Той зимой Алим молился о том, чтобы снег наконец закончился. Ладони горели от мозолей, в спине стреляло. Десять дней с утра до самого вечера он в две смены расчищал тротуары и разгребал сугробы. Начальство все время обещало технику, но из техники в распоряжении был только старенький трактор, за которым тоже постоянно приходилось подчищать.
За эти дни они сдружились с мальчиком. Мальчик жил в угловой квартире на первом этаже: каждое утро Алим краем глаза замечал, как ровно в семь в комнате раздвигаются шторы и над подоконником появляется чуть заметный хохолок. Мальчик был совсем не похож на Юсуфа, но Алим все равно видел в нем сына: те же темные глаза, с любопытством, смешанным с наглостью, впивающиеся в мир вокруг себя.
По будням мальчик вместе с мамой убегал в детский сад, сжимая в руках потрепанного плюшевого тигра. По выходным выходил гулять с большой красной лопатой наперевес. Задерживался на крыльце подъезда, по-хозяйски осматривал двор, щурился от снега, который летел прямо в лицо, взглядом находил Алима и лишь потом бросался «помогать», раскидывая снег на только что вычищенный тротуар.
— Когда вырасту, тоже стану дворником, — любил повторять мальчик, старательно работая лопатой. — Мама сказала, если быть настойчивым, всё обязательно получится.
Алим ничего не говорил в ответ. Сам он быть дворником никогда не мечтал. На родине всю подобную работу делали женщины: убирали, мели, ровняли кусты и траву, красили заборы. По правде говоря, он давно уже ни о чем не мечтал, ему просто была нужна работа — любая, только бы прокормить разросшуюся семью. В дворниках, может, и не очень денежно, но не нужно искать жилье и думать о документах. Да еще эта оранжевая жилетка — Булат, старший смены, называл ее плащом-невидимкой. Надел — и никто вокруг тебя больше не замечает.
Наталья приехала на участок в четверг. Алим давно усвоил: если начальство посещает вот так внезапно, в середине дня, без предупреждения, ничего хорошего ждать не стоит.
— Соли подсыпь, — крикнула она, грузно спускаясь по ступеням рабочего пазика. Алим набрал в лопатку реагентов и послушно рассыпал перед автобусом.
Наталья кинула взгляд на тротуары и двинулась в обход участка. Алим, воткнув лопату в сугроб, пошел следом. У боковой стены дома начальница остановилась, задержавшись взглядом на небольшой надписи, сделанной баллончиком.
— Замазать надо, — распорядилась она и кивнула головой в расшитом розами русском платке в сторону рабочего пазика. — Краска внутри, по одной банке в руки. Оставишь в подсобке. И фото не забудь.
Алим вгляделся: восемь букв чернели на фоне бежевой домовой стены. Два простых и понятных слова, безобидный призыв, наверняка оставленный кем-то из подростков — неужели Наталья специально приехала только ради этого?
В пятницу в шесть утра они, как обычно, вышли на смену. Старенький пазик устало пыхтел у дверей общежития. Водитель, словно не чувствуя холода, в одном свитере, курил в стороне. Алим натянул толстые рабочие рукавицы и занял место у прохода.
Сквозь запотевшие стекла дорогу было не различить. Но он и так знал ее как свои пять пальцев. Поворот на шоссе, два светофора, снова поворот, лежачий полицейский у здания школы, еще один, остановка. Их высаживают на третьей.
Он вдохнул морозный февральский воздух. Солнце еще не встало, желтые фонари пятнами освещали сонный двор. Снег наконец перестал — значит, сегодня есть шанс закончить работу до заката. Булат пересчитал людей и инвентарь. Разошлись по участкам.
Алим издалека бросил взгляд на знакомый дом. На боковой стене, на месте, старательно закрашенном им вчера серой краской, снова что-то чернело. Он подбежал ближе, закинув лопату на плечо, чтобы убедиться, что ему не мерещится. Что-то внутри оборвалось и рухнуло в самый низ живота. Заколотилось сердце. Алим закрыл глаза, тряхнул головой и посмотрел снова. Не показалось. Вчерашняя надпись была на месте — еще ярче, еще больше. Восемь букв — четких, блестящих в первых лучах рассветного солнца.
