачиха мать, — в медицинских целях, так сказать.
— Ну, да. Везде пишут, что алкоголь полезен, сосуды расширяет.
— Ложись на кушетку, посмотрю, что у тебя там тянет.
Разговор прервался, я ощутил, как чьи-то ловкие пальцы пытаются меня ощупать, начал вертеться, пытаясь укрыться от внезапного натиска.
— Смотри, какой он у тебя активный! При твоем образе жизни такой живчик! И откуда только силы берет. — Голос врачихи стал мягче и теплее. — Ты ребенка-то хочешь?
— Хотела раньше. У нас с Валеркой любовь была, собирались пожениться и ребеночка родить. Валерка просил дочку, чтобы обязательно рыжая, как я, и с большими бантами, обещал ей розовую машину с мотором купить, говорил, будет у нас самая модная. Не успели… его той осенью в армию забрали. С горя с Борькой загуляла, он все время крутился поблизости, от него и залетела. Он сразу в загс потащил. Но я его не люблю, я Валерку люблю. Только вряд ли ему теперь с чужим довеском нужна! Его мать-злыдня, наверно, уж все разнюхала и настучала, недаром вчера в магазине, не моргая, пялилась на мое пузо.
— Так сделала бы аборт.
— Это грех!
— Ох, и что же мне с тобой делать? — запричитала врачиха.
Поначалу я плохо ориентировался в темном, но уютном пространстве, не зная, куда пристроить свободно парящие конечности и как побороть временами накатывающую тошноту — сильно уставал, проваливался в приятную дрему, качаясь в околоплодных водах. День ото дня я становился более выносливым и ловким, хотя, по-прежнему ограниченный рамками текущей обители, не мог полноценно реализовать высвободившиеся время и силы, с большим нетерпением и энтузиазмом ожидал своего рождения.
Самыми счастливыми были для меня наши с мамой утренние часы. Отец уходил на работу или шабашку, а мама, никуда не торопясь, валялась в постели, отходила ото сна — после пробуждения ее щеки еще долго хранили отпечатки подушки. Она безмятежно сидела на кухне в коротеньком халате с распушенными огненными волосами и под телешоу выпивала из большой синей чашки первую порцию кофе. Я пока не видел свою маму, но, хорошо изучив ее привычки, глубоко чувствовал, и мое воображение постоянно подбрасывало мне картинки, несомненно, полностью совпадавшие с жизнью. Я, замирая, ждал этих мгновений.
Но случались и другие дни. Родители начинали ссориться с самого утра, весь день в доме бурлили страсти, я просыпался от их криков и больше уже не мог заснуть. Мама кривлялась перед отцом, ехидничала, зло шипела или принималась орать в ответ на самую безобидную его шутку. Я замечал, что она старалась не оставаться с ним наедине, сбегая на улицу к своим непутевым подружкам или приводя домой шумные компании. Отец морщился, но терпел и садился со всеми за стол.
Я окончательно осознал себя с того дня, когда впервые по-настоящему разобрал голос мамы и ее разговор с врачом. Я уже давно начал слышать звуки внешнего мира, много недель назад научился выделять голос мамы из общего гула, но никак не мог заставить звуки складываться в слова. А в день посещения клиники разрозненные шумы наконец-то сложились в стройную речь.
Я не все уяснил из разговора матери с врачом, но понял главное — мне предстояло родиться у женщины, не желавшей меня, но которую я заочно безмерно и безраздельно любил. Страх парализовал мои еще недоразвитые внутренности, я ощущал, что плыву навстречу пропасти, на меня надвигалась, словно огромная пучина, неразрешимая беда. Я предчувствовал, что мир приготовил для меня тяжкие испытания и страдания. И все же я так ждал своего рождения и надеялся испытать любовь мамы.
Сильно стиснув веки, дождался, когда перед глазами поплыли радужные круги и внутри них, как на слайдах, проявились картинки-вспышки моей жизни, и я перенесся в свое будущее.
Первая вспышка. Я появился на свет в положенной срок, легко и быстро, будто старался лишний раз не вызвать недовольство мамы. Акушерка сразу положила меня ей на грудь, но она попросила унести — ей нужно было отдохнуть. В роддоме я лежал в огромном светлом зале с другими новорожденными, которых несколько раз в день на тележках увозили к своим мамам, а я оставался один — у моей мамы не было молока, и меня кормили нянечки смесью из бутылки.
Вспышка вторая. В день выписки на первом этаже роддома нас ждали теребивший букет полевых ромашек папа и бабушка с голубым глупым зайцем. Врачи протянули маме сверток со мной, и я смог хорошенько ее рассмотреть — молоденькое конопатое лицо в рыжих локонах, аккуратно нарисованные брови, розовая помада, цветастый открытый сарафан. Пока я жмурился от восторга, мама передала меня отцу, а тот бабушке. Во дворе больницы маму поджидала ее подружка, с которой они заранее договорились отметить грандиозное событие. Папа пытался вмешаться, остановить, уговорить, голос мамы моментально взлетел на такие высоты, что отец предпочел ретироваться. Мама вернулась домой поздно.
Вспышка третья. Мне исполнилось пять месяцев, я лежал в коляске один и разглядывал сетку трещин в потолке. За время, прошедшее с моего рождения, я так и не привык к одиночеству, хотя оно стало моим естественным состоянием. В первый месяц я пытался разжалобить родителей плачем, но быстро пришел к выводу о бесполезности и даже опасности моих попыток. Отец изредка брал на руки, но не зная, как меня успокоить, укладывал обратно в коляску и чаще наблюдал за мной со стороны. Мама в ответ на мои всхлипы громко ругалась и выставляла коляску на балкон, где было страшно и еще более одиноко.
