М

Марина Вишневецкая: «Тексты пишутся неподцензурно — такова уж природа творчества»

Время на прочтение: 5 мин.

Марина Вишневецкая — как сейчас принято говорить, универсальный автор. Иными словами, писатель разносторонний, но одинаково талантливо проявляющий себя в разных сферах. Она автор повестей и рассказов, детских стихов и телепередач, сценарист мультипликационных и документальных фильмов, член жюри литературных премий. А кроме того, Марина Вишневецкая много лет следит за развитием русского языка, и результатом этого исследования стали уже несколько томов «Словаря перемен». Издание собирает лексические новации: социально-политические мемы, заимствования из иностранных языков, слова, попавшие в разговорную речь из молодежного сленга. О языке, запретах в литературе, поиске вдохновения и молодых авторах мы и поговорили.

Вы много лет занимаетесь «Словарем перемен», в 2022-м вышел новый том, посвященный 2017-2018 годам. Идет ли работа над следующими изданиями? Когда их ждать?

— Чем больше лаг между датами на обложке словаря и годом издания (первая книжка «Словарь перемен 2014» вышла в 2015 г., «Словарь перемен 2015-2016» — в 2018, дату выхода третьего словаря вы назвали) — тем качественнее получается текст: есть время проверить, какие неологизмы удержались в языке, пусть только на несколько лет, а какие оказались однодневками, есть больший выбор примеров употребления. Поэтому в ближайший год-два нового словаря ждать точно не стоит. Но работа по его составлению как шла, так и идет. Без этого мне уже трудно представить себя и свою каждодневную жизнь. 

За прошедший год о языке начали говорить все чаще. И у нас, в «Пашне», выходило интервью Александры Архиповой об эзоповом языке и новоязе. Какие лингвистические перемены и явления-2022 кажутся вам наиболее интересными и важными? 

— По силе воздействия не только на язык, но на всю нашу жизнь, как и на жизнь будущих поколений, 2022 год можно будет сравнить разве только с 1917 и 1941-м. Можно БУДЕТ (второе слово капслоком), потому что сравнивать будем не мы. Мы оказались в ситуации тектонических сдвигов и катастрофических перемен. У нас нет инструментария, нет языка, нет той точки, из которой мы можем проживаемое и переживаемое нами увидеть и описать. Сегодня можно сказать лишь то, что под давлением запретов усиливается самоцензура, обедняющая язык СМИ и социальных сетей. А в языке тем временем копятся военные и околовоенные жаргонизмы (за ленточкой, мобики, задвухсотить, птурить), клише превращаются в мемы (где вы были восемь лет? нам не оставили другого выхода), появляются остроумные перевертыши вроде «философского самоката», понятия, которыми мы пытаемся описать новую реальность (релокация, релоканты, параллельный импорт), новые для большинства из нас аббревиатуры (вроде ИПсО 1 и ЦПР2) — но это все то, что видно невооруженным глазом. А вот короткий комментарий, промелькнувший недавно в одном телеграм-канале, возможно, говорит о перестройке, ломке, вероятностном составе нашего языка куда больше: «Прокурор в процессе Ильи Яшина 3 сказал об одном из документов в материалах дела: СМИ недружественных государств тут почему-то названы мировыми». Сегодня эта ремарка вызывает скорее улыбку. Но кто может знать, как эти самые СМИ будут называть через год, три, пять лет? «СМИ вражеских государств»? Сегодня этого не знает никто.

Марина Вишневецкая: «У нас нет инструментария, нет языка, нет той точки, из которой мы можем проживаемое увидеть и описать»

В современном литературоведении иногда встречается идея о том, что классическая русская литература выросла на культуре запрета и цензуры. Согласны ли вы с таким утверждением? И как, по-вашему, могут повлиять новые законы на будущие тексты? 

— Мне ближе позиция Набокова, утверждавшего, что до советской власти в России, хотя и существовали ограничения, художниками никто не командовал, тогда как советское правительство провозгласило литературу орудием в руках государства.  

Можно сравнивать причины, по которым Салтыков (тогда еще не Щедрин) был посажен на гауптвахту, а затем отправлен в Вятку (за «вредный образ мыслей», явленный в повести «Запутанное дело»), и что инкриминировалось девять лет спустя представшему перед судом Флоберу («оскорбление нравственности», нанесенное обществу романом «Госпожа Бовари»). Но всё это мелочи, не сопоставимые с тем, что принесла литераторам череда запретительных законов, принятых советской властью, начиная с Декрета о печати, одного из первых, принятых в ноябре 1917 года. 

