137 и 415. Обидно и досадно. Обычно, когда половинки не сходятся, я сгибаю билетик вчетверо и прячу в рукавицу, но из-за этой совершенно ерундовой разницы в единичку свернула его в бараний рог. Моё счастье достанется не мне.
Коварный захватчик чужого добра зашёл на следующей остановке и на коварного захватчика совсем не был похож. Похож он был на деда глубоко запенсионного возраста. Хотелось сказать «старой закалки», но он был, скорее, старого пошива. Одет дед был так, словно поскрёб по всем сусекам и достал всё лучшее, что было в доме. От этого лучшего разве что нафталином не тянуло, всё старое и разнокалиберное. Меня порадовала его меховая шапка: такую носил отец, когда водил меня в детский сад, но с тех пор я её больше не видела.
Дед с кряхтением сел, примостил палочку между нами и стал отсчитывать мелочь, не снимая перчаток. Дал на порядок меньше, чем нужно, и очень удивился, узнав, «сколько нонче проезд стоит». Поворчал чуток про дороговизну и копеечные пенсии, но безропотно протянул остаток. Минуту помял билетик и, хитро прищурившись, ткнул меня локтем в бок: «Гляди-ка, счастливый!» Я улыбнулась: этот билетик значил для деда столько же, сколько и для меня. Суеверия нас объединяли.
— Да у меня и вся жизнь-то счастливая. — Эта фраза, как шелест раздвигающихся кулис, предвещала начало спектакля одного актёра. Дед приосанился, поправил шапку, даже прокашлялся, но почему-то вдруг сник. — Хорошо пожил, хорошо.
Приставать с расспросами не хотелось, и я отвернулась к окну. За окном проносился переделанный город. Мы ехали по отреставрированному курам на смех проспекту, а справа по широченному тротуару спешили люди, уворачиваясь от декабрьских луж и брызг, которыми их щедро одаривал автобус. Этот тротуар когда-то был выделенной трамвайной полосой, здесь бегали и дребезжали на светофорах вагончики, прошивая жёлто-красной нитью город насквозь. Но это было давно: когда в Архангельске в декабре была настоящая зима, я была маленькой девочкой, а папа ездил на работу в трамвае в такой же, как у деда, меховой шапке.
Дед уважительно отнёсся к моему созерцанию пейзажа за окном и разговаривал с женщинами, сидевшими через проход. Краем уха я слышала, что он давно не был в городе, приехал на похороны какой-то там дальней родственницы и переживал о том, что все свояченицы с шуринами и прочими кумовьями передерутся из-за квартиры, которая так некстати расположена в самом центре (здесь женщины неодобрительно заохали, дескать, «квартирный вопрос только испортил их»). А я подумала, что опять не выполнила своё позапрошлогоднее обещание и не разобралась в названиях родственников. Это всё лень. Мне лень, вам лень, вот этим женщинам напротив — лень, а в итоге кроме мама-папы да бабушки с дедушкой никого и знать не знаем. На кузенов с кузинами родных двоюродных братьев с сёстрами промениваем. Так скоро и до «сестёр-в-законе» дойдём. Всё, обещаю, в новом году, прямо на каникулах, займусь.
— Етить твою налево! — Дед выдернул меня из голословных обещаний. — Эт откудать тут атриум взялся?! Мы что, всем автобусом прямиком в Древний Рим сиганули, что ли? Как у тя язык-то повернулся, милая?
Дед аж привстал, чтобы было удобнее ругаться с кондукторшей. Пол-автобуса приняло сторону деда, другая половина, как страусы, поспешно спряталась в мобильники. За кондукторшу никто не вступился, и после пары минут безуспешной перепалки она ретировалась на своё место и сосредоточенно занялась семечками. Меня же поразило не столько то, что дед вступился за остановку, которой при свете дня влепили пощёчину, переименовав решением Всеторгашеского совета из светлого и доброго «Театра кукол» в «Атриум», по названию торгового центра, выросшего пару лет назад неподалеку, сколько то, что он знал древнеримское происхождение этого слова. По виду и не скажешь.
— А Павлинка-то изменилась. — Он перешёл на миролюбивый тон, и, казалось, в его голосе зазвучали даже ласковые нотки. Может, он вспоминал, как прогуливался здесь под руку с женой или зазнобой, молодой, кудрявый, голубоглазый, или шёл по неотложным колхозным делам, зажав папку с бумагами под мышкой. Хотя, может, и не очень молодой. И без папки вовсе. И даже без зазнобы. Но в любом случае прогуливался он здесь точно до 93-го года, потому что тогда проспекту вернули дореволюционное имя и переименовали обратно из Павлина Виноградова в Троицкий, хотя стоявший на нём Свято-Троицкий кафедральный собор взорвали ещё в 1929-м.
— Скоро выходить надоть, — забеспокоился дед и заёрзал на сиденье, оглядываясь по сторонам. — На высотку вашу посмотреть хочу, эту, двадцатичетырёхэтажну-то, на площади. Я когда в прошлый-то раз приезжал, её как раз и строили. От неё ещё улица, говорят, идёт пешеходна, куда дома со всего города свезли деревянны. Делать-то вам в городе нечего. Возите туды-сюды. Посмотрю — и домой.
Последнее слово он произнёс как-то особенно вкусно, нараспев, так, что мне тоже захотелось домой. Но было ясно, здесь он давно не бывал. Высотку к четырёхсотлетию города построили, а это ещё за десять лет до переименования проспекта. И где же он жил всё это время? Чем занимался? Какая у него семья была и что с ней стало? Сейчас от него тянет запущенной бессемейностью…
Но спросить мне уже ни о чём не удалось. Автобус подъехал к площади Ленина, и дед спокойно, не торопясь, вышел. Остановился, залихватски заломил шапку и, казалось, набрал полную грудь воздуха. Оперся на палку. Он любовался достроенной высоткой, как мастер любуется своим детищем. Двери захлопнулись.
— А что вы делаете сегодня вечером, девушка? — Марина вплотную подошла к моему рабочему столу и заговорщицки улыбнулась. В руке у неё были зажаты два желтых билета. — Смотри, что мне досталось! — Она помахала ими перед моим носом. — Первый ряд. Правда, в наш молодёжный, но и у них ничего бывает. «Будни старого города». На злобу дня. Говорят, в этом спектакле молодые так стариков играют, что не отличишь! По улицам в гриме расхаживают, проверяют, раскусят или нет. Мне Димка по секрету рассказал, он там нерадивого архитектора играет, на которого все шишки за криводелки сыплются. Ну что, идёшь?
Меня бросило в жар: точно! Ведь театр кукол-то в бывшее здание Дворца Пионеров только в 86-м переехал, как раз когда брат родился, откуда ж деду было название остановки знать?!
Не зря счастливый попался.