Дождь прекратился поздно вечером. Плотно стоящие дома по обе стороны улицы нависли тёмной стеной, закрывая редких прохожих от порывов мокрого ветра.
Майор Коробов вышел из местного пункта полиции, где много лет прослужил участковым, и направился в сторону своего дома. Шёл не спеша — дома его никто не ждал: ни жена, ни кошка, никакая другая живая душа, так уж сложилось. Шёл, как видавший виды корабль в океане, по внутреннему компасу, бороздя родные с детства улицы, мешая влажный воздух с табачным дымом и ковыряясь в прожитой жизни.
Удивился, что не заметил прихода осени. Понял, что не хотел замечать. Потому что хоть жмурься или слепым прикидывайся, а шестьдесят стукнуло, Николай Михайлович, получите и распишитесь. И пускай на службе ты как рыба в воде, и в двадцати трёх домах своего участка с каждым гражданином знаком, по повадкам определяешь, с кем выпить можно, а с кем только «побеседовать» при свидетелях, а все одно — выкинут через неделю на пенсию, торжественно и с почетом, после тридцати пяти лет безупречной службы, всучив подарок на прощание — супер-удочку «для лучшей рыбалки в твоей жизни, Михалыч». Вчера доложили, обрадовали заранее — зачем старика сюрпризами волновать. И неважно, что «старик» этот фору любому даст и ещё не один год послужить готов, а все равно за спиной возраст перетирают: сколько можно стриптизить и дай дорогу молодым.
Майор прибавил шагу — дождь снова накрапывал — подумал, что рыбалку никогда не любил, а ляпнул просто так, чтобы отстали. Надо было про пасеку врать, может, улей с пчёлами подогнали бы, в деревне всё пригодится. А куда деваться на пенсии? Только в деревню — пчёл разводить.
Майор вспомнил себя совсем молодым и полным сил в центральном парке, где прогуливал школу и ходил на свидания с будущей женой; у булочной на углу, радующей по утрам запахом свежеиспеченного хлеба; под светом уличных фонарей, горевших чуть ярче, когда, усталый, возвращался домой после службы, и понял, что не представляет, как променять родные стены на деревенскую жизнь.
Дома в городе стояли так плотно, что опирались друг на друга натруженными каменными боками не один десяток лет. Время от времени их укрывали реставрационные леса, и по ним лениво ползали маляры и штукатуры, заделывая трещины и раны городских долгожителей. Но свежевыкрашенные какой-нибудь зелёной или темно-розовой краской они не молодели, а становились похожими на выживших из ума бабушек, густо замазанных тональным кремом и нацепивших яркие бусы на свои морщинистые шеи. Счастливые владельцы квартир радостно тратились на дорогие ремонты, но, покидая свои чистые послеоперационные коробки, сбегали по стоптанным ступеням лестниц в поношенные подъезды. Внутренностям этих зданий не мог помочь ни один хирург, а смерть одного спущенной петлей потянула бы исчезновение соседних. Поэтому их латали, склеивали и лечили, надеясь на совесть рабочих и мастерство строителей.
Справа по улице в глубине подвального окна пятиэтажного дома вспыхнуло светлое пятно и исчезло.
Михалыч остановился. Дом «подопечный», 33-й номер. Вчера только замок «с секретом» на подвал вешал.
Сердце сжалось, как птенец перед полетом, стало холодно, и небо, как назло, затянулось тучами. В темноте и сырости вспомнился фонарик, оставленный на рабочем столе, а свет в этом подвале месяц как не работает — строители одно лечат, другое ломают. Если патрульных вызвать, и никого не найдут, то «снова Анискин разбушевался» — завтра во всех сплетнях родного участка.
Майор заскользил по липкой земле к подвальному окну, присел, складываясь вчетверо, — рост метр девяносто не в помощь — и вгляделся в темноту за стеклом.
Не заметив ничего подозрительного, решил, что поймал свет проезжающей машины, и чтобы в подвал попасть с другой стороны дома, надо полквартала обойти, поэтому чёрт с ними, с бомжами, завтра проверю.
Он поднялся и взял курс к своему дому.
Рано утром выходя из ведомственной поликлиники, Михалыч достал сигарету, — кровушку сдал, терапевта навестил, можно начинать жить.
Завертелась входная карусель, привезла белый халат.
— Николай Михайлович! — замахала бумажкой молодая симпатичная медсестра, стройно цокая каблучками. — Вы направление забыли! Нина Ивановна ругалась.
Михалыч зажал сигарету в кулаке и виновато закивал:
— Приду-приду! Спасибо от меня передайте доктору!
— Передам. И что курите, тоже передам!
Она погрозила ему пальцем, улыбаясь янтарными глазами, и уехала на карусели.
Майор подождал, пока двери перестанут вертеться, закурил.
