Фрида была единственным человеком в моей жизни, при разговоре с которым мое сердце бешено ускоряло ход, выскакивало из груди, эхом колотилось в ушах.
А познакомились мы душистым летним днем — Фрида искала архитектора, и я приехала к ней смотреть дом, который предстояло достроить.
Выйдя из машины, я старательно задышала хвойным нагретым воздухом и не заметила свежевырытой строительной траншеи. И сразу провалилась — не больно, но траншея оказалась глубокой. Вокруг все чирикало, звенело, совсем рядом раздавались голоса, а я сидела в глубокой канаве, не понимая, как выбраться. Кричать «спасите» казалось глупо, и после долгой возни я вылезла наружу самостоятельно, вся в земле, икая от смеха.
Голоса раздавались из строительного вагончика, люди окружили его плотной толпой, на меня никто не обратил внимания, и я встала рядом с мужчиной, напряженно вытягивающим и без того длинную и тощую, с непрерывно двигающимся кадыком шею, старающегося не пропустить ни слова — из вагончика слышался прекрасно поставленный женский голос.
— Что происходит? — не выдержав, спросила я.
— Меня увольняют, — апатично ответил он, полностью поглощенный происходящим.
Женщина в вагончике меж тем продолжала:
— Я доверила ему снабжение стройки, а он обобрал меня! А ведь я помогала ему, относилась к нему, как к родному, дочь его выдала замуж, оплатила свадьбу…
Шея беспокойно завращалась и наконец повернулась ко мне. Вид мой нисколько не смутил его, и, посмотрев сквозь меня, он озадаченно сказал:
— Дочь выдала замуж, говорит… А ведь у меня дочери никогда не было…
Тогда я и узнала, что в вагончике ораторствует Фрида.
Договорились мы с ней очень быстро, точнее, говорила она — предстояло завершить проект и достроить дом, начатый сыном Фриды, уехавшим в Америку.
Гонорар мой Фрида тоже обозначила сама, и когда я, услышав сумму, попыталась слабо возразить, объясняя, что за эти деньги работать невозможно, Фрида величественно прервала меня.
— Не благодарите, — сказала она, — я всегда плачу намного больше, чем получаю, но ничего не поделаешь, уж такой я человек.
И я малодушно согласилась…
Фриде были доверены огромные средства ее влиятельной семьи и поставлена непростая задача — построить дом приемов, рассказывающий о своих обитателях.
Ей было под семьдесят, несколько лет назад она овдовела, победила смертельную болезнь — ее жизнелюбие помогло преодолеть все невзгоды.
Она мучилась бессонницей, просыпалась рано и мчалась на встречу со мной. Она нуждалась во мне, как в воздухе, я должна была вселять в нее уверенность в том, что мы справимся и построим дом, который её прославит.
Фрида контролировала производственные процессы, ничего не понимая в происходящем. Она самолично мерила линейкой вертикали стен и приобрела строителям белые халаты и полотенца для рук, а ещё ввела в распорядок дня обязательный для рабочих послеобеденный тихий час.
Рабочие тихо матерились сквозь зубы, на сдельной оплате труда они готовы были работать круглосуточно, но теперь вынужденно теряли целый час — непосвященного человека наша стройка приводила в изумление.
Фрида не оставляла меня ни на минуту, мы вместе объезжали салоны, выбирая мебель, предметы декора, и каждый раз, как я наблюдала, как Фрида гипнотизирует окружающих, я замечала у ее собеседников знакомые симптомы — учащенное дыхание, горящие щеки, паралич воли.
Несомненно, Фрида обладала удивительным магнетизмом и привораживала людей. Она бесконечно рассказывала мне невероятные истории: о том, как в нее был влюблен красавец-актер, кумир всех женщин, или как она отбила корабль от нападавших пиратов. Я знала, что ее семья занимается морскими перевозками и действительно владеет флотом, но воспринимала ее рассказы скептически, полагая, что это байки экстравагантной старухи.
Как-то, обсуждая эмиграцию своего сына, Фрида вдруг сказала:
— Я всегда была и буду патриоткой. Я замуж не вышла второй раз из-за любви к Родине.
