С

Своё

Время на прочтение: 12 мин.

Машины тянутся и тянутся мимо остановки. Никто не обращает внимания на неясный, смутный в метели силуэт человека в грубых ботинках и рабочей теплой куртке. Никто не задумывается, каково это — в такой холод среди размытых желтых и белых огоньков выискивать оранжевые фары автобуса. Которого все нет и нет. Впрочем, как и других людей на остановке. Маршрут не из популярных, место еще необжитое, погода не располагает — все к одному. Да и заселяются здесь, в новой Москве, в основном те, у кого есть машины.

Нурмат, тот самый неясный силуэт в снежном буйстве, хоть и продрог до костей, хоть и не спускает глаз с дороги, мыслями далеко. «Надоело все, вернусь домой. Не могу больше. Ничего не держит здесь», — крутится и крутится в голове. Еще недавно под курткой — возле сердца — ерзал Кызыл, Рыжик. Найденная радость. А теперь вот пустота и холод, внутренний холод, еще более сильный, чем пробивающийся сквозь ватин куртки. 

Завибрировал карман. Непослушными пальцами Нурмат достает многое повидавший Xiaomi. Кычан, кто же еще.

— Братишка, долго тебя нет. Как, что? Нашел? Отдал?

— Да. Жду вот автобус. Дали пять тысяч.

— А-а-а, ну лады. Нормальные люди, стало быть.

— Ну как… дочка у них странная. Встретила Кызыла, будто и не пропадал. На меня не посмотрела даже, с пола не встала, сидела и раскачивалась. Не то с ней.

— Забей. В объявлении было же, аутизм у неё. Давай, ждем тебя.

Нурмат нашел Кызыла месяца три назад. На стройке, когда спустились после смены и шли к проходной. Из толпы уставших и грязных мужчин только Нурмат заметил щенка в листве среди опалубок, брошенных у забора еще весной. В пространстве пересеклись взгляды: черные яркие бусины и едва различимое в узком разрезе глаз внимание. Нурмат протянул руку, щенок неуклюже заковылял, ткнулся носом и… ну да, сердце дрогнуло. Нурмат снова стал для кого-то старшим, необходимым, близким.

Так Кызыл оказался в общежитии, девятым пацаном в комнате. Освоился быстро. Радовался каждому входящему. Смотрел телевизор, будто понимал. Только и ждал, кто же позовет его поиграть или погулять. Вот только ел Кызыл плохо. Что кашу, что макароны — покрутится, посмотрит неодобрительно и отойдет. Даже курицу ему давали, да все не впрок. То рвет его, то слабит. Нурмат поискал в интернете. Оказалось, пацан породистый, шпиц, кормить его — выходит дороже, чем себе. Другой бы испугался, да только не Нурмат. Скольких козу 1 он дома, в Киргизии, выходил? Справится и с этим мелким. Купил корм в зоомагазине. Как же щенок набросился! Смешивал корм то с гречкой, то с кускусом. Делился огурцами и яблоками. Через месяц Кызыл ел из одной тарелки с Нурматом, будто так всю жизнь и было. Друг. Настоящий. 

Когда стало известно, что щенок породистый, Кычан с неделю пытался продать за полцены. Тридцать тысяч на дороге не валяются, глупо не воспользоваться. Но покупателя не нашлось. Порода породой, да без документов и родословной никому Кызыл не нужен. Нурмат, растерянно наблюдая за попытками продать, искал слова, способные остановить Кычана. Не нашел. А когда стало понятно, что собаку не продать, взял на себя расходы. Теперь он хозяин, Кычан не сможет распоряжаться.

Все привыкли к Кызылу, приросли. Нурмат кормил и гулял с ним. Кычан дрессировал. Безуспешно. Остальные играли или брали с собой на улицу для форса. Всем Кызыл принес радость. Щенок быстро рос. Нескладный. Подвижный. Ласковый. Превратился в бочонок на коротких лапках. Рыжий окрас стал ярче, шерсть пушистая топорщится, а на груди ворс подлиннее гладким воротником. Хвост задран вверх, лежит на спине.

