Сергей рано лишился отца. Родители его разошлись, когда третьекласснику Сереже исполнилось десять. До этого момента он пребывал в состоянии блаженного неведения, которое так свойственно детям из благополучных семей, когда кажется, что весь мир создан только для тебя одного: родители, дом, мальчишки-ровесники из соседнего подъезда, тенистые раскидистые тополя во дворе за окном. Уже повзрослев, Сергей сравнивал этот период своего детства со стеклянным шаром, заполненным кружащимися в хороводе разноцветными блестками. Такой точно шар привез из-за границы отец и подарил его Сереже на Новый год. Долгое время шар был предметом гордости Сережи и красовался на подоконнике на самом видном месте, переливаясь на солнце янтарным светом и даже будто бы излучая тепло. Внутри шара было три маленьких снеговика, а рядом с ними — маленький пряничный домик. Глядя на снеговиков, Сережа загадывал желания. Он верил: пока все три снеговика надежно спрятаны в шаре — с его семьей все будет хорошо. Не прошло и полгода, как шар рухнул на пол, случайно зацепившись за занавеску во время очередной уборки, и разлетелся в мелкую стеклянную крошку. Вместе с шаром по какому-то странному стечению обстоятельств треснул и разлетелся вдребезги мир беззаботного Сережиного детства, скорее даже лопнул, точно мыльный радужный пузырь, забрызгав все вокруг неопрятными мыльными хлопьями.
На время развода ребенка забрала к себе баба Марина, мать Сережиного отца, женщина немолодая, но с крепким здоровьем и очень набожная. Она научила Сережу читать наизусть «Отче наш», ставить свечки в храме за упокой и за здравие, поститься, поминать усопших в родительский день, печь куличи и христосоваться. Сережа воспринял эти новшества с энтузиазмом, как будто правила какой-то игры, где в конце, если будешь соблюдать все требования беспрекословно, будет ждать тебя исполнение всех самых заветных желаний. Сережа загадал вернуться домой, и чтобы мать с отцом опять были вместе и больше не ссорились.
Каждое воскресенье баба Марина отводила внука в Храм Всех Святых в десяти минутах ходьбы от их дома на Соколе, где Сережа упорно молился, осеняя себя как положено троекратным крестным знамением, и клал самые настоящие земные поклоны. Старушки-соседки, глядя на него, качали головами и громким шёпотом, так чтобы всем было слышно, говорили стоящей рядом бабе Марине: «Глянь, Маринка, внучок как твой молится. Знать, грехи родительские замаливает. Ты ведь недоглядела, а маяться малому». «Цыц, курвы, — обрубала их баба Марина, не утратившая и на восьмом десятке стальной, выкованный в советское время характер, — дитё мне испужаете». Баба Марина не стеснялась выражаться по-деревенски, хоть была человеком образованным, кандидатом медицинских наук, и прожила всю свою жизнь в Москве. Схватив цепкими пальцами Сережу за локоть, она выводила его на свежий воздух, подальше от злых старух, «порезвиться», как она всегда любила повторять. Сережа резвиться не хотел, замыкался в себе и долгими часами сидел, забравшись с ногами в большое бабушкино кресло, и читал. Читал он все подряд, без разбора, но больше всего в душу его западали рассказы про советских беспризорников, детей войны и революции. Чем-то были они ему близки и понятны, и он, бывало, воображал себя на их месте.
Вернувшись однажды из школы, Сережа застал бабу Марину лежащей неподвижно на полу на кухне. Только глаза ее оставались живыми. Сережа тогда упал на колени рядом и стал молиться еще неистовей, чем в Храме. Он обещал сделать все, что угодно: и учиться на отлично, и на контрольных больше не списывать, и перестать дразнить девчонок на переменах, лишь бы баба Марина сейчас встала и обняла его. Но баба Марина продолжала лежать, только слабое глухое мычание раздавалось из ее сухой впалой груди.
После похорон Сережу забрала домой мать. Она к тому времени успела обзавестись новой мебелью и мужем. Отчим Сереже не понравился. Был он весь какой-то фальшивый: и улыбка фальшивая, ненастоящая, и игрушки, которые он подарил, — грузовик с самолетом и пара солдатиков — сломались на следующий день. С отчимом мать стала ругаться так же, как с Сережиным отцом. Через какое-то время отчим исчез, а мать стала подолгу пропадать на работе. Сережа привык, что ее часто не было дома, и ему приходилось иногда засыпать, не доделав уроки, голодным.
