Мы плывем к Веритасу. Провели в пути уже четыре дня и знаем, что конец близок. Вдали в полуденном свете из скал вырастают зеленые холмы. Носом мы разрезаем изумрудную воду. Корабль гремит и торжествует.
Я сижу на палубе, отвернувшись от бассейна, и вижу твою хрупкую фигуру в тени возле поручней. Совсем не похожа на других Доноров. Кажется, ты одна не утратила свою ангельскую невинность, которую золотые дети всего человечества теряют, как только узнают о том, что им все дозволено.
Желтая ткань платья развевается на ветру. Задумчивый взгляд скользит по мягким волнам Тихого океана. Где нет суши. Нет боли.
Бассейн взрывается брызгами. Толпа густеет и ревет. Я стряхиваю с белых льняных штанов долетевшие до меня капли. Доноры наслаждаются последними минутами своей вседозволенности.
В голове звучат слова, которые не исчезают из памяти.
Десятого числа из Гуякиля… В двенадцать часов дня… Накануне… Штаб, без опозданий… Кровь, спермограмма, мазки…
Я все еще вижу перед глазами белоснежный силуэт врача, сидящего за столом, вытянутую длинную ногу и стучащие по сенсорам пальцы. Их удары отдаются гулким эхом где-то на подкорках сознания. Тогда, несколько дней назад, в фосфорном свете поблескивали полные вакуумные пробирки, в которых густела моя бордовая кровь, а меня тошнит, будто ее только взяли.
Я не свожу с тебя глаз. Встаю с места и иду к тебе, протискиваясь между галдящими Донорами. Там, где стоишь ты, совсем тихо.
— Что-то я переживаю… — говоришь ты, когда я встаю рядом.
Бурлящие волны разбиваются о нос корабля. До нас долетают мелкие брызги.
Ты кажешься такой беззащитной. В ситцевом платьице выглядишь совсем юной. Так и не поняла, на что идешь. И хорошо. Лучше вообще не знать.
— Ты уже знаешь ее имя?
— Чье?
Я смотрю в твою сторону. Наконец, твои голубые глаза обращены ко мне.
— Ну… Той женщины.
Я вновь отворачиваюсь. Зеленые холмы становятся ближе. Осталась пара часов…
— Какая разница… Это ведь не имеет значения.
— Не знаю… Тебе ведь с ней жить.
— Ей от меня рожать… — отрезаю я, впиваясь пальцами в раскаленные на солнце металлические поручни, — я не должен любить ее.
Кажется, вот-вот из глаз пойдут слезы. Но я сдерживаюсь. Знаю, что никогда не перестану любить тебя, и надеюсь, что ты знаешь тоже.
— Мы должны думать о нашем долге…
Ты прячешь глаза. Я молчу. Слова продолжают звучать.
Я оборачиваюсь. Доноры, перекрикивая друг друга, поочередно прыгают в бассейн. Кто-то танцует. Кто-то, хихикая, греет под солнечными лучами свои идеальные точеные тела. На их лицах нет горя, нет сожаления. Кажется, они никогда не любили.
Я вновь смотрю на тебя и запускаю руки в глубокие карманы. Под пальцами хрустит купюра. От одного прикосновения к бумажным сгибам меня бросает в жар.
Каких-то пару лет назад даже несколько денежных пачек не могли сделать меня счастливым, а вчера одна-единственная стопка бумажек давала мне надежду, куда большую, чем этот проклятый остров и все, кто обеспечивает его работу. Хорошо, что ты ничего не знала.
В запястье пульсирует чип. Я чувствую его металлические щупальца венами.
Слишком много человек могло пострадать из-за моей безумной отваги. И без того часовой механизм всего человечества трещит по швам с каждой новой мутацией в схеме. Я мог все испортить.
Трущобы Колумбии все еще стоят перед глазами. Я вижу нас счастливыми. С пачкой бумажек на двоих. Я вынимаю руку и пускаю по ветру то, что вчера значило все для меня. Последнее напоминание об утраченной свободе скользит по воздуху и опускается на водную гладь. Купюру накрывают волны. Этот корабль не щадил ничего.