На хвост Нурмат и обратил внимание, когда впервые заметил — с собакой что-то не так. Как у лошадей, все болезни раскрываются с хвоста. Шерсть там стала сухой, вылезала клочьями. Затем глаза погрустнели. Через несколько дней Кызыл уже не вскакивал, если кто-то заходил в комнату, не встречал. Почти перестал есть. Что только ни делал Нурмат, не помогло. Дождавшись выплаты, Нурмат поехал в ближайшую ветклинику.

Зеленые стены узкого коридора клиники пестрели рекламными плакатами, одна пробковая доска у входа — распечатанные объявления в разноцветных кнопках — казалась живой, настоящей. Среди старых, частично перекрытых объявлений красовался Кызыл. Ничего толком не поняв, Нурмат сфотографировал слова и отправил Кычану.

— Братишка, это Кызыла настоящие хозяева. Обещают заплатить. 

— Я не отдам, ты что? Он мой уже.

— Надо отдать. Он не твой. А еще у них ребенок больной. Тут написано, что только с собакой дочка улыбается, а больше никогда. Ты понимаешь?

— Я не смогу.

— Сможешь. Сейчас позвоню им, договорюсь, и сразу поедешь. И подумай, у тебя, может, даже не хватит денег Кызыла вылечить, мы же не знаем, что с ним. А у хозяев наверняка есть.

Нурмат понимал, сейчас Кычан прав. Нашлись люди, которые заплатили за Кызыла и потеряли его. Нашлись те, у кого настоящие права на его собаку. Те, с кем Кызыл проживет предназначенную ему жизнь. Правильный поступок честного человека — отдать Кызыла.

…Неужели это было меньше часа назад? Нурмат приехал к тем домам около Ивановского пруда, которые стали для него первой работой в Москве. Теперь это обжитой, красивый квартал, хотя вокруг еще пустовато, только стройки. Быстро нашел подъезд и квартиру, с порога протянул Кызыла уставшей, доброй русской женщине. Все еще надеясь, что здесь ждут другую, похожую собаку. Напрасно. Кызыл узнал женщину, узнал девочку и стал Юкки. Или что-то созвучное этому слову, Нурмат не особо разобрал. Женщина говорила быстро, тихо и много. Нурмат качал головой в такт ее речи, не вслушиваясь. Он только что сообразил, что не попросил Кычана рассказать о болезни Кызыла. Искал в голове русские слова, но там не было нужных ему сейчас. Когда женщина протянула деньги, лишь благодарно кивнул, в последний раз взглянул на Кызыла, крутящегося возле девочки, шумно втянул воздух и решительно развернулся к лифтам. Каждый шаг в тяжелых ботинках извлекал глухой звук из светлой блестящей плитки.

Ветер дергает снежную массу. Остановка — два стеклянных полотна в разводах грязи — не поможет даже спину прикрыть, ведь ветер отовсюду. Аж завывает. На мокром асфальте крупинки снега сбиваются в кучи, катятся то в сторону дороги, то обратно к остановке. Табличка с единственным обещанным маршрутом сначала звенит от удара ветра, а следом сбрасывает только прибившуюся к кромке белую полоску. Серо-белый мир становится темнее с каждой минутой.

Добрался до общежития уже в темноте. Пацаны убрали блюдце с водой и лежанку из коробки и старого пледа, которую Нурмат соорудил для Кызыла. Будто и не был он здесь. Собрались за столом, чаевничают, поджидают.

— Братишка, заждались! Садись, поешь, — заулыбался Кычан, будто желанный гость пожаловал. Нурмат стянул тяжелую куртку, мокрую шапку, скинул ботинки и подставил руки под горячую воду. Согреться поскорей.

За спиной все болтают чуть более оживленно, чем обычно. Телевизор работает чуть громче, чем всегда. Соседи-таджики заглядывают чуть чаще, чем привычно. Внимательный Нурмат видит, понимает, но не хочет принимать поддержку. Надо возвращаться к прежней жизни. Вот только где она, эта «прежняя жизнь»? Лег лицом к телевизору. Пусть его никто не будет замечать. Пожалуйста.