В груди отозвалось давнее, больное: Михалыч представил, что дочка его такой же выросла, с глазами-огоньками, а может, еще лучше, если бы в Машку пошла. Сколько лет прошло? Двадцать?
Двадцать пять.
Горло перехватили воспоминания, как нашёл жену после дежурства в больнице без детской реанимации с чужим лицом на сырых простынях, немую от горя и уже без живота — и закашлялся.
Звонок мобильного повис спасательной веревкой — Денисов, смена молодая, в затылок икающая, снова просить чего будет. Без году неделя участковый, а сам вечно на больничном.
— Михалыч! Где тебя носит?
— Анализы сдавал, — нехотя отчитался майор, отстраняясь от телефона: в нем что-то грохнуло, а надрывный детский плач обозначил семейное утро молодого участкового.
Майор поморщился, а Денисов загундосил:
— Выручай, Михалыч! Я отгул взял, а в отчетах по вчерашнему на Лесной — наш косяк. Завтра буду, чесслово!
Молодёжь нынче шустрая — серчал без злобы майор, двигаясь в сторону УПП, — и работают, и учатся, и детей рожают. Начальниками «на раз» становятся. Раньше пока ботинки не стопчешь — премию не получишь, а сейчас у всех Турции-Шмурции, дачи, а ты за свои четыре стены плесенью держишься. Правильно, что Машка ушла — неперспективный, откуда ни смотри.
К обеду майор все бумажное выправил, комар носу не подточит. Решил было отдохнуть и пройтись, да гражданка из 14-го залетела и с порога начала, что сосед сверху рубит ей дыру в потолке, а у неё давление, скорая вчера приезжала. Накатала третье заявление за месяц и ушла. Значит, вечером с ответным прискачет «козёл с верхнего этажа». Денисов говорит, что это у них ролевые игры такие, мол, пенсионеры развлекаются. Вот пусть завтра сам и разбирается, психиатр хренов.
Может, и хорошо, что пенсия. Рыбалка — верное дело. Воздух, экология.
Снова Денисов звонит. И что ему не гуляется?
— Михалыч, тебе уже доложили?
— А должны были? Ты ж теперь участковый, — нахмурился майор, прислушиваясь к сердцу: съёжилось, как вчера.
— В 33-м труп в подвале. ППСники на месте. Свидетели даже есть. Сходи, Михалыч, ты всех знаешь.
— Наши или залётные? Мрут как мухи. Я третий замок за месяц…
— Не, Михалыч, там не бомжи. Ребёнок.
Майор аккуратно выключил телефон. Сердце разжалось и ухнуло вниз.
— Мари-и-на!
Марина остановилась на красный свет светофора и оглянулась.
Кому кричат? Голос незнакомый. Нет, точно не мне.
Дождалась зелёного и вместе с остальными пешеходами перебежала улицу.
Самостоятельной Марина стала давно. Как только мама заболела, так сразу и повзрослела. Во втором классе, когда маме назначали процедуры в больнице, ей приходилось возвращаться домой из школы одной. Путь близкий, и улица тихая — с одним маленьким переходом. Марина и обеды научилась в микроволновке разогревать, и посуду за собой мыть. Даже свои длинные косы наловчилась заплетать ровно и аккуратно. В любом деле главное — захотеть, и тогда все получится. Не паникуй, матрос, говорила мама, держи парус по ветру и слушайся капитана. За капитана у них в семье мама — папу Марина плохо помнила, а ещё раньше главной дома была бабушка.
Дорога занимала минут пять, но если постоять у витрины цветочного магазина и поразглядывать удивительные фиолетовые цветы, то и в десять не уложишься. Марина зазевалась и почти провалилась в лужу.
Это же не лужа, а целое море! Как будто на асфальт вылили бочку акварельных красок. Там плавали и синее небо, и облака, похожие на осенние цветы из-за солнечного света, и кирпичное здание с острыми башенками. В луже даже купались птицы, низко пролетающие над улицей!
Солнце вынырнуло на секунду, увидело свое отражение и снова спряталось за облачный цветок, а на горизонте настоящего неба появились тёмные грозовые тучи. Марина поспешила домой.
Мимо ларька с булочками, откуда запахом ванили дразнились румяные слойки, она пробежала, не повернув головы. Сейчас налево, потом пройти два дома и…
Ох! Опять он!
Марина вжалась в тень на стене.
На лавочке недалеко от ее подъезда сидели два человека. Один из них, толстый и лысый, в грязных штанах и кедах без шнурков, громко доказывал что-то другому — седому лохматому старику с бородой и острыми коленками.
Седого Марина видела еще вчера. Он лопал булку, запивая чем-то из бутылки, а заметив Марину, вытаращил свои огромные глаза и выронил хлеб. Потом протянул к ней трясущуюся руку и захрипел.
