О

От отца

Время на прочтение: 9 мин.

— Ты больше не пьешь?

Это первое, о чем я спросил отца, когда он внезапно позвонил после восьми лет тишины.

Тетя Галя, которая воспитывала меня с семи лет, ненавидела Федора, называя его исключительно «этот алкаш». У нее были причины, ведь это он был за рулем пьяным, отделался в аварии парой царапин, выжил, а моя мама — нет. Тетя Галя считала, что это именно он забрал у нее сестру. За вождение в нетрезвом виде, повлекшее за собой смерть человека, отец получил реальный срок и пожизненный запрет от тети Гали подходить ко мне на расстояние пушечного выстрела. Не знаю, как отец справился с первым, но второе явно далось ему легче: за восемь лет я впервые услышал его голос в телефонной трубке.

— Не-е-ет, какой там! Не пью, конечно.

Несмотря на долгие годы пропаганды со стороны тети Гали, я все равно хотел общаться с папой, так что ответ меня устроил. Прошло еще несколько месяцев перед тем, как он приехал ко мне с Ямала в Якутию. За это время я успел поругаться с сыном тети Гали — двоим подросткам оказалось сложно ужиться на одной территории — и переехал жить к другой тете, Свете. Средняя из трех сестер, она всегда отличалась невероятной добротой и лояльно относилась к моему отцу. Тетя Света разрешила Федору приехать в гости, когда я закончу девятый класс.

Вообще, после девятого класса я должен был начать осваивать какую-нибудь профессию. Диапазон вариантов был где-то между кадетским корпусом и медицинским колледжем. Довольно странные пути для мальчика с лишним весом, хроническим гайморитом и уверенной тройкой по химии. К счастью, после приезда отца было решено сгонять к нему в гости, провести лето на Ямале, а оттуда сразу ехать поступать. Интересно, кто-то вообще верил в то, что такому плану суждено было сбыться?

Мы уехали буквально на следующий день после получения аттестата об основном общем образовании. Восьмидневная поездка на поезде через всю Россию была настоящим мужским приключением. Пересадка в Новосибирске с душем на вокзале, первая в моей жизни конина в Бурятии, целый день Байкал в окне под запах копченого омуля. И, конечно, карточные каталы, которые чуть было не втянули папу в игру прямо в тамбуре на перекуре. Они не знали, что у отца за плечами несколько ходок и для подобных случаев у него всегда наготове фраза «мне мать запретила играть в азартные игры». После нее у всех представителей криминального мира заканчиваются доводы. Мать — это святое.

На Ямале нас встретила Наташа, с ней отец познакомился после отсидки. Эта миниатюрная женщина с узкими плечами, сломанным носом и потасканным лицом сперва мне даже понравилась. Встретила радушно, улыбалась, проявляла внимание. Радость от того, что я наконец-то вернулся в город своего детства и живу со своим папой, перекрывала все: жизнь в балке, удобства на улице и отсутствие горячего водопровода, не говоря уже про ванную комнату. Временное жилище первых рабочих, приехавших на Север за «длинным рублем», давно превратилось в постоянное.

К счастью, бытовые условия, в отличие от людей, сразу показывают свою сущность. Очко в деревянном туалете не пытается казаться фаянсовым унитазом. Оно еще на подходе к двери дает понять, что в ближайшие минуты твоей жизни будет мало приятного. Эта откровенность позволяет сразу сделать выбор: ты либо соглашаешься жить с этим, либо собираешь вещи в кадетский корпус. С людьми же, чаще всего, приходится провести немало времени, чтобы сделать хоть какие-то объективные выводы.

* * *

За пару месяцев, что я учился в десятом классе, мне удалось построить успешную политическую карьеру школьника и стать председателем совета учащейся молодежи города. Моя общественная деятельность позволяла не идти домой сразу после уроков. Вместо этого я участвовал в бесконечных форумах, слетах и прочих совещаниях. Проводить время в кругу увлеченных людей мне нравилось больше, чем выслушивать претензии Наташи по поводу уборки, готовки и что там еще ей не нравилось в моем поведении.

В тот вечер я шел домой в приподнятом настроении после очередного успешного выступления. Отец и Наташа ужинали на кухне и как-то много молчали, чему я не придал никакого значения. Переодевшись в домашнее, я вышел из комнаты и направился к крану со словами:

— Ох, чёт так пить хочется.

— Так может, ты пивка попьешь? — Наташа уставилась на меня своими впалыми глазами.

— Не, с чего вдруг! Я не пью, — говорю с улыбкой, Наташа явно шутит.

— Федя, скажи ему. — Теперь Наташа обращается к отцу. И тут я понимаю, что шутить никто не собирается.

В голове с первой космической скоростью пролетают воспоминания о том, где и кто рядом со мной мог пить пиво. Сам я действительно не пил, спасибо воспитанию тети Гали. Алкоголь у нас был только по праздникам и только в виде какого-нибудь гранатового вина. Кроме того, я занят политической карьерой, когда бы мне пить пиво!

На просьбу Наташи отец не отвечает, просто страшно на меня смотрит с какой-то ехидно-ироничной улыбкой. Тогда заведенная женщина берет ситуацию в свои руки:

— Ты пил пиво дома?