Подошел Кычан, толкнул, чтобы Нурмат поджал ноги, уселся, облокотившись на стену. Тоже уставился в телевизор. Хорошо с ним помолчать. Спокойнее. Много благодарности к нему накопилось в сердце Нурмата, не отдать за раз.

— Ну ты чего совсем раскис-то? — Деятельный Кычан решил переключить внимание друга. — Хочешь, выдвинемся куда-нибудь? Поехали в Мегу, посидим, на девочек посмотрим?

— Да ну, лень. А вы езжайте. Мне все равно сегодня домой звонить, у племяшки днюха, все соберутся. — Нурмат ответил бодро, лишь бы друзья не остались ради него.

Засобирались. Обычно в выходной, если нет подработки, пацаны одеваются в лучшее и идут в сквер или к Потаповским прудам. Когда холодно, ездят в Мегу. Сидят на лавочках, украдкой пьют пиво, спрятанное в пакетах, обсуждают проходящих мимо русских девушек. Каждый мечтает, что когда-нибудь его настигнет любовь с русской. Но подойти и познакомиться — на это даже Кычану духу не хватает. Хоть и щеголяет в новом блестящем пуховике Монклер с рынка Садовод.

В Кычане, кроме киргизской крови, течет армянская. Аллах знает, когда и кто замешал их род с чужестранцами. Да только никто в родне не удивляется, если нет-нет, да родится чуть непохожий. Как Кычан. Лицо вытянутое. Профиль почти греческий. Скулы высокие. Язык без костей. А так киргиз. Для русских так точно. Поэтому и не познакомиться ему никогда с москвичкой.

Наконец ушли. Оставшись один, Нурмат снова затосковал, задумался. Почему ему так плохо в Москве? Все время плохо.

Старший в семье, он — первый помощник родителям, опора младшим. Дома на нем многое держалось. Поэтому именно он поехал в Москву на заработки. Но с первой минуты в Москве он перестал быть собой. А превратился в беспомощного, несамостоятельного. В младшего.

Нурмат добрался в Москву, ошалевший от первого полета на самолете, не понимающий ни слова на указателях, растерявшийся в суете многочасовой очереди. На паспортном контроле девушка с ресницами, каких Нурмат до этого не видел, сначала что-то спрашивала, затем кричала то же самое непонятное «где-е-е ё-л-е-н-а-я бырма-а-г-а», потом — когда Нурмат высыпал ей ворох всех документов и справок из пакета — разозлилась и вызвала высокого офицера поважней.

Зажатый в небольшом кабинетике, испуганный, как заяц, Нурмат додумался набрать Кычану, хоть и дорого. Поговорив с офицером, Кычан объяснил, какую бумагу нужно показать. Хвала Аллаху, была такая.

Забрав багаж, — отец скотчем замотал небольшую черную сумку для надежности — усталый и сбитый с толку Нурмат вышел через удивившие автоматические двери и снова растерялся, хотя казалось, что усилить растерянность уже было невозможно. Худой и вытянутый, все еще подростково-нескладный, Нурмат замер в огромном зале среди сотен не замечающих его людей. Беспощадное освещение подчеркнуло вытянутые треники с белым лампасом и затасканные парусиновые туфли. Куда идти? Как здесь найти Кычана? Озирался, вглядываясь в каждое азиатское лицо. Тянул цыплячью шею, только она и выдавала напряжение.

Наконец, рядом кто-то засмеялся. Нурмат обернулся, и сразу же тонкие губы растянулись в улыбке, а спина привычно ссутулилась. Кычан приобнял, уверенно снял с Нурмата ак-калпак, дал свою бейсболку и потащил к электричке. 

Вот с того мгновения Нурмат перестал быть старшим. С того мгновения за него отвечает Кычан. А Нурмату только и остается, что следовать за ним, чтобы не пропасть среди чужих. 

Кычан помог пройти регистрацию и помогает снова ее получать каждые полгода. Наставлял, на первых порах разнорабочего, на стройке. Вместе покупали на рынке вещи, подходящие для Москвы. Но их Нурмат почти не носит, бережет для дома. Да и в рабочей одежде он становится невидимым для полиции, его попросту игнорируют: ни документы не проверяют, ни шмаль не ищут. А значит, меньше причин общаться с русскими, для которых он — толком не знающий языка — как немой.