Что же касается будущих текстов… Они пишутся и будут писаться неподцензурно — такова уж природа творчества. «Каждый слышит, как он дышит. Как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить». А «новые законы» могут повлиять только на их публикацию. И не вообще публикацию, а публикацию в нашей стране. Где однажды они тоже обязательно будут изданы. Мы ведь всё это уже не раз проходили. Ну а тексты, которые авторы постараются уложить в прокрустово ложе позволенного, увидят свет сразу — и забудутся на другой день. 

Что сейчас происходит с русскоязычной литературой? Если ли молодые авторы, за которыми вам интересно наблюдать? 

Замечено, кажется, уже всеми: в русской литературе поэтический бум. Радуюсь ему и читаю всё, до чего могу дотянуться. Что касается молодых, наблюдаю прежде всего за своими студийцами. Всё, во что ты сам вложил душу, волнует и вдохновляет. Надеюсь, что в серьезного детского писателя вырастет Настя Хачатурова, несколько месяцев назад у нее вышла первая и, по-моему, очень удачная книга «Как воспитать пингвина». Что-то интересное и тоже детское (читала незаконченный вариант) затевает согруппница Насти по Creative Writing School, пишущая под псевдонимом Анка Хашин. Давно жду книжки от «моего же» Андрея Павличенкова, путешественника и блогера, глубокого, талантливого, но непоседливого.

Из условно молодых, они ведь уже и сами преподают, читаю Оксану Васякину и Евгению Некрасову. Не наблюдаю, пока только читаю. А еще — Аллу Горбунову, Сергея Лебеденко, Тимура Валитова. С ними мне интересно!

Издатели в последнее время говорят, что для успеха автор должен отвечать вкусам аудитории: популярны сейчас детективы — пишем детектив. Как по-вашему, может ли настоящий писатель вот так подстроиться под запрос рынка?

— Сначала надо договориться о том, кого мы относим к мерцающей категории «настоящие писатели». Сделать это, если мы говорим о современниках, очень сложно. Акунин хороший писатель? Хороший. Настоящий? Это решат те, кто откроет его книги пару десятилетий спустя. Если мы условимся считать настоящими писателями тех, чьи книги читает следующее поколение, а хорошими тех, кого жадно читают современники — всё встанет на свои места.  Хороший писатель — именно в силу своей настроенности на читателя — отвечает на его запрос вполне органично. Скажем, роман «Ненастье» хорошего писателя Алексея Иванова поразил меня своей сценарной структурой и уж совсем голливудским финалом. Финалом точно разочаровал. Но читатели Иванова, думаю, именно такой структуры и такого финала от него и ждали.

Стоит ли винить себя, если «не пишется»? И откуда брать вдохновение? 

— Не пишется, когда текст уже начат? Или не пишется, когда старый текст завершен и не пишется новый? Это разные ситуации. Если не пишется начатый текст, значит, вы что-то о нем еще не поняли: смутно представляете героев, не чувствуете мотивов их поведения, еще не ответили себе на вопрос: чем они живы, что ведет их вперед? Или не придумали конфликт, который поможет им проявить себя. И тут надо начать разминать эту глину — воображая своего героя то в одной, то в другой, то в третьей ситуации; пытаясь услышать его разговор с самим собой, с другими героями или даже затевая собственный с ним диалог. И лучше всего делать это во время пеших прогулок. «Я не раз находил, что, как только я начинаю передвигать ногами, в голове начинают кружиться мысли», — писал в дневнике Генри Дэвид Торо. И Ницше, и много кто еще. 

Если не пишется «вообще», то есть никак не затевается новый текст, здесь у всех всё по-разному. Кому-то нужны новые впечатления: Юрий Казаков отправлялся в путешествие, возвращался, садился и писал. Диккенс захаживал в морг — по одной из версий, тоже в поисках вдохновения. Кому-то могут помочь сильные эстетические «нагрузки»… Кому-то поможет встреча с неожиданным собеседником. А иногда достаточно сказать себе: я ничего никому не должен, не пишется — и не буду. И отправиться на прогулку. Одну, вторую, третью — тут предчувствие персонажа и выглянет из-за угла. Винить себя за неписание, конечно, не стоит. Но что-то записывать каждый день нужно: случайные впечатления, услышанный диалог, пришедшие мысли… И они, словно крошки — птиц, обязательно приманят рассказ, эссе, повесть.


Фото на обложке Наталии Деминой

  1. информационно-психологическая операция[]
  2. центр принятия решений[]
  3. признан Минюстом иностранным агентом[]