И тут же рассказала мне историю о том, как она ездила на остров Вандербильдов по их личному приглашению, и глава семейства тут же втрескался в нее по уши. На званом вечере со множеством гостей он сказал: «В присутствии всех я предлагаю этой женщине руку и сердце и хочу, чтобы она стала счастливой здесь, в моем доме, вдали от своей Родины».
Фрида рассказывала с патетикой, я лениво слушала, не принимая ее всерьез.
Спустя какое-то время у Фриды появилась наперсница, добрая и сострадательная Зинаида Ивановна, выписанная Фридой из Днепропетровска для разговоров и совместного времяпровождения. Мне стало легче: Зинаида Ивановна взяла на себя бремя ранних утренних побудок. Когда-то она была однокурсницей Фриды, окончила институт искусств, но в силу бедности и отсутствия работы приехала в Москву пестовать Фриду.
Однажды я застала Зинаиду Ивановну в слезах, пакующую чемодан.
— Что случилось? — испугалась я.
— Уезжаю, — горестно ответила Зинаида Ивановна. — Фридочка сказала, что мы больше не сможем быть вместе, аура у меня плохая, ей не подходит…
— Но вы же подруги! Может, она раздумает?
— Нет, не раздумает, если она что решила, то это окончательно… Вот и Вандербильду тогда отказала, а уж как он ее уговаривал…
Я как вкопанная уставилась на Зинаиду Ивановну.
— Так это правда? Он действительно делал ей предложение? Откуда вы знаете?
— Я сопровождала ее на острове…
А дом строился, Фрида, ничего не понимая в происходящем, обладала удивительным чутьем и всегда угадывала верное решение. Она выбирала самое лучшее, понимала ценность дизайна, даже если эстетика его и казалась ей чуждой.
Невзирая на символическую оплату моей работы, я испытывала к Фриде благодарность — ее дом стал для меня местом, где я могла реализовать любые творческие задумки.
Однажды летом, на третий год стройки, я бродила по участку, рассматривая завершенную работу. Участок получился чудесный, во всем соблюдалась мера. За забором остановились девушка и юноша, они загляделись на дом, на сад.
— Как красиво! Можно зайти на участок, посмотреть? Тут ведь еще никто не живет? — спросила девушка.
— Конечно, заходите!
Гордость так переполняла меня, что я провела их по участку, показала дом.
На следующий день я улетала с сыном на неделю к морю. Краткосрочные каникулы я получила от Фриды с трудом, проведя с ней серию подготовительных бесед. Такси уже ждало у подъезда, когда раздался телефонный звонок от помощницы Фриды — оказывается, вышел утренний номер уважаемой газеты с моим интервью на первой полосе. В статье говорилось о постройках «новых русских», о неправедно нажитых деньгах, а Фриду в статье называли «мадам Брошкина».
Помощница предложила мне немедленно приехать к Фриде.
— У меня самолет через два часа! И что я ей скажу? Я же не знала, что эти прохожие — журналисты!
Помощница звонила еще несколько раз, у Фриды подскочило давление, ей вызвали скорую. Она кричала в трубку, ей хотелось скандала, устроить разнос, как тогда, в вагончике. Я чувствовала себя оскорбленной, но в душе поселилось непонятное чувство вины перед Фридой, ведь я не смогла ее защитить… В какой-то момент я даже сказала сыну, что мы никуда не летим, но когда он горько заплакал, взяла сына за руку и пошла к такси.
Фрида позвонила мне первая: после моего возвращения из отпуска мы не разговаривали больше месяца.
— Я хочу съездить в Америку, к сыну, — сказала Фрида. — И хотя вы предали меня, вы должны закончить начатое, ведь дом почти готов.
Эта встреча оказалась последней — больше мы с Фридой не виделись.
Никто больше не контролировал меня, наступила долгожданная свобода для творчества, но вдруг оказалось, что вдохновения больше нет и мне страшно не хватает Фриды. Только тогда я поняла, что в нашем тандеме она была главным источником энергии — яркая, артистичная, увлекающаяся, затягивающая на свою орбиту…
Иногда весной, когда цветет сирень, я еду на работу специально мимо дома Фриды. Там теперь часто сидят художники, рисуют фасады с острыми фиолетовыми крышами с оттенком баклажана, который Фрида так любила.