Обычно Кычан находит подработки, помогает пацанам. Прошлым летом Кычан оформился курьером, на велосипеде еду и продукты развозить. Договорились в общежитии с теми, кто хотел подработать в свой выходной, распределили дни. По очереди брали велик, терминал и общий телефон с электронным пропуском Кычана. Лучшие выходные Нурмата — гонять на велике в желтой жилетке, с теплым квадратным рюкзаком. Наедине с собой. За день зарабатывал, если повезет с чаевыми, как за два дня на стройке. Если бы не регистрация и общежитие, только курьером и работал бы.

Да, большое сердце у Кычана. Все ему благодарны. И не только в Москве. Родители Кычана давно городские, живут в Джалал-Абаде, уважаемы в родном кишлаке не меньше аксакалов. Когда приезжают к родным в кишлак, к ним на поклон ходят родители мальчишек, зарабатывающих в Москве. Люди выказывают признание за то, какого сына они воспитали, благодарность за то, что Кычан поддерживает единство их детей, оторванных от привычного. Во всякий праздник родителям Кычана отправляют подарки в город, любую помощь оказывают его родным. Даже из далекой Москвы Кычан влияет на жизнь своей семьи, что тогда говорить о тех, с кем он каждый день?

А что Нурмат сам захотел и сделал за два года в Москве? Взял собаку. Остальное время делал что-то со всеми, на что заряжал неутомимый Кычан. В прежней жизни — а это была жизнь до Москвы — он иногда по несколько дней не видел людей, а здесь всегда в толпе. В прежней жизни случалось несколько событий за год, а не за неделю. В прежней жизни он сам решал, что хорошо ему или младшим. В прежней жизни он был на своем месте. В своем ритме. Собой.

А кто Нурмат здесь? Никто.

Пора.

Поздравил племянницу, посмотрел на близких, сидящих за столом, сглотнул слюну, увидев мамины боорсоки и плов. И попросил отца поговорить с ним наедине.

— Как дела, сынок? Что-то ты грустный. Случилось что?

— Да не, ничего особенного. Я домой вернуться хочу.

— Хочешь — возвращайся. Мать волнуется за тебя каждый день, извелась вся. — Привычным движением пальцем прижал губы, подумал и продолжил, замедлив речь: — Дело твое, конечно. Только подумай, как Эрке замуж отдавать будем? Уже сосватана, к осени приданое готовим. Еще ого-го сколько покупать. И на свадьбу деньги нужны.

— Знаю, пап. Я не сейчас, весной.

— Что случилось-то? Тебя обидели в Москве?

— Да никто меня не обижал. Просто живу здесь, а жизни нет.

— Ты подумай еще, не спеши. Если решишь, в апреле возвращайся, юрту вместе подготовим, войлок не тот уже. Сразу надо было, как осенью вернулся, да одному не с руки. А в мае пойдем потихоньку на джайлоо. 

— Спасибо, пап. Я приеду.

— Пойду мать обрадую. Придется на свадьбу Эрке занимать. После свадьбы в Джалал-Абад поедешь, там теперь много строят. Только платят… ну ты и сам знаешь. Работа такая же, а денег в пять раз меньше.

Последние месяцы пролетели, промелькнули. Нурмат работал и подрабатывал, насколько хватало сил. Он так уставал, что, казалось, друзей рядом нет, что он и его работы, короткий сон и быстро проглоченная еда — это все, что есть в мире.

В марте, после второй выплаты на стройке, купил билет. И только тогда сказал пацанам, что возвращается домой.

— Слабак, — вынес вердикт Кычан. 

— Зачем так говоришь?

— Потому что твои живут хорошо, пока ты работаешь здесь. Без твоего заработка, без денег из Москвы на что будете жить? Пожалеешь. А вернуться не сможешь, займут твое место.

— Здесь нет моего места, — отчеканил Нурмат. Неожиданно даже для самого себя.

