Егор любил море так, как его может любить только коренной житель российских степей, который встречается с ним не чаще двух раз в год. Каждое лето, приезжая к бабушке на Балтику, Егор первым делом бежал здороваться с морем, обнимать его прохладные волны и дышать хвойно-сладким воздухом. Вот и сегодня, после бессонной ночи в поезде и получасовой тряски на такси, он оставил чемодан в бабушкином доме и, даже не переодевшись, побежал на пляж. Несмотря на календарный июль, воздух остановился на отметке в восемнадцать градусов, и немногочисленные отдыхающие, поеживаясь, кутались в ветровки на берегу, не решаясь заходить в воду. Сосны, высокой стеной окружившие пляж, местами подступали очень плотно к воде и отражались в ней — длинные сумрачные тени в серо-синей ряби. А море, обычно ленивое, словно стоячее болото, сегодня бурлило, кружило, разбивалось волнами о берег, оставляя соленые следы на шершавых черных камнях. Совсем как пятнадцать лет назад.
Тем летом Егор впервые за долгое время приехал к бабушке Наде не один. Вместе с ним приехала тетя Оля — новая жена отца — и ее дочка. Тетя Оля была одногруппницей его дяди и помогала организовать похороны матери Егора. На поминках отец молча пил водку, дядя принимал соболезнования друзей и родственников, а дядина жена с Олей бесконечно готовили и курсировали между кухней и гостиной. Сам Егор, отупевший от горя и задыхающийся от жалости, которой его душили даже малознакомые люди, вышел в сад и сел в тени липы. Это было его укромное место — его и мамы. Мама много занималась садом — она пыталась скопировать сады Сучжоу, куда они ездили с отцом в свадебное путешествие, и смеялась над тем, что Егор не мог отличить пион от ее любимой магнолии. Он не помнил, сколько просидел в оцепенении, когда рядом послышались голоса. Какие-то женщины — в одной из них Егор с трудом узнал Юлию Сергеевну, начальницу отца — обсуждали его родителей и его самого. Юлия Сергеевна чуть высокомерно пожалела его мать, которая умерла так рано, его, оставшегося сиротой в двенадцать лет, и саркастично заметила, никакого смысла нет в красоте. Все равно, если тяжело заболеешь, муж загуляет вместо того, чтобы заботиться. Первым порывом Егора было встать, вцепиться в Юлию Сергеевну и потребовать объяснений. Но мама бы не одобрила такое поведение. Она всегда говорила, что человек должен вести себя сдержанно и достойно. И Егор начал дышать — как учила мама — на три вдох, на четыре задержать дыхание, на восемь — выдох. Спустя минут десять кровь перестала стучать в ушах и он, спотыкаясь, проковылял к дому. А в гостиной тетя Оля, улыбаясь, подкладывала отцу закуски. Увидев эту улыбку, такую красивую и такую неуместную на поминках, Егор развернулся и ушел в детскую. Спустя пару месяцев отец официально познакомил его с тетей Олей и ее десятилетней дочерью Аленой, смущенно уверяя Егора, что не знал Ольгу до поминок матери, а тетя Оля обещала заботиться о нем, как о родном. Егор молча кивнул и, сославшись на загрузку в школе, пошел делать уроки. А ночью вышел в сад и долго стоял у куста магнолии.
На поездке в деревню к бабушке настоял отец. Сам он был занят на работе, но ему не терпелось познакомить мать с новой женой, поэтому он отправил тетю Олю с Аленкой к бабушке Наде. А вместе с ними и Егора, проводника в незнакомом для мачехи и новой сестры месте. Егор с отцом не спорил. Он вообще с ним почти не разговаривал с поминок, а отец и не настаивал, полностью погруженный в личное счастье.