Отца Сережа почти не видел. Тот изредка появлялся на пороге их квартиры, улыбался бледной улыбкой, крепко обнимал сына, целовал его в обе щеки липкими обветренными губами, обдавая Сережу густым, острым спиртным запахом. Иногда отец приносил с собой какую-нибудь безделицу, но чаще всего не приносил ничего. Про отца Сережа знал, что тот находился в запое с самого развода. Потом отец надолго пропал, не заходил в гости и даже не звонил. Сережа, привыкший быть наедине с собой и книгами, тревогу не бил и терпеливо ждал несколько месяцев, когда отец объявится сам. Он продолжал молить Бога, чтобы отец вернулся, как он просил об этом, пока баба Марина была жива. С самой ее смерти он больше не заходил в Храм. Молился молча про себя, пока никто не видит, встав на колени и закрыв глаза. Но Бог то ли был глух к неумелым молитвам маленького Сережи, то ли его занимали куда более важные дела. Отца Сережа так больше и не увидел.
Одним суровым февральским вечером мать вернулась домой раньше обычного и, проходя мимо Сережиной комнаты, обронила бесцветным сухим голосом: «Сирота ты теперь, Сережа. Помер, папка, твой. Упился до смерти да околел в сугробе. Не дошел до подъезда пять метров. Чтобы ему, окаянному, пусто было. Похоронили его в закрытом гробу. Хорошо, что все быстро закончилось, тебе там все равно делать было нечего», — и больше ничего не добавила. Так Сережа узнал о смерти своего отца. В этот самый миг прежняя жизнь его кончилась. Разбившийся стеклянный шар не собрать воедино, как не войти в одну воду дважды. Бог, которого так почитала и любила баба Марина, всевидящий и всепрощающий Бог, в которого до последнего продолжал верить маленький Сережа, умер для него в тот же час вместе с отцом. Сережа решил переступить через себя, перелистнуть эту неудачную страницу и начать новую жизнь, в которой он будет полагаться только на себя самого, а не на какого-то древнееврейского Бога.
Шли годы, Сережа взрослел. Он больше не был наивным, слезливым. Решившись раз и навсегда изменить себя, Сергей научился добиваться своего, используя любые средства для достижения цели. Если было нужно, то он непринужденно шел по головам, чихал на доброжелательные советы и прислушивался только к голосу внутреннего «Я». Сергей быстро стал пользоваться популярностью у дам, в особенности у тех, что были в возрасте и со связями. Они находили его утонченным и начитанным молодым человеком с изящными манерами и оригинальной внешностью — вовремя пригодились грузинско-еврейские корни отца, тоже славившегося в юные годы гордым орлиным профилем в сочетании с жгучим южным колоритом. Удача, казалось, улыбалась ему широкой золотозубой улыбкой, дела шли в гору. Необузданная жажда чтения и широкий кругозор пригодились ему в новой роли баловня судьбы, где он с легкой руки одной своей доброй знакомой почти без проблем заполучил место главного редактора популярного мужского журнала о красивой и бессмысленной, как горящий фейерверк, жизни. День незаметно пролетал за днем, заканчиваясь неизменно за барной стойкой после очередной шумной вечеринки. У него было все, о чем только можно было мечтать, но он будто и не замечал этого. Ему не хватало чего-то, чего он и сам не понимал. В своих безудержных кутежах он пытался найти то ли забвение, то ли ответ на незаданный вопрос.
Первое утро сорокалетия выдалось у Сергея особенно тяжелым. Он проснулся от тупой, пульсирующей боли в висках, в желудке мутило, мысли путались, ни на одной из них не удавалось остановиться и сосредоточиться. Вместо подушки под головой обнаружился скрученный валиком пиджак. Дорогой галстук с искрой был скомкан под правым ухом, а белоснежная рубашка — безвозвратно испорчена пятнами от вина. Сергей с трудом добрался до умывальника, цепляясь по дороге за стулья и стены. Внезапно на него накатил очередной приступ дурноты вперемешку со слабостью — он совершенно забыл об аукционе, который должен начаться уже через час.
