Олег легко взбежал по лесенке в вагон и протянул Кате руку. Ладонь его оказалась холодной и крепкой. Катя, раскрасневшаяся от долгого бега и быстрого шага, взобралась следом. Олег весело глянул на нее и коротко бросил: «Последний рывок!» Она улыбнулась, но ему в спину, потому что он уже решительно открывал дверь следующего вагона и ступал в неровный холодный свет.
Запахло поездом. На ходу сняли рюкзаки и понесли перед собой. Уже можно было не спешить, но они все равно зачем-то шли тем же скорым шагом, как будто не смогли вовремя затормозить. Кате было горячо дышать, она старалась не отставать — следовала за спиной Олега. Спина равномерно шуршала бежевой спортивной курткой и не желала сбавлять скорости.
Почти все двери купе были закрыты, только в предпоследнем удалось подглядеть сидящего у столика усатого господина в устаревшем деловом костюме.
Миновали тамбур, вошли в следующий купейный вагон. Вдруг качнуло назад — поезд тронулся. Катино сердце подпрыгнуло вместе с первым стуком колес: едем!
Потом снова тамбур, грохот межвагонных дверей и — их плацкарт.
Здесь была своя жизнь, которой следовало подчиниться. Сбавить ход и прижать рюкзак к себе. Увернуться от твердого на вид чемодана на полу и спящих ног на верхней полке, уступить дорогу дымящейся кружке и подождать застилающейся боковой постели.
Ну вот и пришли. Олег сразу принялся доставать матрасы и неприятные клетчатые пледы с антресолей, а Катя наконец рухнула на свое место, сделала глубокий вдох, выдох, и глянула в окно. Вспомнила холод ладони Олега на своей, сжала руку в кулак. Сквозь отражение вагонного света взгляд ее вылавливал то дерево, то куст, сразу исчезавшие из виду. Все эти мелькающие елки и кусты, темнеющее небо — вся эта природа была та же, но она неуловимо изменилась. Всё было спокойно, правильно, на месте. Сразу захотелось купленных на вокзале блинчиков и чаю.
Катя проснулась оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Она открыла глаза и увидела над собой всклокоченную седую голову. От испуга резко похолодели конечности, но через мгновение под седой головой обнаружилась сияющая в полутьме белая ночная сорочка, в нос проник цепкий лавандовый запах шариков от моли, а всё вместе сложилось в бабку-попутчицу из соседнего отсека. Та увидела, что Катя не спит, и заторопилась:
— Я тут с сестрой еду. Она в другом вагоне. Отнеси ей — вот, — и протянула Кате прозаического вида мятый целлофановый сверток, перетянутый резиночкой для денег.
Катя приподнялась и машинально взяла предмет в руки — в нем что-то мелко и дробно перекатилось.
— Она не засыпает без этого, — кивнула на сверток бабка и добавила с вызовом: — А я не могу, у меня ноги больные.
Катя тоскливо посмотрела на верхнюю полку. Лицо спящего Олега было непривычно серьезным. Вот бы он проснулся, и всё сразу бы решилось легко, одной левой. Но будить его из-за такой ерунды показалось совершенно абсурдным.
И Катя пустилась в путь. Шла обратной их с Олегом дорогой. В одиночку все казалось обостренным: людские ступни на верхних полках нависали ближе, ручки дверей сделались тверже, сами двери не желали открываться с первого раза, ветер из-под колес в тамбурах трепал нахальнее и холоднее.
Вагон восемнадцатый, место тридцать первое. Восемнадцать, тридцать один, восемнадцать-тридцать-один — повторяла про себя надтреснутые наставления старухи. Сверток в левой руке почти ничего не весил, но самоуверенно шуршал.
Во втором купейном вагоне снова осталась открытой только дверь устаревшего господина. Он сидел в тех же декорациях, но теперь размешивал сахар в домашней керамической чашке. Их глаза встретились, Катя покраснела. Господин кивнул ей и остался позади.
Дальше был вагон-ресторан. В нем все позвякивало и теснилось. Как роза в букете, у бара стояла чернобровая официантка с идеально накрашенными губами. Катя уточнила у нее, сколько вагонов еще идти, и ужаснулась двузначному числу.
Следующие два купейных вагона были молчаливы и безучастны, они мертвенно неслись сквозь черноту за окнами, рвано разрезанную редкими фонарями. В стуке колес Кате слышались звуки жизни за запертыми раздвижными дверями, но были ли они реальны. Еле уловимые вздохи и позвякивания вполне могли быть голосами самого поезда или его призраков, оставленных здесь на целую вечность мчаться и мчаться, пока не погаснет солнце.
В тамбуре курил человек в черном капюшоне. Тряхнуло, он покачнулся, блеснул искрой сигареты и посторонился. Катя прошла сквозь табачное облако и начала свой плацкартный путь.
Как и любой лес, ночные людские джунгли содержали в себе тайны, неясности, мистерии. Блуждающие огни экранов мобильных, шорохи пакетов с едой под столом, ароматные облака слабого алкоголя, вспышки подросткового хихиканья и младенческого рыданья. И людские тела, тела, тела… Они тенями грудились вокруг Кати, возились, копошились, вертелись, и не было им конца.
Катя мелко дышала, шуршала свертком в руке и шла по возможности быстро. Твердила заклинанием: тринадцатый, восемнадцать-тридцать-один; четырнадцатый, восемнадцать-тридцать-один; пятнадцатый…
Восемнадцатый. Нагибалась посмотреть номер полки, шла дальше, нагибалась, смотрела и шла. В предпоследнем отсеке горел свет от карманного фонарика, неровно подрагивающего на столе в такт стуку колес. Над пластмассовым контейнером, рядом с цифрой тридцать один сидела старуха в лыжной шапке и звучно ела печеную тыкву. Пахнуло кисло-сладким.
— О, привет. — Старуха облизала пальцы и отставила контейнер с рыхлым оранжевым содержимым. — Давай-ка сюда.
Она отобрала у Кати сверток, содрала резиночку и буднично раскрыла целлофан. Катя вытянула шею: в пакете были беруши на плетеной веревочке и плоская круглая жестяная коробочка — монпансье. Отвинчивающим движением старуха сняла с коробочки крышку и закинула в рот две карамельки неопределенного слюдяного цвета. Взялась за беруши и, будто опомнившись, подняла брови на Катю.
— А-а, ну да, — решив что-то, крякнула она. Пошарила на столе и достала скрытый за фонариком прозрачный бутербродный пакет. В нем раскачивался крупный пирожок с вишневыми пятнами по бокам. — На вот. Я сама пекла.
Катя приняла награду из старушечьих рук и взглянула в лицо дарительнице: это было в точности то же лицо, что и у косматой соседки в сорочке.
Подъезжали к станции. Поезд натужно стукнул о рельсы несколько раз и остановился. Катя сидела на своем месте и смотрела на пустой, блестящий от недавнего дождя ночной перрон. Перед ней лежал пакет с пирожком.
«Олег проснется, а у меня пирожок», — пришла привычно связанная с Олегом мысль.
Но следом некто внутри Кати, тот, кто прошел весь путь сквозь поезд и вернулся назад, посмотрел в лицо своему отражению в окне, усмехнулся и откусил от пирожка добрую половину.