Бабушка встретила их радушно. Она днями напролет шутила с Ольгой, твердила Аленке, что всю жизнь мечтала о внучке, и пекла ее любимые блины. Аленка от этой заботы смущалась и пыталась вовлечь в разговор Егора, на что тот отвечал парой фраз и уходил. А когда Аленка попросилась покататься с ним на велосипедах, Егор заявил, что для укрепления здоровья надо выезжать на рассвете, не позже шести утра. Аленка, известная сова, после этого от него отстала.
За пару дней до отъезда в город Егор ушел с ночевкой к другу, однако у того резко заболела собака, и они всей семьей поехали к ветеринару. В итоге Егору пришлось вернуться домой. Дома его уже никто не ждал, и все с удобствами разместились в гостиной. Тетя Оля штопала Аленкины колготки, бабушка вязала ей новый шарф — непременно голубой, к Аленкиным глазам, а сама Аленка ела блинчик, хотя Егору та же самая бабушка жестко запрещала есть где-либо кроме кухни. Егор долго стоял в коридоре, прежде чем его увидела Аленка и начала ему махать. Понимая, что и бабушка, и тетя Оля его заметили, он развернулся и вылетел из дома. Бег помогал скрыть слезы — казалось, что он плачет от ветра, а не от того, что кто-то положил холодную бетонную плиту на его сердце и давит — давит изо всех сил. Он мчался по узкой, шершавой асфальтированной дорожке мимо нарядных домов и остановился, только добежав до пляжа и увязнув кроссовками в чуть влажном песке. Отдышавшись, Егор как был, полностью одетым, зашел в воду. Море волновалось, бурлило, ошпаривало его руки и плечи ледяными волнами, щипало глаза, смывая слезы и оставляя соленые следы на губах. Еще несколько шагов, и море накроет его с головой. И тогда он, наконец, увидит маму. Погрузившись в свои мысли, Егор не сразу почувствовал, что его дергают за рукав. Сзади стояла Аленка, как и он, насквозь промокшая. Она была ниже Егора, и волны накрывали ее с головой. За их шумом Егор не мог разобрать ее слов, но в целом ему и не надо было их слышать — она весьма красноречиво вцепилась в рукав и тянула его к берегу. Егор отпихнул ее, сделал еще пару шагов, но потом вспомнил, что мама учила его быть джентльменом. А джентльмены не толкают девочек. Обернувшись, он не увидел Аленку и, судорожно вздохнув, стал ее звать. Но она не отзывалась. Дрожащими руками Егор протер глаза и, вздохнув поглубже, нырнул. Он нырял три раза, но мутная серо-коричневая взвесь застилала глаза, мешая увидеть дно. Егор решил нырнуть в последний раз и, если ничего не получится, бежать за подмогой. Продвигаясь вперед и шаря руками вокруг себя, он боковым зрением увидел ее платье. Крепко схватив его, Егор вытащил Аленку из воды, положил аккуратно на землю и попытался ей помочь, как учила мама. Спустя несколько напряженных минут Аленка закашлялась и начала дышать. А отдышавшись, она его обняла. Это объятие было неожиданным для Егора — после смерти матери его никто не обнимал. Даже бабушка, вроде бы любившая его, ограничивалась похлопыванием по спине и поцелуем в щеку. Аленка не размыкала объятий, и Егор начал дрожать и всхлипывать. А потом и совсем разрыдался — громко и со всхлипами. Отец запрещал ему плакать, утверждая, что это не по-мужски, и даже на похоронах матери Егор давил в себе слезы, плача по ночам в подушку — но очень тихо, чтобы отец не услышал. Аленка еще крепче его обняла и начала гладить — по спине, по голове, по рукам. От этой ласки, первой за полгода, прошедшие после смерти матери, Егор почувствовал, что тиски, сдавливающие его сердце, ослабили свою хватку. Аленка тоже плакала и сквозь слезы обещала стать ему настоящей сестрой, любить его — не как мама, но как сестра, и остаться его другом, даже если их родители разойдутся.