Вот уже несколько лет он занимался анонимной помощью детским домам и хосписам. Он считал это своей барской забавой или индульгенцией, хотя давным-давно забыл и о Боге, и прочих райских кущах, оставив эти глупости в прошлом. Тем не менее он исправно, каждый месяц отправлял существенную сумму на счета в различные детские дома — на лекарства, игрушки и прочую реабилитацию. Мыслей выставить свою меценатскую деятельность на всеобщее обозрение у него не появлялось. Однако пару дней назад Сергею позвонила директриса Дома-интерната для детей-инвалидов с претенциозным названием — «Новая надежда». Она попросила Сергея непременно прийти на благотворительный аукцион, организуемый в стенах Дома, чтобы достать средства для нескольких неизлечимо больных ребятишек. Родители от них отказались, консилиум врачей разрешение на дорогостоящее лечение вот уж несколько лет выдать не может, а для детей это последний шанс получить билет в жизнь. Звали директрису Марьей Ивановной, Сергея она видела только на обложках журналов да в сводках новостей про богемную жизнь. Как она узнала о его увлечении благотворительностью, одному только Богу известно. Сергей после разговора опять хотел отделаться простым денежным переводом, но что-то не давало ему покоя. Может быть, тоненький дрожащий голос Марьи Ивановны, может быть, пронзительный взгляд ее больших оленьих глаз. Одним словом, всколыхнулись в нем какие-то припрятанные глубоко от сознания чувства, кольнуло что-то в груди, и пришлось Сергею дать обещание Марье Ивановне, что он обязательно придет. Дата благотворительного аукциона выпала аккурат к сорокалетию Сергея, и после праздника, на котором гуляла если не вся Москва, то добрая ее часть, была благополучно вытеснена из больной от похмелья головы юбиляра. Когда все же Сергей, проводивший у умывальника шумные водные процедуры, увидел на телефоне напоминание о встрече, времени оставалось в обрез, только на дорогу. Сергей впервые за долгое время ощутил противный липкий холодок, бегущий по позвоночнику. А что, если дети увидят его таким? У него оставался последний шанс: позвонить Марье Ивановне и сказаться больным. Большим усилием воли Сергей отогнал подступившую слабость и отправился прямиком к автомобилю. Он чуял нутром, что должен быть сегодня там, в детском доме, как обещал.
На месте он оказался через час. К его удивлению, пробок на дорогах не было, трасса была почти идеально пуста. Во дворе перед детским домом столпились серьезные люди в деловых костюмах. Кто-то из них приветственно махнул Сергею рукой, кто-то даже поздравил его с прошедшим юбилеем. Сергей молча и немного смущенно кивал, с трудом выдавливая на лице кривую улыбку, его все еще мутило. К собравшимся выпорхнула сияющая улыбкой Мария Ивановна, похожая на какого-то мягкого лесного зверя, подошла поздороваться к каждому. Сергей отступил за спины остальных, надеясь остаться незамеченным. Однако Марья Ивановна выросла перед ним, как волшебный куст, из-под земли. Она протянула маленькую пухлую ручку, Сергей неловко ее поцеловал. Марья Ивановна отвесила в ответ неловкий книксен. Так и пошли: Марья Ивановна летела, точно пушинка, впереди, весело щебеча тоненьким голоском, а позади процессии плелся, еле двигая ногами, Сергей.
В холле было светло и нарядно. На выкрашенных в яркие тона стенах были нарисованы персонажи советских мультиков. Все они улыбались. Один за другим из своих норок выползали дети. Кто-то мог передвигаться на своих ногах. Кто-то ехал на коляске, быстро перебирая руками по колесам, кто-то прыгал на костылях. Дети столпились в холле большим полукругом, обступив взрослых, и молча глазели.
