Матвей сидел за столом и, чуть склонившись над тарелкой, медленно и не торопясь, с ювелирной точностью выковыривал белые рисинки. На самом краю тарелки возвышалась горсть луковых комочков. Плов остыл, но Матвей не замечал этого. Он привык жить, не замечая ничего. Внезапная потеря родителей и пережитый ад из боли и чувства вины — не успел сделать или сказать главного, — и в нем что-то сломалось, он стал близоруким ко всему.
Матвей вложил свой небритый подбородок в левую ладонь, а сжатой в правой руке вилкой тихонечко раскидывал рисинки, как будто освобождая их из плена луковых ошметков. Прошло еще несколько минут — в разных частях тарелки образовались два одинаковых холмика. Нет, это были уже не просто кучи остывшего невкусного ужина — сейчас это были две армии, два войска, и Матвей знал, на чьей он стороне. «Белые смелые!» — рефреном прозвучало в голове, по-мальчишечьи задорно, откуда-то из прошлого: где ему восемь, где он ходит первым, демонстративно и вслух, и часто обыгрывает отца — тот, разумеется, за черных и исподтишка поддается. Матвей обожал эти партии, а особенно — после каждой восторженно и громко шлепать своей маленькой пятерней по отцовской, такой большой и надежной.
Вдруг защемило. Матвей вилкой сгреб и лихорадочно размешал поле боя на тарелке, встал и стремительно вышел на балкон. Он не включил свет, не закурил, не открыл окно — просто смотрел сквозь и куда-то вдаль: теплом светящиеся огонечки незашторенных квартир, разбросанная вдоль дороги гирлянда из фонарей и мигающих фар, если прищуриться и приглядеться — все плакало. Пошел дождь.
На экране было полдесятого. Матвей выключил звук телефона, стащил покрывало с кровати и лег, вторую подушку он крепко прижал к груди и заснул.
Матвей шел мимо автобусной остановки — отсюда он уезжал в школу, здесь же с пацанами они втихаря курили и вырисовывали маркером самые дерзкие строчки песен. На старом тополе блекли давно выцветшие объявления, а пух своей рваной ватой прятал годами копившийся на обочине мусор: бычки, фантики, кожурки, жвачки. Бабушка Нюра сидела на табуретке с тазиком семечек, под которым торчали свернутые из газет кулечки. Матвей подошел, он начал рыскать по карманам, но карманов не было, бабушка протянула пустой конвертик, Матвей развернул — это была черно-белая страница местной газеты, сбоку на полях он увидел написанную синей ручкой свою фамилию и старый адрес — размашистым и очень знакомым почерком почтальонши тети Оли. Матвей хотел о чем-то спросить бабулю, но ее уже не было. Матвей оглянулся, он помнил все вокруг — каждый кустик, каждый бугорок, каждую ямку — здесь он учился кататься, а потом и гонял на велике. Матвей остановился у чертовых ворот, так они называли проход под столбами буквой Л на развилке трех вытоптанных тропинок. Матвей решил пойти по центральной и уже скрестил пальцы, но замешкался и обошел столб справа. Навстречу мчался мальчишка в кепке, надетой задом наперед, в его руке мотался игрушечный пистолет. Матвей словно узнал себя, он выставил ладонь, чтоб тот, в кепке, при встрече мог дать пять, но вдруг пистолет выстрелил — Матвей почувствовал укол пульки и рухнул. Сделалось тихо-тихо, точно он находился под водой и шум перестал быть шумом. Мальчишка побежал дальше, а Матвей лежал на траве — ничто больше не тревожило, не было страха и беспокойства. Впервые за несколько лет ему было хорошо. Он прищуривал глаза и с удовольствием рассматривал сверкающие сквозь ресницы лучи — солнечный узор, как в калейдоскопе, менялся. Откуда-то послышался кашель — «Это мамин!» — Матвей всегда запросто угадывал маму по одышке и кашлю, и еще по мелодии — она всегда что-то напевала. Матвей подскочил и обернулся: мама стояла в своем любимом цветастом платье, она улыбалась, в уголках ее глаз Матвей узнал букет самых родных морщинок, он целовал маму в эти морщинки, когда клянчил что-то, а клянчил он часто.
— Ма, а что дальше? Что мне делать?
— Пойдем домой, папа чай черный заварил, он там с Васькой воюет — бандит опять ворует все со стола.
— Васька вернулся? Наш Васька? Я ж его искал. — Матвей начал задыхаться, он говорил быстро, взахлеб, от волнения сбивался и не успевал дышать. — Мы же тогда все подвалы обошли, я думал, он бросил меня.
— Вернулся, конечно! Куда он денется! Загулял Васька, видать.
— Видаа-ать! О-ох, Васька красава!
Матвей шел за мамой, он увидел родительский дом, открытую калитку и старую деревянную чистилку рядом, и Ваську на ней. Из окна махал отец и что-то кричал про остывший чай. Матвей хотел подбежать, но ноги болели так, как если бы Матвей шел на глубине и сражался с волнами. Мама была впереди, и Матвей пытался взять ее за руку, но не мог поймать.
— Мам, подожди меня! Помоги! Я не могу один.
— Матюш, ты можешь, смотри какой ты большой стал. Папа говорит, что прямо дед вылитый, Матвей Семёныч, Царствия небесного.
— Ма, а это что? Не небесное?
— Это земное, Матюш! Это ж дом! Вот ты переехал и забыл нас. Совсем забыл.
— Ма, не забыл, я скучал! Только поздно понял, дурак! — Однажды ему позвонил незнакомый голос и сообщил об аварии, Матвей тогда не поверил, сбросил, думал, что мошенники, но голос перезванивал и повторял про столкновение, про встречку, про лоб в лоб. — Мамочка, я так скучаю!
— Ты там голодным не ходи!
— Не хожу, у меня внизу кафе круглосуточное. Ма, я ж квартиру купил в высотке, с огромными окнами, от пола до потолка, тебе понравилось бы.
— Ты, Матюш, почаще мой их! Так и дышится легче! «Как унывать начнешь — бери тряпку и мой окна!» — твоя бабушка все любила повторять.
— Ма, мне плохо. Я один совсем.
— Матюш, мы же здесь. Мы всегда с тобой. Жаль, телефонов нет, но ты письма пиши, их приносят.
— Ма, что делать мне?
— Живи, Матюш, как хочешь! Помнишь, ты всегда сразу красками рисовал, без черновиков, вот так же живи ярко и смело. Ничего не бойся!
— Ма, я скучаю!
— А ты Ваську забирай — веселей будет с этим хулиганом!
Кот прыгнул маме на руки, потом залез на плечо и посмотрел на Матвея и будто его тоже узнал, Васька вскочил ему прямо на голову.
— Вот ты бегемот, какой тяжелый ты, Васька! Аж шею свело!
Матвей попытался стряхнуть кота и отчаянно потряс головой. Он слышал, как засмеялась мама, и он сам засмеялся. Васька никак не скидывался, он громко замурлыкал.
Будильник вибрировал под подушкой. Матвей открыл глаза. За огромным витражным балконом белыми хлопьями медленно опускался снег. Матвей лежал и улыбался — окно было чистое.