К

Корабль

Время на прочтение: 5 мин.

Просыпаться можно по-разному: от звона колокола Кельнского собора, жужжания мухи под ухом, ярких лучей утреннего солнца, пробивающихся сквозь ставни, от прикосновения жены, в конце концов… Но в этот раз Флориан проснулся от глухого удара и боли, которая, как молния, пронзила его висок. Трясясь, как в ознобе, он неуклюже поднялся на ноги и осмотрелся — деревянные, безрадостно серые стены, отполированный множеством ног пол и закопчённый потолок, низкая пузатая бочка, от которой тянуло подкисшим пивом, деревянный сундук с массивной, но перекошенной крышкой и апоплексическими жилками трещин на боках, дощатая загородка с грязно-серой холщовой занавесью, и — он обернулся — еще один широкий основательный сундук в углу у стены, тот, что был его постелью. Боль в виске волнами то накатывала, то отпускала его, словно сытая кошка в амбаре, играющая ради удовольствия с обезумевшей от страха мышью. Флориана нещадно качало и, сделав пару неуверенных шагов, он нашел в себе силы опереться о стену. Придя в себя, он понял, что качает не только его — вероятно, он на судне…

Сумбурный ход его мыслей внезапно был прерван — холщовая занавеска приподнялась, и Флориан оказался лицом к лицу с высоким, худощавым господином с веселыми черными глазами, острыми скулами, эспаньолкой, угольно-черными волосами, лишь на левом виске виднелась изморозь проседи. Господин изучающе посмотрел на Флориана, затем расплылся в улыбке, резким движением распахнул объятия и то ли проговорил, то ли прокричал:

— Милостивый государь! Как же приятно встретить хотя бы одного приличного человека на этом судне, вокруг одни шельмы и ловкачи! Разрешите представиться: меня зовут Георг Иоганн, для вас, впрочем, просто Георг! — сказал он уже тише.

— Я Ф-ф-флориан, р-р-рад знакомству, — заикаясь от неожиданности, проговорил Флориан.

— Вот и хорошо, вот и замечательно, пойдемте же скорее на палубу, сколько можно сидеть в этой затхлой каюте, друг мой! — вскричал Георг, подталкивая Флориана к выходу.

Яркое солнце ударило Флориану в глаза, да так, что пришлось прикрыть их согнутой в локте рукой. Свежий речной воздух наполнил легкие, отгоняя тревогу и морок. Постепенно глаза привыкли к свету, и он увидел палубу, пику мачты и трепещущие полотнища парусов. Завороженный видом, Флориан подошел к краю палубы — вокруг струилась полноводная река, по берегам которой примостились деревушки разного размера, слышалось отдаленное унылое коровье мычание…

Георг стоял чуть поодаль и рассматривал Флориана — длинные, до плеч, с обильной проседью и стальным блеском, волосы развевались на ветру, напоминая бьющую крыльями чайку, пытающуюся защитить яйцо высокого, бугристого, чуть с залысиной лба. Глаза его, голубые, но укрывшиеся серой, словно кисейной, пеленой лет с близоруким прищуром смотрели вдаль. Вокруг носа виднелась мелкая россыпь оспинок, сам же нос его был горбат и имел ямочку на кончике, которая замечательно гармонировала с такой же ямочкой на подбородке, будто бы лицо это составили из двух половинок, но незадачливый мастер забыл убрать все швы. В свойственной многим высоким людям манере он сутулился, словно стесняясь своего высокого роста. Так старой сосной нависал он над бортом судна…

Внезапно за спиной Георга раздался шум, и из утробы трюма выпростался невысокого роста матрос в засаленной робе с жирными пятнами, который быстрым шагом шел в направлении Флориана и зыркал за борт, как будто что-то высматривая. На Георга пахнуло запахом солонины, лука и пива. 

Проходя мимо Флориана, матрос с такой силой оттолкнул его, что Флориан отлетел от борта и врезался в лестницу, ведущую на мостик.

Георг стремглав бросился к Флориану.

— Господи, Флориан, что с тобой?! — воскликнул Георг.

— Помоги мне встать, по мне будто телега старьёвщика проехала, — простонал Флориан.

— Вставай, дружище, вот так, вот так… Ты же не придворная дама, соберись! Но, должен признать, сил у этого матроса, как у быка во время гона…

— Ради всего святого, Георг, скажи, за что он меня так двинул? Мы ведь даже не знакомы… — проговорил Флориан, потирая ушибленное плечо.

— Эх, Флориан-Флориан, до старости дожил, а такие вопросы задаешь. У каждого за душой грешок-то есть… А ты что же, святее Папы Римского? — с нескрываемой иронией проговорил Георг.

— Георг, ты решил изобразить деревенского пастора, может, и проповедь припас? Тогда нос тебе нужен побольше да покраснее и стакан шнапса, — огрызнулся Флориан, отряхивая одежду.

