Г

Гигиена рук и заяц

Время на прочтение: 3 мин.

У Москвы много рук, и все они грязные. Не отмываются ни дождями, ни антисептиком. Попав туда однажды, я так и не смогла отмыться от возбуждения и какого-то жутковатого восхищения. Это была другая, отличная от моих привычных предпочтений любовь. Любовь, от которой я трижды бежала, и все три раза удачно. Стоит ли говорить, что до сих пор пытаюсь вернуться и научиться чувствовать её тепло? Чтобы утереть самой себе нос. А то все, вон, любят, погружаются, питаются энергией большого города, вдыхают пары успеха, растворяются в ней, а я… А я, кроме шума в голове и постоянного ощущения грязных рук, ничего от неё не получила.

Не получилось.

И запахи. Метро пахнет бетоном и сдобой, в электричках стоит кислый запах усталости и кожи, выход со станции Чистые пруды пахнет жареной картошкой и моим желанием погрузиться в нечистый пруд с головой. Там, на Чистых прудах, посольство Казахстана, в котором ничем не пахнет — там только шуршание обертки от шоколадки «Казахстан». Этот звук обещает сладость, но получаешь ты только тоску — коричневую липкую тоску по родному дому. Сейчас, через пятнадцать лет, Чистые пруды для меня пахнут пиццей и кофе. Черт его разберешь, почему. Черт разберешь эту Москву.

Чужую. Не мою.

Разобрать Москву по частям, выискать то зерно, которое можно посадить-посеять-полить, собрать урожай потом, попробовать на вкус, на цвет, и снова — выискать зерно, посадить, посеять и поливать без устали. Как те руки антисептиком.

Я поливала руки спиртом задолго до пандемии, потому что только резким запахом и иссушением могла избавиться от ощущения грязи на них. Каждый день с самого утра, лишь только я выходила из дома, Москва пожимала мне руки своими грязными, всеми своими грязными лапами и подталкивала вперед. Тот «перёд» я чувствовала провалом, падением в темноту — маршрутка, удушающе-кислая электричка, сдобное метро и чистые, как мои надежды, пруды. По вечерам тогда на Чистых прудах собирались готы. Я чем-то походила на них — синяки от недосыпа под глазами и оскал вместо улыбки. Ах да, и черные волосы — не мои. Чужие. С которыми у меня, как и с Москвой, не получилось.

Вот так и вышло, что Москва ассоциируется у меня с двумя Г — готика и грязь. Точнее, руки грязные — колкие. А после утра приходил день, прогулочные и, по сути, ничего мне не дающие. Я бестолково ходила по улицам, добиралась до Красной площади, потому что туда вели все мои грязные дороги, дожидалась открытия ГУМа и Охотного ряда, а потом бесцельно пялилась на товары в их бутиках, стыдливо пряча грязные руки в карманы. Пялилась чистыми прудами глаз и запоминала, чтобы лет через пять-семь все это найти у себя в Казахстане, который, к слову, тоже так и не стал моим.

Не получилось.

Да пошло оно все к черту, думала я как-то в тамбуре электрички. Курила. Сбрасывала пепел на кислый пол и думала, что надо-таки бросить уже эту пагубную привычку — привычку бесцельно приезжать в Москву и пялиться по сторонам. Напротив меня стоял огромный мужчина. Ну, такой — под потолок тамбура, с готическими синяками под глазами и готически-колким взглядом.

— Билеты предъявляем! — гаркнуло сбоку.

Я равнодушно протянула билет.

— Билеты предъявляем! — гаркнуло в сторону мужчины под потолок.

На секунду кислый воздух стал тишиной. На второй секунде мужчина вобрал в себя тишину и твердо ответил:

— Я заяц.

Я вздрогнула не от звука голоса, не от забавного ответа, не от надвигающего конфликта, а от его уверенности. Мужчина под потолок, в отличие от меня, знает, кто он именно сейчас, в этот момент, в этом тамбуре — он заяц. Парадоксально смелый и совершенно не белый, несмотря на зиму. Заяц в черном старом пуховике, подтертом с правого боку — каждый день на электричке зайцем в тамбуре, прислонившись к грязной стене, он знал, кто есть.

А у меня не получилось.

Метки