— Джош, ты ничего не изменишь… — шепчу про себя я, проглатывая слезы. — Все находятся во власти системы. Которая держится на нас…
Я смотрю на тебя и думаю обо всем. О человечестве на грани вымирания. О бесполезных препаратах и выкидышах, которых становится все больше.
Вспоминается безбедная юность. Дорогие машины, бесконечные путешествия… Каждый Донор довольствовался своими привилегиями, не думая о цене, которую придется заплатить. Не догадываясь о том, что правительства просто покупают здоровые тела. Наши тела…
Прежде я не переживал о жизни на Веритасе. Знал, что выиграл лотерейный билет, родившись здоровым мужчиной. Нужно было лишь подождать, пока моя социум забеременеет, и тогда я смог бы вернуться обратно в свою безбедную жизнь, пока она не родит и не потребуется мое присутствие снова. Но все перевернулось с ног на голову, когда я встретил тебя…
Воздух наполняется пронзительным смехом. Он проносится по палубе и касается наших спин. Мы оборачиваемся. Брызги вновь летят во все стороны. Обнаженные тела сверкают на солнце. Парни кажутся более веселыми.
— Так странно видеть здоровых людей.
Я смотрю на крепкие молодые тела, разглядываю сильные ноги, длинные руки. Красивые, не искаженные патологиями лица. Возбужденные голоса звенят в воздухе.
— Иногда мне снится… — признаюсь я, зажмурившись. — Что все вновь стало нормально. Что мы родились здоровыми среди здоровых людей. Но каждое утро я неизменно просыпаюсь в этом обезумевшем мире…
Невольно смотрю на свои пальцы, сжимающие поручни. Они почти белые. Приходится отнять руки.
Ты молчишь. Я знаю, что тебе снилось то же.
— Джошуа?
— Что?
— Не переживай за меня только, ладно?
— Думаешь, это возможно?
Ты протягиваешь руку, и я сперва пытаюсь противиться, но вскоре сдаюсь и позволяю коснуться себя. Прикосновение обжигает.
— Это великий долг… — медленно говоришь ты, сжимая мои пальцы. Твое спокойствие рвет меня на части, и я изо всех сил стараюсь не слушать. — Не все удостоены такой чести.
— В обычной жизни мы бесполезны. Только и умеем, что витамины глотать. Ходячие инкубаторы — вот кто мы.
Твои золотистые локоны блестят на солнце. Пронзительный взгляд голубых глаз обезоруживает меня. Я ненавижу себя за то, что позволил себе грубость.
— Главное, чтобы получилось… — отпускаешь меня ты и отворачиваешься. Я слежу за тобой взглядом. Вновь появляется это напряженное выражение лица. — Что, если у меня не получится? Что, если не смогу забеременеть? Или родить?
Ты кажешься взволнованной. Я зажмуриваюсь, невольно представляя, через что тебе придется пройти.
— Получится… Вас проверили тысячу раз на совместимость. У вас точно получится…
— Так странно… Нас готовили к этому всю жизнь… И вот совсем скоро это случится. Ты волнуешься?
Я молчу. Вновь слышу свое сердце в груди.
— Волнуюсь.
Но не за себя. Ведь я знал, что как только ты сойдешь с корабля на берег этого чертового острова, ты станешь рабыней. Станешь заложницей медицинского кабинета, где тебя замучают тестами и анализами, пока организм не истощится от родов и бесконечных обследований. Ты просто сгоришь… Вот тебе и истина.
Мы снова молчим. На этот раз дольше обычного. Стоим в метре друг от друга, и я вдыхаю аромат твоих духов, который приносит мне ветер, — сандаловое дерево и чайная роза. Ни у кого больше таких не встречал.
— Жаль, что у нас все так получилось…
— Да, жаль…
Хочу растянуть мгновение, запоминая цвет твоих волос и веснушки на вздернутом носе. Пытаюсь впитать в себя каждую твою черту.
Ты пытаешься быть сильной, но я вижу, как тебя ломает изнутри.
— Все же будет хорошо, да?
Я молчу. Твои глаза, полные слез и надежды, вынуждают меня кивнуть.
Зеленые верхушки уже совсем близко. Мы видим, как волны разбиваются о каменные скалы. Стая галдящих птиц проносится над кораблем, и палуба вновь взрывается звонким смехом.
Мы подплываем к Веритасу. Я знаю, что вижу тебя в последний раз.