К тому времени, когда начался благотворительный аукцион и последовавший за ним банкет, Сергея покинули последние силы. Он вышел в коридор, чтобы отдохнуть от шума и выкурить сигарету. Место для курения он не нашел, прислонился спиной к подоконнику, встав напротив стены с детскими рисунками, достал сигарету, да так и задремал, забыв ее зажечь. Он не знал, сколько времени пробыл в забытьи. Очнулся Сергей от какого-то еле заметного движения, какого-то шороха у своих колен. Когда он разлепил опухшие глаза и взглянул вниз под ноги, то, к своему изумлению, увидел маленькую девочку лет пяти. У нее было бледное личико, покрытое веснушками, и глубокие светлые глаза под густой белокурой челкой. Она стояла, прижавшись к ногам Сергея, зажмурив глаза и покачиваясь из стороны в сторону в каком-то своем внутреннем ритме. Сергей вздрогнул, попытался сделать шаг, но еле удержался на ногах — девочка вцепилась в него что было силы. Лицо ее просияло, она улыбнулась и закричала со всей мочи: «Папа, папа пришел!» У Сергея за шиворотом побежали мурашки. Именно этой фразой он всегда встречал отца, когда тот возвращался из длительных командировок, и также прижимался к отцу. Сергей хотел что-то сказать, но язык распух и не слушался. На крик из общей залы, где уже заканчивался аукцион, выбежала Марья Ивановна. Она всплеснула руками и принялась оттаскивать девочку. Та упорно сопротивлялась, цепляясь за руки и одежду Сергея, и громко ревела, требуя папу назад. Когда девочку наконец-то отвели в столовую, Марья Ивановна принялась извиняться перед Сергеем. Она рассказала, что Леночка попала в детский дом из неблагополучной многодетной семьи, которая не могла потянуть ребенка с ДЦП. Отец ее часто выпивал, и это только усугубляло ситуацию. «Может, я ей нечаянно напомнил отца?» — еле выдавил побледневший Сергей и поспешил выйти на улицу, сославшись на плохое самочувствие.
Начинало вечереть, густые сумерки обволокли крыши домов, в небе зажигались одна за другой яркие зимние звезды. Сергей в одиночестве дошел до машины и обернулся. Он медлил, вглядываясь в занавешенные окна Дома. Вдруг на мгновение ему показалось, что в одном из них мелькнула знакомая веснушчатая мордашка. Сергей улыбнулся, помахал рукой и сел в машину.
Недалеко от дома внимание Сергея привлек нарядно украшенный гирляндами ларек. На прилавке среди новогодних игрушек и сувениров он к огромному своему изумлению заметил знакомый стеклянный шар. Сергей, затаив дыхание, осторожно взял его в ладони, точно большую драгоценность. Сомнений быть не могло: шар оказался в точности как тот, что подарил ему в детстве отец. Те же три заснеженных снеговика перед маленьким расписным домиком. Сергей расплатился за игрушку и пошел к дому, насвистывая давно забытый мотив из детства. На ходу он переворачивал шар вверх и вниз, любуясь сверканием блесток в свете ночных фонарей. Сергей нашел то, что так долго искал. Теперь он точно знал, что подарит Леночке завтра.
Рецензия писателя Екатерины Федорчук:
«Замечательный рассказ, цельное повествование. Текст о детстве Сережи невероятно сильный, подлинный. Религиозная тема подана ярко, мощно и в то же время очень деликатно.
И он написан очень хорошо с точки зрения стиля: автор использует точные художественные средства, использует их экономно и тем самым добивается гораздо большего эффекта, чем если бы он очень подробно и обстоятельно описывал, как, мол, это ужасно, что ребенок без отца и т. д.
Я бы немного сбавила уровень трагедии. Папа, да, алкоголик, ушел из семьи. И этот момент потом отлично играет во второй части. Сережа как бы сам стал папой для девочки Лены и сам исправил его ошибку: папа не придет, но я — приду!
А вот маму не надо опускать: спилась или стала водить мужчин. Это слишком сильное давление на жалость. Просто: мама с головой ушла в работу, ей не до сына. От этого горе мальчика не станет менее острым.
Стоит убрать лишнюю сентиментальность. Она у автора спрятана именно в стиле. Стоит подумать, как приблизить вторую часть к первой, чтобы она звучала так же точно, так же сильно.
Встреча с Леной. Она приняла Сергея за отца именно потому, что он с похмелья. Она думает, что папы именно такими и должны быть. И Сергей в этот момент символически превращается в своего отца. Очень крутой момент! Автор подчеркнул его через деталь — предмет — стеклянный шарик. И использовал кодовую фразу, которую произнес Сережа и повторила Лена? Момент узнавания, символического перевоплощения становится ярче.»
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Рассказ получился крепкий. Именно тот нечастый случай, когда на небольшом пространстве органично уместилась большая история. Так писал, например, некоторые свои рассказы Паустовский…
Первая часть сильнее второй, и язык почти эпический, и Сережа выписан глубоко. Стоит поработать над второй частью в стилистическом плане.
Про стеклянный шар. Это яркий символ, но он уже многократно использован и в литературе, и особенно в кинематографе. Не утверждаю, что его непременно нужно убрать, но советую автору поискать замену, так как рассказ не ученический, не просто удачное упражнение.»