Зачем они здесь сидят? Им негде жить? Мама объяснила как-то, что бомжи — это люди, которым не повезло в жизни, но сейчас Марина этому не верила — слишком они страшные и неприятные.
Стараясь не смотреть на лавочку, она быстро добежала до двери и нырнула в свой подъезд.
Не заметили! Скорее бы оказаться дома!
Марина хотела проехаться на лифте, но потом передумала — лучше пешком, потому что лифт может остановиться или вовсе не поехать. Старый у них дом, ничего не поделаешь.
Она вздохнула: лестничные пролёты долгие, длинные. На широких ступенях уместилась бы целая лошадь. Она представила себя верхом на лошадке и прыснула: вот бы каждый день так подниматься по лестнице на свой третий этаж!
Где-то хлопнула дверь: сквозняки хозяйничают? Иногда Марине казалось, что квартирные двери наблюдают за ней своими дверными глазками. А те, у которых их нет, подслушивают через замочные скважины. С одной развалюшной дверью она даже здоровалась — за ней никто не жил, и Марине было её жалко.
На втором этаже встретилась баба Нюта, соседка и «ровесница дома», как шутила мама. В теплую погоду она выползала из своей квартиры «за хлебом» в длинном платье с кружевом по нижней юбке, опираясь на трость с блестящим набалдашником в форме бульдожьей головы, которая выглядывала из-под скрюченных пальцев хозяйки и просилась на волю. Если старушка не пользовалась лифтом «для моциону», то полдня спускалась по лестнице, а потом столько же времени поднималась к себе на второй этаж.
Дома Марину удивил яркий свет по всей квартире. Она вспомнила, что сегодня приезжают гости — туристы — и останутся на несколько дней.
Марина задержалась в коридоре — мама что-то объясняла по телефону — помахала ей рукой и спряталась в своей комнате.
Гроза напугала темно-лиловыми тучами и огненными стрелами. Марине не мешал дождь, она прислушивалась к стуку компьютерных клавиш в маминой комнате. «У меня скучно-интересная работа», — жаловалась мама после таких бессонных ночей, зато работала дома и ездила в своё «Бюро технического перевода» лишь «в случае крайней необходимости».
Марина почти уснула. Под осторожными шагами несколько раз недовольно скрипнул паркет в коридоре, осторожно открылась дверь, и вошла мама. Первым делом распахнула форточку, впустила свежий воздух, звуки ночного города, и присела на краешек Марининой кровати.
— Гроза была, как весной, помнишь, Мариша? Когда на каруселях катались и спрятаться не успели. Забежали под козырёк кафешки. Молнии во все небо! Зато мороженого наелись.
Марина улыбалась.
Мама забралась с ногами на кровать. На фоне стены бледные пятна лица и рук двигались отдельно от её худенького тела. «Как две сестренки!» — восторженно говорили им знакомые, после чего мама долго ходила хмурая.
— Не обижайся на меня, Мариша, что я комнату сдаю, ладно? Завтра ещё книг тебе куплю. Хочешь о лошадях? Я видела в новом магазине…
Днем во дворе на Марину налетела тетенька с огромной собакой на поводке. Собака тянула веревку изо всех сил, ошейник резал её жилистую шею, но она все равно лаяла и хрипела, хрипела и лаяла, невоспитанно заявляя о своём желании погулять.
Марина только успела отскочить в сторону, как вдруг услышала:
— Это ты?
Старик с бородой!
Сначала увидела его грязные кроссовки под широкими потрепанными штанинами и подумала, что это великан на ходулях, но потом ходули сложились пополам, голова опустилась ниже, и Марина разглядела его лицо в зарослях нечесаных волос: за белой спутанной бородой не было видно губ, а по широкому лбу стекали капли пота.
Борода вдруг зашевелилась, и появился рот. Он дернулся и захрипел:
— Ты Масловых? С третьего этажа?
Марина испуганно кивнула.
Тогда старик склонился еще ниже, а из круглых, закрашенных красными чёрточками глаз выглянул такой страх, что Марина замерла, не смея пошевелиться. Руки старика запрыгали по засаленному пиджаку, пересчитывая оставшиеся пуговицы, а потом неожиданно потянулись к Марининому лицу.
Марина зажмурилась и бросилась к своему подъезду.
Оказавшись дома, услышала голоса вчерашних гостей: сначала детский, а потом женский, громкий и резкий.
— Степа, не капризничай!
В комнате Марину ждал большой альбом о лошадях.
Сумерки остались в городе, дома потемнели и насупились. Ветер искал место для ночлега. Где-то хлопали незакрытые балконные двери, напоминая, что не дело спать на сквозняках, можно простудиться.
