Цепенея, лежала около часа. Подумалось еще — такое первый раз. Чтобы вот так, парализованная, расплющенная каменной глыбой ужаса, распласталась на кровати, не в силах пошевелить ногами-руками. Старалась не дышать, зубы сомкнув плотно. Помаргивала, пялилась в полутьму, опасаясь, что опять вернется… Оно. Черное.
Две недели назад ушла моя мама. За месяц до смерти, слабеющая, постоянно спящая, она куталась в плед, забиваясь в уголок дивана. Шелестел телевизор. Она не слышала его. Как-то вечером сказала тихо, подняв худенькую желтоватую руку, указывая на пальму в углу:
— Зачем на пальму накинули пальто? Мне кажется, там кто-то стоит… в черном.
Я посмотрела на пальму.
— Там никого нет. И пальто тоже нет.
Скорая несла нас сквозь трескучий февраль. Мама держала меня за предплечье. Время от времени ее почти прозрачные пальцы сжимали, теребили ткань моей куртки. Будто она проверяла, что еще здесь, рядом со мной. И хотела ухватиться, чтобы не соскользнуть.
Поплыла бесконечная вереница капельниц. Они вились прозрачными змеями вокруг ее маленького тела, вонзали жала в вены, капали отравленным ядом. Мама махала на них руками. Но капельницы не боялись ее, обступали с каждым днем все плотнее. Ее кожа начала пахнуть растворами, изо рта шел едкий запах лекарств. Она уже не пахла как человек.
Я удивлялась, что это тело, накачанное препаратами, еще живет и двигается. Я хотела, чтобы наступил перелом в одну или другую сторону. Пусть мама стремительно поправится, явив миру чудо. А если невозможно, пусть умрет быстро и без мучений. Иногда я думала, что способна ее убить, если она будет мучиться. Просто подойти и задушить подушкой.
Каждое утро, входя в палату, я замирала у двери. На ближней койке сидела оплывшая женщина-глыба, непрестанно тыкая пухлым пальцем в смартфон. Другая вечно спала, завернувшись в душный кокон серого одеяла. На койке у окна худенькая старушка в зеленом байковом халате, звала протяжно и тонко: «Ма-а-ма, ма-а-ма». И тянула руки вверх, вяло шевеля в воздухе иссохшими пальцами.
Моя же мама лежала, неотрывно глядя в оледенелое февральское небо. Прошло шесть лет, но не перестаю задаваться вопросом: о чем думала она?
Последние дни я ночевала в больнице, болтаясь в вязком пространстве между сном и явью. Дремала чутко. Мама все порывалась куда-то идти, и когда она начинала шуршать тяжелым одеялом, пытаясь вставать с кровати, меня вышибало из тьмы.
— Мама, куда ты?
Она испуганно озиралась.
— И как мы сюда с тобой попали, Женя? Как случилось такое, что мы теперь здесь живем?
— Скоро мы выйдем отсюда. — Я взбивала ее подушку, мягко брала за плечи и укладывала обратно.
За несколько дней до ухода сознание ее изменилось, она стала похожа на ласкового радостного ребенка. Силилась улыбнуться, хотя лицевые мышцы уже не слушались. Она округляла рот, пытаясь произнести слова. Я зачарованно наблюдала эту странную незнакомую мимику, я хотела запомнить все.
В тот вечер гладила ее руку, говорила, вспоминая радостные моменты нашей жизни. Их оказалось так много, что я боялась не успеть перечислить их все.
— Когда ты поправишься, уже этим летом, мы обязательно поедем на море. — Несколько раз за вечер я повторяла эти слова.
Мама радостно кивала.
Она любила море, но так редко ей удавалось вырваться к нему. Она была существом морским. Заплывала далеко-далеко, делала с морем любовь. Мне бы хотелось, чтобы умерла она на берегу, лежа в воде. Волны трогают ее легкое тело, забирая тревогу, боль. Песчинки трутся о кожу, маленькие рыбки осторожно щиплют пальцы ногах. Она чуть шевелит пальцами, улыбается. Волны накатывают вновь и вновь, шепчут о чем-то, треплют волосы. Мама понимает их разговор. Смахивает с лица клочья шипящей пены. Море баюкает и поет. Море знает о многом. Пусть бы умерла она в теплых волнах морских. Так думала я, сидя на краешке койки, держа обмякшую ее руку с голубыми реками тонких вен.
Утром маленькое тело лежало на каталке. Ногти на ногах покрыты морковным лаком — успела накрасить перед больницей. Я трогала ее кожу, она не была ледяной. Казалось, мама просто заснула. Гладила по голове, снова и снова, будто это могло успокоить ее перед дальним путем.
