Цепь обжигала ладони. Качели всхлипывали на каждом взмахе, и в голове всё звенело и лопалось.
Я не помню её имени.
Реальность сузилась до пары кварталов. Сейчас ухнет в бездну девятиэтажка в конце улицы, за ней соседняя, потом подъезд за подъездом развалится «китайская стена», а там и моя хрущевка рассыплется по кирпичику и сгинет вместе с собакой из пятой квартиры и молочницей из двадцать второй. Я останусь здесь один, в пустоте, как вечный маятник.
На скамейке неподалёку женщина в лимонном пальто с поднятым воротником качала коляску и неодобрительно смотрела в мою сторону: невежливо разрушать мир, когда спит ребёнок. Можно хотя бы не скрипеть?
Ещё вчера мир был целее. В той, прошлой жизни я пришёл из школы, съел яичницу и долго читал на кухне, дожидаясь родителей, потом сделал уроки, посмотрел телевизор, выпил чаю, умылся и лёг спать.
***
Над южным городом паутинистым облаком плыл поздний октябрь. Я шёл и шёл куда катились из-под ног каштаны, а когда прошёл парк насквозь, оказался в новом районе. Никогда не бывал здесь раньше. Передо мной из котлована торчали железобетонные рёбра, местами обросшие плотью стен и перекрытий, а дальше высилось уже готовое крыло.
Ко мне с лаем неслась собака. Она виляла хвостом, но я не стал испытывать судьбу. Взбежал по бетонным пролётам, протиснулся между палетами с мешками, толкнул какую-то грязную дверь и оказался внутри здания.
Я свернул всего пару раз, но сразу заблудился. Запах штукатурки, мёртвые лифты, запертые лестницы — и ни души. «Леготехнология», «Английский язык», «Фитнес-фьюжн», «Скаут», «Шахматы» — ни одна дверь не поддалась, ни за одной не было слышно голосов. Зеркальный пол длинных коридоров умножал перспективу и подвешивал меня в пространстве, всё время казалось: один неверный шаг — и я провалюсь на предыдущий уровень игры. Через полчаса блужданий, когда сердце неприятно поднялось к горлу оттого, что я снова миновал дверь с табличкой «Ноосфериум», я услышал, наконец, человеческие звуки.
Музыка! Я пошёл на скрипичное эхо и оказался на балконе, который опоясывал собой паркетный зал. Внизу под венский вальс кружились пары.
Не зря я плутал в коридорах: скоро я узнаю, что спасительный вальс написал сэр Энтони Хопкинс. А ещё она скажет своё имя.
Когда нужно назвать своё, я каменею. Будто верю, что оно даст незнакомцу власть надо мной, будто представиться — это раздеться догола и позволить себя осмеять.
Они поднялись ко мне на балкон, когда объявили перерыв — две девочки и мальчик, мои ровесники. Кто-то заметил одинокого зрителя, крикнул «я первый!», и они кинулись наперегонки вверх через три мраморных изогнутых пролёта.
«Привет, нас зовут так, так и так. А тебя?» — сказали они, запыхавшись. «Привет», — ответил я и назвался. И почувствовал на затылке мурашки ужаса и счастья. «Ты умеешь танцевать? Хочешь, я тебя научу?» — сказала она и схватила меня за руку. Ладонь была узкая и тёплая. «Нет», — сказал я и засмеялся. И она тоже.
После занятий мы пошли в парк вместе. И с тех пор стали встречаться очень часто — у Дома творчества, в парке, на набережной. Пинали каштаны, шуршали листьями. Вчетвером, иногда втроём. Гуляли, смотрели кино, сидели в кафе, катались на роликах. Никогда прежде мне не было так легко говорить что я думаю.