Он кинулся в подвал. Дрожащими руками повертел замок — чтобы открыть его, нужно было ввести код. Три-четыре-семь-восемь. Сработало. Внутри было темно. Алим зажег фонарик на телефоне и осмотрелся. Под завалами мусорных мешков, насадок от садовых граблей и лопат стояло ведро с тряпками.
Схватив одну, Алим выбежал на улицу. Ссохшаяся ткань колом стояла в руках. Он взял в ладонь горсть снега и подул, пытаясь растопить его горячим дыханием. Окунул тряпку в сугроб. Не помогло — на морозе та только еще больше деревенела. Он попробовал отскоблить надпись ножом, тер ее щеткой, но буквы лишь расползались в стороны.
Незаметно рассвело. Мимо прошел мужчина с маленькой, завернутой в комбинезон собакой на поводке. На остановку медленно тянулись люди. Алим обернулся, словно почувствовав на себе чей-то взгляд. За невесомым тюлем в окне первого этажа мелькнула и скрылась знакомая вихрастая голова. Только теперь он вспомнил про банку с краской, оставленную в подсобке.
Асель позвонила сразу после захода солнца. В узком прямоугольнике смартфона — три пары карих, как под копирку вырезанных глаз.
— Дада! — завизжала Джиля, прислонив пухлые губы прямо к экрану. — Салом, дада! Смотри, что!
Она разжала кулак, на котором лежал маленький пластиковый брелок-лягушонок. Джиля надавила ему на живот, и глаза лягушонка загорелись как маленькие фонарики.
— У Юсуфа такой же, только бегемот!
Алим восхищенно округлил глаза:
— Покажи еще раз!
Джиля засмеялась и направила фонарики прямо на камеру. Асель потрепала детей по головам и повернула экран к себе:
— Салом, азизам.
Во всем ее облике читалась тревога — Алим хорошо знал это выражение лица. Их с Асель семьи были одними из немногих, кто не уехал тогда, в девяносто втором, когда стало понятно, что столкновения в Душанбе переросли в полноценную войну. Их убежищем стала маленькая кухня тети Фатимы на первом этаже: здесь пели песни и варили варенье из абрикосов, здесь взрослые шепотом обсуждали, что еще можно продать, чтобы накопить на поезд до Москвы, а они с детьми по лепесткам делили становившийся всё более дефицитным хлеб. Здесь под половицей была их с Асель «сокровищница» — в нее складывали гильзы и найденные на дне арыка патроны. Отсюда же провожали в разведку отца с дядей Шерали, которые, вооружившись поварешками и «щитами», сделанными из тазов для варенья, уходили патрулировать квартал. Всё это казалось весельем, шуткой — пока однажды прямо в квартире над ними не выбило стёкла. Кажется, именно тогда в глазах Асель на много лет застыло знакомое испуганное выражение.
Она, конечно, была в курсе всех новостей — если не из телевизора, то от соседок или знакомых на рынке. Слухи в их квартале расходились быстро.
— Делай, что говорят, Алим. Делай, что говорят, — эхом звучали в голове ее слова еще долго после того, как погас экран. — Осталось шестьдесят семь дней.
В мае его должны были наконец отпустить домой — впервые за последние полтора года.
Утром надпись появилась снова. Рядом, на расстоянии около полуметра, — еще одна. Алим вдруг почувствовал, как задрожали руки, а к горлу подкатил неприятный комок, как было в детстве, когда разбил дорогие отцовские часы — единственную вещь, оставшуюся от деда. Алим схватил полупустую банку, подбежал к стене и, повинуясь неясному порыву, со злостью плеснул на нее краской. Маслянистые ручейки причудливым узором потекли вниз. Он зажал в руке валик и начал яростно размазывать серую жижу по стене. Справа внизу что-то мелькнуло. Алим присмотрелся: на потрескавшейся штукатурке медленно проявлялся силуэт серебристого голубя с веточкой в клюве.