Краем глаза заметила, как придвинулись две смазанные фигуры. Санитары взялись за каталку, чтобы везти тело в морг. Но я не дала. Одна из фигур что-то буркнула и подергала каталку. И тогда я развернулась и отчетливо произнесла:
— А хочешь, я тебе в морду дам?
Потом наступила та ночь. Я лежала в темноте в полудреме. Вдруг сквозь сон отчетливо почувствовала — кроме меня, в комнате есть кто-то еще. Дернувшись, выпрыгнула из сна. Неслышно скользя, подплыла черная высокая фигура. И, склонившись над кроватью, произнесла хрипло, вкрадчиво:
— Дорогая…
И удалилась неслышно. А я лежала парализованная, не в силах пошевелиться. Поняла, кого видела мама в углу своей комнаты, там, рядом с пальмой.
Через несколько лет ушел близкий друг-алкоголик, хлебнув паленого пойла. Позже умерла любимая собака. Черная фигура бродила совсем рядом, охотясь за моими близкими, принюхиваясь к моим следам. Радость из меня будто высосали, я жила вяло и нехотя, оглядываясь через плечо.
Пришел 2020-ый. Восьмидесятилетнего отца увезли в больницу с COVID-19. Через неделю он ушел, подключенный к ИВЛ.
Я перестала выходить из дома. Следила, как растет кривая смертности. Долго перемывала, брызгала спиртом продукты, привезенные на дом «Перекрестком».
Это случилось в первых числах нового года, когда действительно верилось, что все страшное осталось там, в мутном больном 2020-ом. Уже засыпала, когда спину лизнул огромный ледяной язык. Вирус прокрался через все мои мыльные преграды и спиртовые заслоны.
39 градусов, 100 ударов сердца в минуту, постоянная жажда. Я то прятала голову под подушку, то вдруг резко садилась на кровати, оглядываясь вокруг. Все казалось, что снова появится она — темная, худая, вежливая. И уже не уйдет просто так. Барахтаясь на краю ватного сна, я видела набегающие друг на друга морские волны. Они затопили все мое тело.
Как только открыли границы, купила билет. Девятичасовой перелет в Таиланд. Ночь в душном хостеле Бангкока. Долгий путь на автобусе к берегам Сиамского залива, мимо рисовых полей и бескрайних пальмовых плантаций. Паром на маленький полудикий остров. Крошечное бунгало в джунглях.
В маске с трубкой я плыла минут сорок вдоль скалистого берега, плотно заросшего деревьями с крупными мясистыми листьями. Подо мной расстилался коралловый риф. Рядом с дном зависла пара пятнистых каракатиц, похожих на инопланетные корабли. Я двинулась к ним, они умчались, растворившись в голубом. Ярко-желтые рыбы-клоуны носились среди ядовитых щупалец розоватой актинии. Зеленый переливчатый спинорог неторопливо обгрызал водоросли с больших темных камней, кося на меня серебристым глазом.
Из водонепроницаемой поясной сумки я достала маленький целлофановый пакетик. Надорвала осторожно. Пересыпала в ладонь, сжала, почувствовав легкую колкость. И отпустила. Серые песчинки праха, медленно танцуя в потоках воды, опускались на дно, смешиваясь с песком.
— Мама, ты станешь ракушкой морской. Будь счастлива здесь.
Краем глаза заметила движение справа. Из-за камня за мной наблюдала небольшая донная леопардовая акула.
Я вернулась в Москву. Спустя пару месяцев в ФБ мне написала приятельница Лайт, предложив стать соведущей в онлайн-встречах «Death Cafe» в «Ресурсе».
«Беседы о смерти — глобальный социальный проект», — писала Лайт. Первое кафе было открыто Джоном Андервудом в Лондоне в 2011 году. Теперь встречи проходят в семидесяти четырех странах мира. Люди просто встречаются, чтобы за чаем поговорить о непростых вещах.
Меня в грудь толкнуло что-то горячее. Не раздумывая, согласилась. Я искала это пространство многие годы. Я устала ее бояться. Я хотела говорить о ней.
На первую встречу в zoom пришло восемнадцать человек. Я вглядывалась в лица, маячившие в окошках. Долго собиралась, прикрывала глаза и пила маленькими глотками прохладную воду. Наконец, сделала глубокий вдох и начала:
— Хочу рассказать свою историю. Моя мама умерла. А потом пришло оно. Черное.