С моим появлением и так плохие отношения родителей непоправимо и окончательно поломались. Я не сомневался, что причина крылась в отце — он, слабый и безвольный, не соответствовал яркой импульсивной маме, заставлял ее стыдиться и страдать. Как страдать, я не знал, но видел, что рядом с ним она несчастлива.
Пока родители занимались своими отношениями, бабушка занималась мной. Три раза в день она прибегала с работы, кормила меня, мыла, переодевала и только она была со мной по-своему нежна. Бабушка забирала меня к себе на выходные, чтобы мама могла отдохнуть, а со временем оставила у себя совсем. Маму в те годы я видел редко, она была занята, ей не хватало на все времени.
Вспышка четвертая. На мой день рождения бабушка напекла блинов, сложив их горкой, полила сверху сгущенкой и воткнула шесть свечей, а папа подарил самосвал с откидывающимся кузовом. Мы сидели втроем за столом, накрытым на четверых. Мама приходила не каждый мой день рождения, но я всегда ее ждал. Поздно вечером она появилась пьяная, с порога начала кричать, что бабушка лишила ее ребенка, которого немедленно должна вернуть. Она схватила меня за шиворот и потащила к двери, бабушка потянула меня за руку, мама за вторую к себе. Я заплакал, боясь, что они разорвут меня. Бабушка сдалась, и мама, накинув на меня куртку, выпихнула за дверь. Я стал жить с мамой и с Митькой.
Вспышка пятая. Мне десять. Отец давно с нами не живет. Бабушку мать не пускает на порог, мы встречаемся украдкой после школы. У Митьки свой папа, поэтому к бабушке его брать нельзя. Как-то он засек нас и наябедничал матери, вечером меня ждала дома большая порка.
Живем мы, скорее всего, плохо, мама пьет и водит домой кавалеров. Когда они в гостях, нас с Митькой закрывают на кухне или выгоняют из дома. И я не знаю, когда нам можно вернуться — если мы приходим не вовремя, то мать меня бьет.
Бывает и хуже, когда мать уходит надолго из дома — ее может не быть несколько дней, неделю или две. У нас заканчивается еда, и мы ходим с Митькой попрошайничать к магазину, иногда нас подкармливают соседи. После длинных загулов мать обычно возвращается тихая, виноватая, с мешками продуктов, иногда подарками.
Мне десять, я бегу за мамой по улице. Октябрь, дождь, я в футболке и легких спортивных штанах. Я подрался с одноклассником, матери позвонили из школы, она тащила меня за ухо всю дорогу до дома и орала, что я копия своего отца, и мы с ним на пару испортили ей жизнь. Дома велела переодеться и вытолкала меня на улицу, а сама пошла по делам. Я бегу за ней босиком — обуться не успел — и скулю, вымаливая прощение.
Вспышка шестая. В этот раз ее не было всего три дня, и когда она вернулась, я спросил, не принесла ли она нам еды и памперсов для Саньки, он уже второй день в мокрых штанах, а стиральный порошок закончился. Она шла по коридору, я тащился сзади и ныл в надежде ее разжалобить. Она остановилась так внезапно, что я врезался в ее спину, последовавший дальше удар был столь неожиданным, что я не успел сгруппироваться и полетел с грохотом на пол. Митька в комнате заголосил, но выйти побоялся. Тычки и пинки сыпались со всех сторон, вдруг она охнула и выматерилась — сбила об меня свою руку. В ярости понеслась на кухню, схватила висевший там без надобности молоток для отбивания мяса, кинулась ко мне и несколько раз прицельно ударила по лбу. В глазах покраснело и намокло.
Голова лопалась от боли, весь рот был заполнен липкой жидкостью. Я больше не мог терпеть и постучался к соседям. Все закрутилось очень быстро: скорая, больница, полиция, опека, приют, детский дом.
Вспышка шестая. Сегодня на улице случилась драка, к нам с другом подкатили взрослые пацаны, мы отбивались, друга нечаянно порезали, он в реанимации, мне повезло больше — у меня лишь фингал и побаливает ребро. Я в полиции со своими приемными родителями, в семье которых живу с тринадцати лет.
Они, в принципе, хорошие интеллигентные люди, решившие, когда их дети выросли, что у них хватит благородства, денег и возможностей, чтобы осчастливить какого-нибудь сироту — выбор пал на меня.
Они с первого дня очень старались. Старались ликвидировать мои пробелы в учебе, старались полюбить и очень хотели, чтобы я забыл прошлое — это бесило сильнее всего. Эти люди, презиравшие мою семью, мою жизнь до них и мою мать, хотели вымарать все мое, привить мне свои опрятные ценности. Словом, они пытались заменить моих родителей.
А я в благодарность воровал, дрался, сбегал. Они боролись сколько могли, и через полтора года вернули меня обратно в детский дом. Перед отъездом купили мне новый мобильник, чемодан барахла, просили прощения и обещали навещать.
Мои силы закончились, я расслабил веки.
Двадцатого мая в пять тридцать утра у женщины двадцати лет на тридцатой неделе беременности произошли преждевременные роды на дому, в ходе которых родился мертвый ребенок, мальчик, весом один килограмм сто грамм. Роженица и ребенок были доставлены на скорой в родильный дом города Рузы. Причины преждевременных родов и смерти плода установлены не были.