— Будь я пастором — рассказал бы тебе о воздаянии, спасении и геенне огненной, а для этакого разговора одного стакана шнапса мало, — хохотнул Георг. — Что же, зря тебя обидели, бедненького? — уже более серьезным тоном спросил он.

— Какая муха тебя укусила, Георг? Твоему товарищу чуть не проломили башку, а ты лезешь с дурацкими расспросами! 

— Ну хорошо-хорошо, не распаляйся, ты аж покраснел. Я искренне рад, другой мой, что ты цел и невредим и не оставишь свою супругу вдовой. Кстати, она бы очень печалилась, случись с тобой что? Вы, поди, редко виделись — ты весь в своих торговых делах, а она дома на хозяйстве, да с детьми? — останавливаясь и полностью поворачиваясь к Флориану, произнес Георг.

— Же-же-на, Г-г-г-ретта… Она бы, да, она расстроилась бы, — промямлил Флориан и тоже остановился. — Мы очень любим друг друга и наших детей — сорванца Карла и озорницу Лотту…

— Я был бы счастлив познакомиться с твоим семейством, мой дорогой Флориан! Может, на обратном пути ты позволишь мне погостить у вас? Представишь меня своей женушке и детям…

— Я был бы очень рад тебе, но давай не в этот раз. Моя Гретта гостит у родителей вместе с детьми… В другой раз… Как-нибудь… — медленно проговорил Флориан, будто припоминая что-то.

— Ну, в другой раз так в другой раз, не судьба, как говорится. Мне тут в таверне, в Эссене, один местный торговец занятную историю за кружкой пива рассказал, про какую-то Гретту, тоже из Кельна, кстати.

— Прошу, Георг, не продолжай! — булькающим голосом произнес Флориан.

— Отчего же, история же презабавная — муж той фрау, тоже купец, семью другую где-то в Ревеле завел. Нет бы просто беса тешить, а там все серьезно было. Вот какой-то доброжелатель с купеческого корабля ей все и рассказал. А фрау решительная оказалась, детей оставила, ушла от него и пешком до Эссенского монастыря добралась, послушание приняла…

— Нет, нет, нет… глупость какая-то, байка… Гретта… Монастырь… Ревель. — Лицо Флориана исказилось гримасой боли от воспоминания. Не обращая уже внимания на Георга, Флориан побрел вдоль палубы.

Тем временем погода начала меняться — ветер затих, от воды стал подниматься туман, густой, как дым трубки старого Петера из пивной на Хохштрассе, и влажный, как холка взмокшей от галопа лошади.

Туман медленно, словно нехотя, проглатывал корабль, скрывая его от мира со всеми страхами и обидами…

Новгородский купец Никита Афанасьевич Широкий, дородный мужчина с окладистой, чуть рыжеватой бородой и умными цепкими глазами, попал на этот корабль случайно — его судно с мехами и пенькой встало под разгрузку в Кельне, он же решил не тратить время и встретиться с купцами в Майнце, чтобы договориться о поставках столь нужной на Руси серы. Его не смутило ни назначение судна, ни возможные попутчики. Сейчас он широкими гулкими шагами поднимался на палубу, но тихий протяжный стон из-за перегородки заставил его остановиться. Он заглянул в зазор между досками и увидел ту же картину, что и во все предыдущие дни — длинный, худой мужчина с шишковатым лбом и почти полностью седой, с сероватой, испещрённой морщинами кожей, лежал на постели. Никита Афанасьевич сокрушенно покачал большой головой — этот бедняга не приходил в себя с того самого времени, как оказался на судне. Он видел, как дочь этого господина договаривалась с капитаном, чтобы ему дали отдельный закуток. Так тот и лежит на постели, не вставая и, кажется, находясь в бреду или дреме… Никита Афанасьевич широко перекрестился и продолжил свой путь на палубу.

Лотта проснулась от щебета птиц под окном, потянулась, поставила ноги на пол — день обещал быть замечательным. Еще один полный приятных хлопот день! Она с нежностью погладила свой слегка уже округлившийся животик. Но тут лицо ее омрачилось, светлые, почти неразличимые брови сдвинулись — она вспомнила то, о чем так усердно пыталась не думать… Отец-отец, после бегства матери ему становилось все хуже — веселый и статный мужчина превратился чудаковатого старика меньше чем за год. Лотта терпела как могла, но потом соседи стали делать ей замечания, требовали прекратить это, а потом все дошло и до магистрата…

Раной на ее юном сердце будет память о вчерашнем дне — дне, когда, пробираясь через гомонящую разноязыкую толпу торговых людей и зевак на пристани Кельна, посадила она отца на этот корабль, Корабль Дураков, где его судьба, как и судьбы других скорбных умом, в руках Девы Марии и Провидения…

Метки