Лето выдалось жарким и щедрым на грозы. Теперь мы встречались вдвоём. Свободного времени было полно, мы виделись каждый день. Когда я пытаюсь вспомнить те дни, я вижу ожившие фотографии: вот мы сидим под зонтом на концерте в Зелёном театре, вот мы во дворе её дома поздно вечером и никак не наговоримся, вот мы прячемся от жары в скверике, а потом обрушивается гроза, и нас оглушает гром, вот я встречаю её после танцев, она задумчива и молчит, мы просто идём, каждый думает о своём. И всё время зудящим комаром колет в затылке: какое сегодня число, какой месяц.
Потом была зима. Мне самому сложно в это поверить, но зимой я отменил несколько встреч с ней. Больше всего я боялся, что она заметит перемену. И снова дело было в моей решимости, которой нет.
Дни, прошедшие с момента знакомства, так переполнили меня, так насытили моё воображение, будто мне было уже не двенадцать, а гораздо больше лет. В голове роились мысли, толкались толстыми золотыми брюшками, и я, казалось мне, мог взять любую из них и вдумчиво изучить. Я мог видеть себя будущего — мастером своего дела, отцом, известным человеком. Я ощущал мускулы под одеждой. Я приобрёл надёжных друзей, велосипед, просторный дом, тысяч книг, а на карте мира было мало мест, где я ещё не побывал.
Только одно не давало мне покоя — я больше не в силах видеть в ней друга. Она, нелепо это говорить, была слишком женщиной. Она изменилась вместе со мной и одновременно осталась прежней, двенадцатилетней, даже не прибавив года с прошлой осени. Как дать ей понять, что я люблю её? Только словом. Я умирал от одной мысли, что его надо сказать вслух, оно было непроизносимо. Это не то, что назвать своё имя — это назвать все свои имена, прошлые и будущие.
И вот зимний вечер, в свете фонаря посверкивают летящие из ниоткуда снежинки, она стоит передо мной, держит за локоть и что-то рассказывает и смеётся, а я не слышу слов, только голос и смех, смотрю на неё и знаю, что сейчас поцелую её и всё скажу.
Я жду мгновения. Так ждёшь на закате зелёного луча, который вдруг вспыхивает, когда солнце уже скрылось.
Сердце заколотилось так, что я задрожал. Она остановилась на полуслове, я увидел её глаза близко-близко, ресницы, родинку, пушистый шарф под зимним капюшоном и снежинку на ворсинке шарфа, которая от моего дыхания свернулась в крохотную каплю. И поцеловал в губы.
***
Но мгновеньем раньше я проснулся.
Хотел позвать маму или папу, чтобы спросить, куда всё делось, но горло сжалось и слова не вышли из него.
Она осталась там. Оглядывается и думает, что это шутка, я сейчас выскочу из-за сугроба, и мы вместе посмеёмся.
Я умылся. Оделся, позавтракал. Сделал вид, что иду в школу, но вернулся во двор. Смахнул снег с качелей, уселся, толкнулся ногами.
Где-то в конце улицы трещала по бетонным швам девятиэтажка.
«Здравствуйте! — сказал я женщине в лимонном пальто. — Меня Саша зовут».
Рецензия писателя Дениса Гуцко:
«Рассказ хороший — в нём много подлинного лиризма, он хорошо сделан (переходы из одной реальности в другую внятны и одновременно изящны). Опыт взросления передан содержательно и точно.
Мне очень понравился стилистический поиск:
«Я шёл и шёл, куда катились из-под ног каштаны».
«Запах штукатурки, мёртвые лифты, запертые лестницы — и ни души».
