Да-да, был грех.
Середина 90-х. Студенческая сессия ещё впереди, денег нет, мозгов тоже. В первую неделю нового года сдавать зачёт по латыни, в памяти лишь «Нон поссум дикере кваре» и ошмётки стишат Марциала. Надо бы сесть и нырнуть в глаголы. Лаборэ — лаборарэ…
А тут Гоша с актёрского звонит с предложением, от которого невозможно отказаться. Как раз по поводу «лаборарэ».
— В общем, моя Снегурь рожает. Прямо сейчас. Подождать не могла неделю. Самый же чёс! Ну не дура ли!
— Дистиллированная дура… — соглашаюсь я. — Могла бы и правда подождать недельку: Снегурка с животом на детском празднике — самый артхаус. Кустурица с Альмодоваром бы обзавидовались.
Гоша хрюкнул в трубку, заявил, что Снегурь ещё вчера была в строю, и празднику это ну ни капелюшечки не мешало.
Я поломалась для проформы (латинские глаголы обязывали) и на этот блуд согласилась. Деньги были нужны ну прямо очень. Гоша озвучил диспозицию: шесть квартир в Рыбацком плюс садик на Пролетарской. Садик, ясенпень, с утра. Начинать прямо завтра. Один нюанс: песни петь у Ёлочки он ни за какие деньги не будет. Принцип. Еврейская гордость.
— Без песен, так без песен, — согласилась я.
Костюмчик с беременного экс-снегуркина плеча сидел на мне плохо. К слову, там такая душегрея колоколом а-ля Васнецов, не то что живота, человека в ней не сразу найдёшь.
— Ты клёвая в этом ватничке, — сказал Гоша и сделал влюблённые глаза. Их так учили на актёрском — для мотивации партнёра по перформансу.
В садике не наливали. Это оказался единственный плюс. Дети были отвратительны. Гоша пообещал одному мальчику начистить рыло, когда тому исполнится хотя бы десять. Мальчик ответил, что когда ему исполнится десять, он сам отдубасит Дедмороза, а что сделает со Снегуркой, пока не знает, но к десяти годам точно будет знать.
В общем, начало чёса было бодряще, но деньги заплатили сразу. Была мысль сбежать, но Гоша цепко держал меня за запястье: впереди маячили квартиры в Рыбацком.
В первых двух были милые чистенькие девочки. Всё прошло по сценарию (хотя сценария у нас никакого и не было): стишки, загадки, подарки. Гоша честно отказывался от предложенной водки. Я им гордилась.
А в третьей квартире жила большая армянская семья. Водки не было, но был, отгадайтеспервогораза, армянский коньяк. Дед Мороз не хотел обидеть отца семейства, ереванскую диаспору, Акопяна, Сарояна и Джигарханяна и немно-о-ожечко пригубил. Насколько немножечко, я поняла в четвёртой квартире.
Гоша перепутал текст, но выкрутился, прочитав что-то из Саши Чёрного. Имел успех. Такой, что мой выход не понадобился.
Перед дверью в пятую квартиру по икоте Гоши я поняла, что сценарий придется изменить. Я барабанила текст, Дед Мороз стоял столбом, и лишь, когда я с силой стукнула кулаком ему по спине, согнулся к мешку и вынул подарки. Дети были в восторге, лазили по нему, и я боялась, что они Дедушку уронят.
А в шестой квартире произошел такой сюжет: мой Дед просто не вышел из ванны, куда завернул по пути в комнату, потому как к детям «надо с чистыми руками». Я поняла, что тянуть роль мне придётся самой, а без Дедмороза, пусть даже истукана, сложновато. Но на войне как на войне! Я запустила стартовую фразу «А что у нас за праздник наступает?» и наткнулась на злые детские глаза. Внутренний голос, сволочь, шептал, что глаза эти мне будут сниться долго по четным и нечетным дням.
Отбарабанив всё, что полагалось, и не наткнувшись на теплоту и человеческое понимание, я замолчала.
— А где Дед Мороз? — спросил злобный мальчуган.
Врать про то, что там сани задержались, подарков детишкам разносить много и гнать прочую пургу почему-то не хотелось. Выручила злобная сестричка.
— Я знаю. Он в нашей ванной. Блюёт.
Мальчик сощурил глаза, и мне показалось, что он творит проклятия.
— А давайте его в унитаз спустим!
Я представила, как вместо сакрального каминного дымохода мой Дед, кружась в водовороте, исчезает в унитазе, и испытала к Гоше нежную эмпатию.
Взрослые молчали. Взгляд у них был чуть менее зловещ, чем у детей, но, в общем, тоже неласков. Дети вооружились лопатками и направились в ванную.
Я, честное слово, не знаю, чем бы всё это закончилось, но вдруг из ванной донеслось:
— Не надо дети. Я вам лучше спою.
И Гоша запел «Посвящение Карузо». Пел он невероятно фальшиво, но восхитительно душевно.
— Пусть живёт, — сказала девочка.
Дети без энтузиазма порвали фольгу на подарках, с кислыми минами повертели в руках, что там кому полагалось, и пошли смотреть мультики.
Гоша же остановиться не мог. «Карузо» он пел на лестнице, в такси, в квартире на Моховой, которую он снимал с двумя другими товарищами. Во сне, по словам товарищей, он тоже пел.
А наутро позвонил мне и сиплым голосом сказал:
— Я так виноват! Прости меня. Ну как мне загладить свою вину? Хочешь, гонорар тебе вчерашний отдам?
— Не хочу, — буркнула я.
— Тогда я тебе спою, — сказал Гоша и затянул «Карузо».
К слову, больше я не снегурила. Но как только вижу сладкую парочку Дед-Снегурка, у меня неизменно включается в башке саундтрек:
Qui dove il mare luccica,
e tira forte il vento…