Нурмат наблюдает в иллюминатор, как уменьшается, исчезает за облаками Москва. Косые солнечные лучи подчеркивают серость окружностей холодного города. Поднялись выше облаков. Неужели все? Домой. На джайлоо. Наедине с собой, среди лугов от края до края мира, в звенящей тишине, с костерком, во влажной по утрам и горячей ночью юрте. Замечтался. Нурмат представляет гладь Сон-Кёля, в котором отражается восходящее солнце. Телом вспоминает, как уютно сидеть в чапане прям на земле, поджав колени к груди. Рядом с редким на этой высоте эдельвейсом, пахнущим небом.

Безмятежность, вот чем наполняется Нурмат, приближаясь к дому на скорости восемьсот километров в час. Хоть и не знает он такого слова, но чувствует это.

Разбудили. Стюардессы раздают воду и бутерброды с сухим сыром. Через несколько часов он будет пить атканчай и есть плов, лоснящийся бараниной.

Стряхнул крошки, вытянул затекшие ноги, насколько возможно. Черные джинсы и высокие, черные, почти кожаные кроссовки снова порадовали. Поправил поясную сумку, застегнутую накрест через плечо, по московской моде. На белой футболке и сумке буквы CK. Весь Садовод накануне оббегал, пока все купил. Куртку брать не стал, в аэропорте спрятал старую в чемодан. Не пригодится, дома уже тепло. Улыбнулся, представив лица родных, когда он такой красивый выйдет. Вспомнил, сколько везет подарков. Поскорей бы всех удивить, обрадовать.

Сверкнули снежные вершины Казахстана. Полпути пролетели. Удивляющая четкость и ясность за иллюминатором. Таким же ясным озарением Нурмат — за мгновение — увидел свою будущую жизнь. Осенью он поедет в город, как договорился с отцом. Но не обязательно на стройку. Сам посмотрит, поищет. На родине выбор побольше. Он будет работать так, чтобы на лето уходить в горы, а осенью возвращаться на заработки. Он будет помогать ребятам в городе, как ему в Москве помогал Кычан. И познакомится с… Нурмат не смог вообразить, какой может быть та, кто взволнует сердце. Предчувствие нежности уже удивило.

Если бы не Москва, стал бы он таким свободным? Едва ли. Готовность и сила жить, как Нурмат хочет, проявились сейчас так естественно, будто всегда были внутри. Жить по совести, желаниям и способностям. С уважением и к себе тоже. Он сможет. Теперь сможет.

Аллах даст, все будет хорошо. И еще он заведет собаку. Свою. Рыжую.


Рецензия критика Валерии Пустовой:

«Очень интересно наблюдать, как строится рассказ, ищет центр, направление — это стремление текста воплотиться почти ощутимо сейчас. Ощущается же это как движение в нескольких направлениях. У меня чувство, что сейчас текст еще не вполне выбрал, о чем и о ком ему быть. Написанное и план еще не написанного создают ощущение избыточности: автор задумал скорее повесть, чем рассказ. Предложила бы вернуться в рамки рассказа, это важно для ясности, сосредоточенности текста. Мне кажется, сейчас стоит выбор между двумя центрами повествования: Кычан или собака. Или это история о том, как Нурмат не вписался в новую среду — и собака стала последней каплей, переполнившей чувством отчуждения. Это конфликт со средой, а внутри героя — выбор между социально одобряемым/выгодным семье и лично важным решением. Или это история о том, что Нурмат всегда в тени «братишки» — идеального в его глазах Кычана. Тогда конфликт внутри героя в том, что он пытается пошатнуть идеал или идеал теснит личные чувства и ценности героя. А внешне может быть скрытое за обожанием противостояние, конкуренция невидимая. Возможны и иные варианты развития их отношений.

Сами образы отдаваемого щенка или идеального Кычана получились яркими, удалось создать напряжение вокруг этих образов: герой хочет оставить щенка — но даже щенок не родной, не роднит со средой, среда забирает его; герой хочет быть опорой семье — но не может сравниться в силе и удаче с Кычаном, покровительство которого и дразнит, мотивирует, и тяготит.