Не то чтобы замечание, но размышление о том, что можно добавить: почему бы не докрутить идею перемены и не выйти из сна во взрослый мир? Во вступлении (первые три абзаца) возраст размыт — то ли рассказ идёт о школьнике, то ли это взрослый вспоминает себя в детстве. Затем центральная часть — и оказывается, что на качелях сидит взрослый человек (студент, например). И читатель понимает, что недовольство женщины в лимонном пальто вызвано в том числе и этим: большой уже для детских забав. К слову, и коляску можно было бы изъять — и вот герой уже завязывает с женщиной разговор, легко называет своё имя, легко флиртует. Это добавит контраста: щемящее воспоминание о переломном моменте детства — опыте взросления — сменяется рутиной взрослой жизни, в которой не страшно называть своё имя и вообще всё проще, значительно проще, невыносимо проще. Можно выписать так, что это ощущение невыносимости упрощённого взрослого мира будет передано через подтекст.
В центральной части есть одна шероховатость, на которой читатель спотыкается:
«Внизу под венский вальс кружились пары.
Не зря я плутал в коридорах. Я узнал, что спасительный вальс написал сэр Энтони Хопкинс, а ещё она сказала своё имя.
Они поднялись ко мне на балкон, когда объявили перерыв».
Вся мизансцена сложна для восприятия: непонятно, как выглядит пространство, за чем наблюдает герой, кто и куда к нему поднимается. Стоило бы уточнить какими-нибудь штрихами, несколькими деталями — чтобы лучше сориентировать читателя в происходящем: герой разглядывает холл Дома творчества, там идут занятия бальными танцами, его замечают дети и т.д. Не проговорить в лоб, а подсказать через намёки.
В остальном всё сложилось».
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Проникновенный рассказ с удачно найденной интонацией, героем, который почти не действует, но размышляет и вспоминает, причем читать это не скучно. И это большое достоинство.
Но есть у меня замечания. Во-первых, куда делась девочка? Или ее не было вовсе и всё это плод воображения героя? В начале рассказа кажется, что это уже парень, и в конце не верится, что ему по-прежнему, как и по ходу рассказа, лет двенадцать. Строй языка взрослый, мысли почти взрослого, вспоминающего о давнем человека. Может, действительно сделать его двадцатилетним, скажем, и вот он вспоминает о той девочке, которую встретил когда-то, они коротко дружили, он влюбился, а потом она исчезла. В детстве многие друзья исчезают — переезды, например. Непонятно и то, зачем к школьнику подходит взрослая женщина и представляется.
Теперь по тексту. «Сейчас ухнет в бездну девятиэтажка в конце улицы, за ней следующая, потом подъезд за подъездом развалится “китайская стена”, а там и моя хрущевка рассыплется по кирпичику…» Вообще-то мы обычно представляем то, что ближе к нам. Да, герой может начать воображаемое разрушение с дальнего дома, но тогда слово «следующая» не подходит. Нужно иначе построить предложение — показать приближение.
Герой качает качели, женщина в следующем абзаце качает коляску. По-моему, стоит обыграть эти почти одинаковые движения, чтобы не выглядело как недосмотр автора. По сути, здесь уже два маятника.
«Не зря я плутал в коридорах: я узнал, что спасительный вальс написал сэр Энтони Хопкинс. А ещё она сказала своё имя». Здесь начинается некоторая временная путаница. Когда он узнал? Когда она сказала? После того, как дети поднялись к нему? Может, стоит поиграть с настоящим и прошедшим временем? «Я узнаю, что спасительный вальс написал сэр Энтони Хопкинс. А ещё она скажет своё имя». А зачем герой-подросток целых полчаса ходит по коридорам, толкается в закрытые двери? У него есть цель? Может быть, он видел эту девочку раньше?.. В общем, здесь есть поле для доработки. Кто вообще «она»? Там две девочки. Позже герой признается, что не помнит ее имени, но и «она» — не звучит здесь. Нужно, может быть, какую-то деталь одежды, заколку. В общем, сделать эту девочку для читателя зримой, выделить, отделить от второй девочки, от остальных людей в жизни героя.
Тема и конструкция рассказа сложные, поэтому в моих замечаниях нет знака минуса, скорее, это советы. Подобные рассказы требуют ювелирной, кропотливой работы. Желаю автору с ней справиться».