На кухне за круглым столом под большим абажуром мама Марины угощала чаем свою гостью — молодую круглолицую женщину, которая, уложив спать пятилетнего сына, мечтала о спокойном вечере с задушевными разговорами, а пока накрывался стол, оглаживала шустрыми глазами непривычно-зелёные стены комнаты и зацепилась за лепнину на потолке:
— Я интересуюсь, если вы не против: квартирку-то сами покупали?
— От родителей осталась.
Мама Марины разливала чай.
— Вот бы мне так свезло, — не отлипала от потолка гостья. — Хоромы!
— Дом старый, ремонт нужен, а продавать — рука не поднимается.
— Зато в центре! — Женщина взяла из вазочки самое большое печенье. — Мы со Стёпкой за день все посмотреть успели. Он ещё в зоопарк хотел, да так находились, что сил нету. Упёртый, как евойный папаша.
Она размазала счастливую улыбку по румяному лицу и выдохнула крошки печенья:
— Недалеко зоопарк-то? Были с дочкой? Это ж её фотография в вашей комнатке? Вы уж простите, я зашла, глянула — больно хорошенькая девочка.
Гостья подула в чашку, вытянув губы трубочкой, и, сделав глоток, округлила глаза, — то ли от горячего, то ли от любопытства.
— Дочки, — отвела взгляд Маринина мама.
— Я так и подумала. Вкусная у вас выпечка. Покупная?
Она заглотила печенье, но, заметив что-то в лице квартирной хозяйки, перестала жевать и нехотя отставила чашку.
Мода нынче — без еды обходиться — никому не нужная, и хозяйка — жуть какая худая. Если болеет чем, тоже плохо, хоть бы не заразиться.
Женщина поёрзала на стуле и решилась:
— А сейчас где дочка?
Мама Марины молчала.
— Развелись, что ли? Папашка ребёнка себе отсудил?
Мама Марины покачала головой — нет, дело не в этом, — и тихо ответила:
— Мариши нет больше. Несчастный случай.
Гостья открыла рот.
За окном закричали. Через секунду раздался смех, взорвалась петарда.
— Горе-то какое, — прошептала женщина, обхватив щеки мягкими крупными ладонями.
Мама Марины сначала не шевелилась, а потом рассказала, как дочка возвращалась домой после школы, как услышала орущего котёнка в подвале соседнего дома и пошла его спасать.
Здесь голос у неё пропал, а потом вернулся — тихий и поломанный:
— Там лестница старая. Темно.
— Не спасли? — искала её глаза гостья сквозь купол света над столом.
— Год прошёл, а я Маришу отпустить не могу. В комнату к ней постоянно хожу, советуюсь, как раньше. Книги покупаю. Она про животных любит…
— А управляющая? Почему у них там не заперто?
— Сказали, бомжи ночью взломали. Участковый наш, дядя Коля, себя винил, говорил — не доглядел. Прощения просил.
— Значит, вину свою чует, — подобралась гостья. — И полиция виновата! Она должна была…
— Я никого не виню. Дядя Коля болел потом долго, с сердцем плохо. Видела его недавно — седой весь, худой. Еле ходит.
Мама Марины поднялась из-за стола:
— Уже не виню.
Чай остыл. Ночь просочилась сквозь шторы, залегла плотными тенями по углам и залепила потолок темным.
— Мама!
В дверном проеме маялся Стёпа.
— Мама, я описался, — засопел мальчик и на всякий случай захныкал. — Я шёл в туалет, а там…
— Что «там», Стёп? Я говорила — нельзя столько сока!
Женщина подхватила его на руки и понесла в ванную.
— Я видел девочку! — уткнувшись в мамину шею, громко шептал Стёпа, стараясь убедить её в своей невиновности, а заодно и тётю на кухне, показать, что он уже большой и знает, как себя вести. — Она побежала туда, к двери. И помахала мне рукой. Вот так!
— Что ты выдумываешь? Нет здесь никого. Не вертись лучше!
— С косичками! — не сдавался мальчик.
В ванной комнате что-то упало, полилась вода и заглушила недовольство мамы.
— Не слушал я взрослые разговоры! — прокричал Стёпа и сразу успокоился.
Город затих. Одинокие светлые пятна робко догорали на стенах домов. В воздухе из ниоткуда появились белые хлопья. Крупные, неуклюжие, совсем непохожие на снежинки, они роились, как живые создания. Пролетая мимо окон, заглядывали в квартиры, спрашивая, не рано ли прилетели, и не получив ответа, продолжали опускаться все ниже и ниже, чтобы приземлившись, тут же растаять.
Внизу по пустынной улице в тихом свете фонарей неторопливо двигались две фигуры: седой высокий старик вёл за руку девочку с двумя длинными косичками. Девочка прыгала через лужи и что-то увлечённо ему рассказывала.