Отмечу также некоторую стилизованность рассказа. Возникает такая неспешная эпичная сказительность при описании героя. Так автор подчеркивает, что герой из другого мира, не современного. Но это делает героя условным. Как мне кажется, тут стоит выбрать точку зрения. Или автор пишет изнутри восприятия героя, его оценок. Или создает видимую объективность, ощущение стороннего взгляда. Второе мне кажется предпочтительнее в данном случае — именно чтобы не уходить в сентиментальность.

Также мне кажется избыточным выход на решение в финале. Рассказу достаточно окончиться на острой ноте выбора, утраты, недоумения. Показывать, как герой возвращается на родину, не стоит. Это как раз обезболивает рассказ, выводит его из поля читательского сопереживания. Автор предлагает решение — а может быть, лучше позволить читателю попребывать в чувствах.

В рассказе есть склонность к усложненным рациональным оборотам, словно автор делает оценки и выводы. Но дело автора — рассказать, показать. Оценки и выводы пусть делает читатель, не будем отнимать у него эту творческую увлекательную работу. В рассказе слишком чувствуется, как автор переживает за героя. Это сентиментальное давление на читателя, которое может помешать сопереживать герою всерьез. Брошенный щенок, котик — вообще прием ниже пояса, слишком ударный. Читатель как бы лишается тут выбора: он обязан переживать.

При этом мне очень понравилось описание того, как сочувствуют герою, поддерживают — а ему от этого хуже. Вот тут поймано глубокое чувство, передан внутренний конфликт. Очень интересно получилась и семья, где ждали щенка, и само преображение щенка в собаку с другим именем и судьбой. Семья, щенок — во всем чуждость, непонятность. Герой не чувствует удовлетворения от сделанного доброго дела. Потому что лишен опоры, привязанности в новой среде.»

Рецензия писателя Екатерины Федорчук:

«Отличный получился рассказ. У автора было желание сделать современный вариант тургеневского рассказа. В прямую Тургенев тут, пожалуй, не прочитывается, но и не нужно. Если бы автор попытался сделать рассказ формально более близким к претексту, получилось бы искусственно, нарочито.

А сейчас получилась замечательная история, простая и искренняя, как сама жизнь. Но и связь с классикой сохранилась: она осталась в общем гуманистическом настрое, в любви и жалости к маленькому человеку, который на самом деле вовсе не «маленький». Просто он не знает языка, он чужой в большом чужом городе, его беспомощность имеет искусственную природу. Автор смотрит на своего героя с любовью, но без снисхождения. Потому что он не нуждается в снисхождении. Потому что он заслуживает уважения.

Текст четко делится на две части: до расставания с собакой и после, но притом он не теряет ни темпа, ни цельности. Да, вот эта история с чужой собакой стала катализатором важного процесса осознания себя: почему мне всегда плохо? Герой делает осознанный выбор: он едет домой, там, где все — свое. При том, что он имел возможность остаться и попытаться завоевать столицу, как Кычан, выучить язык, в конце концов. В языковой среде это не то, чтобы просто, но реально вполне. То есть решение Нурмата не вынужденное, а свободное, что придает и ему, и рассказу дополнительное обаяние.

Еще очень ценно то, что автор никого не обвиняет, может быть идя даже вразрез с обличительной традицией русской литературы. Нет работы в родной стране Нурмата… Москва не резиновая… Мегаполис ломает людей… Богатые русские могут содержать щенка, Нурмат нет… Никто не виноват. Такова жизнь… И в этой «таковой» жизни нужно оставаться человеком.

Один момент нужно доработать: мотив Нурмата, почему он отдал щенка. Сейчас их три: сначала кажется, что ради денег. Потом появляется мотив: щенок болен, а он не может его вылечить. И третий мотив — девочка с аутизмом, которая не может без собаки. Слишком много. Мне больше всего нравится второй мотив — отказаться от друга ради друга. Но и подарить радость девочки — тоже неплохо. Первый более реалистичный, второй — более возвышенный.»


  1. так в Киргизии называют ягнят[]