На его сам собой вырвавшийся стон с соседнего участка прибежал Саид. Бросив взгляд на забрызганную краской стену, он нахмурил брови и потрепал Алима по плечу, словно возвращая к реальности.
— Саид, ты же видел, вчера ничего не было? Я всё убрал, Саид! Ты видел!
— Видел, брат, не твоя вина. Оставь это.
Саид нагнулся, чтобы поднять со снега лопату, и протянул Алиму деревянный черенок. Тот схватился за отполированную ежедневными движениями рукоять и до боли сжал пальцы. Саид прав, нужно возвращаться к работе.
По тротуару расходились запутанные линии больших и маленьких следов. Где-то на горизонте забрезжил рассвет. Алим подхватил лопатой пласт снега перед подъездом — на оголившемся асфальте четко проступили контуры слова «Мир».
Стены домов, тротуары, машины, заборы, мусорные баки, столбы, крыши остановок — всё вдруг закружилось в вихре, закричало, застонало. Восемь букв, полчаса назад закрашенных им самим, поднялись в воздух и алыми всполохами загорелись прямо перед лицом.
Алим зажмуривается и падает на колени. Где-то совсем рядом раздаётся выстрел. Теперь всё, что остается, — бежать. Он поднимается и осматривается.
— Скорее! — кричит мать, хватая его за локоть. Отец берет с асфальта два огромных баула и, закинув один из них на плечи, машет рукой. Кроме них, на улице ни души. Где-то вдалеке раздаются взрывы и следом — длинная автоматная очередь. Из-за поворота показывается скорая и останавливается рядом с ними.
— В аэропорт? — кричит через окно водитель и знаками показывает забираться в салон.
Алим садится на холодное потертое сиденье. До этого он никогда не видел машину скорой изнутри. Мать берет его ладонь и сжимает в своей. Отец молчит. Сестры, обнявшись, сидят, забившись в угол. Лица бабушки он не видит, но замечает, как нервно трясутся ее плечи.
Внезапно машина останавливается, водитель говорит, что дальше ехать нельзя. Под гул самолетов они выбираются на улицу. Выстрелов почти не слышно, а может, это они слились в тот самый гул. Мать с отцом срываются с места и снова бегут, кто-то незнакомый хватает и несет бабушку, Алим с сёстрами догоняют следом. По лицу катятся слезы, хочется плакать, но изо рта вырывается только жалкий всхлип. Вспышка — и они инстинктивно падают на асфальт, заслоняя головы руками. Кто-то закрывает ему ладонями глаза и прижимает к себе. Алим вздыхает и проваливается в забытье.
…Мальчик проснулся, как обычно, в семь утра. Сквозь не до конца сдвинутые шторы прорывался первый солнечный луч, разделяя комнату пополам. Папа сказал, в садик они сегодня не пойдут — выходной. В такие дни родители всегда спали допоздна, и он мог смотреть мультики сколько захочет.
Мальчик потянулся и прижал к себе плюшевого тигра. Шерсть у того давно скомкалась, плюшевый наполнитель сбился книзу, отчего казалось, будто тигр только что очень плотно поел. Мальчик сжал в кулачок полосатую лапу — она успокаивала и пахла мамой.
Он спрыгнул с кровати и приставил к окну свой маленький деревянный стульчик. Занырнул под штору и присмотрелся. Прямо посреди двора в сугробе торчала лопата. Когда он вырастет, тоже купит себе такую — большую, настоящую, с деревянным черенком и плоским железным ковшом. Однажды дядя Алим дал ему ее подержать — рукоятка была тяжелой, неудобной, но когда он вырастет, всё это будет уже не страшно. На лопате висела, покачиваясь от ветра, оранжевая жилетка с двумя светоотражающими полосами — как яркий флаг на фоне белоснежного снежного моря. Дяди Алима нигде не было видно.
Мальчик перевел глаза на стену дома напротив. Надпись была на своем месте, ее впервые не успели закрасить. Он радостно ахнул, подавив желание скорее рассказать родителям. Мама не зря говорила, что им нужно быть настойчивыми.
Он спустился со стульчика и побежал к телевизору. Ветер подхватил засаленную оранжевую жилетку и сбросил ее на снег.