— Нет! — Я одновременно шокирован, напуган. Мне хочется скорее закрыть тему, ведь дома я точно не пил. Сейчас это недоразумение закончится.

— А под кроватью у тебя что? Я сегодня полы мыла и охуела, когда увидела! Иди посмотри!

Я охуел в квадрате, когда увидел под своей кроватью пустую бутылку из-под литрухи «Клинского». Слезы сорвали плотину в глазах, я вылетел из комнаты с ревом:

— Это не мое!

— А чье, блядь? Отец «Клинское» не пьет, это молодежное. Я, что ли, пила его, по-твоему?

Меня никогда раньше не подставляли. Бывало, брат сдавал меня тете Гале, рассказывал, что я нашел шнур от приставки и играл в игры. Но то, скорее, мелкое пакостничество, причем очень лобовое. Никто не строил мне козни так изобретательно.

Балок, в котором мы жили — по сути, три временные бытовки с тонкими стенками, объединенные в одно жилище. Стоят они на бетонной плите, заменяющей фундамент. Никакой канализации такая конструкция не подразумевает, так что вода из раковины просто стекает под балок прямо на бетон. Запах от слитого в раковину просачивается через деревянный пол в тамбуре. За день до разоблачения моего пристрастия к пиву я почувствовал там запах пива. Тогда я не придал этому значения.

Со слезами я ушел тихо плакать в комнату. Хотел поскорее заснуть, чтобы завтра снова уйти в школу, а потом на какую-нибудь встречу активистов. Просидеть на ней допоздна, а домой прийти, когда уже оба они будут в зале засыпать перед телевизором. Хорошо, что Наташа уходила на работу рано утром, и мы с ней не пересекались. Больше всего на свете мне хотелось больше никогда ее не видеть.

Кстати, в одном Наташа была права в тот вечер. Отец действительно не пил «Клинское». А вот другое пивко стал попивать.

* * *

Три недели в детском лагере были лучшими за долгое время. Много знакомств, развлечений, внимания — все, о чем только может мечтать старшеклассник. Возвращаться домой из таких поездок всегда грустно, но в этот раз к тоске из-за расставания с новыми друзьями примешивались тревога и страх. Я не разговаривал с отцом двадцать дней, звонил ему лишь однажды, под конец смены, но он не взял трубку. За это мне обязательно должны вывезти. И за что-нибудь еще, о чем я пока не знаю.

Дома ждет отец, его сожительница Наташа и ее сын Саша, двадцатишестилетний парень с открытым лицом, перманентной улыбкой, задержкой в развитии и эпилепсией. В таком составе мы живем совсем недавно, всего около года. 

Наташин сын Саша с детства жил в интернате, куда его ребенком сослала собственная мать. Но родительские чувства — штука изменчивая. Вчера тебе никто не нужен, а сегодня ты вдруг вспоминаешь, что в старости кто-то должен подать стакан воды. Дети подходят на роль подносителей невероятно хорошо. Особенно если ты не вкладывал в их воспитание нисколько усилий, а можешь просто выписать их готовыми. А если что-то в поведении детей не нравится, всегда можно воздействовать силой и давить морально.

К примеру, ребенок с задержкой в развитии, паскуда такой, не научился писать и читать. Тогда его непременно можно бустануть, ударив два раза палкой по хребту. Тогда он точно поймет, что за буквы написаны в книжке! К счастью, на меня Наташа руку не поднимала, да и батяня говорил, что я уже давно не помещаюсь поперек кровати, чтобы мне можно было всыпать.

Зато давления психологического хватало с запасом. Перед поездкой в лагерь я каждый день выслушивал скандалы о том, что работа в городском музее за пять тысяч рублей — это не работа. Такие деньги можно заработать за выходные на вокзале, разгружая вагоны. И я разгружал. Параллельно мечтая о том, чтобы ничего этого со мной не происходило. Слава богу, ощущение затягивающегося на шее ремня здорово отрезвляет и прибавляет сил, позволяя продержаться до августовской поездки в лагерь.

И вот каникулы закончились. Впереди еще один учебный год, еще минимум девять месяцев жизни с одном доме с Наташей и отцом, который не собирается занимать мою сторону ни в какой ситуации. У меня нет никакого плана. Я не знаю, что делать. Просто сжимаюсь, открываю дверь и захожу в дом.

* * *

— Галя, привет!

Я не знаю, что делать. Мне страшно. Страшно от неизвестности и от того, что меня могут услышать. Так что я отворачиваюсь к углу телефонной кабинки в переговорном пункте.

— Галя, как у тебя дела? 

— Да хорошо все, у тебя как?

— У меня нормально, я вот сегодня вернулся из лагеря в Тюмени. — Звонки по межгороду стоят дорого, но я не из-за этого выкладываю все с ходу. — Дома папа с Наташей пьяные лежат в зале на тряпке. Саша, Наташин сын, говорит, что они давно так, с того дня, как я уехал. Что делать? Я не знаю, что делать.

— Что делать. Иди в отдел опеки. — Если бы я не знал тетю Галю, то удивился бы быстроте ее реакции. Фраза прозвучала так быстро, будто тетя готовилась однажды ее озвучить. Но я знаю Галю, так что ничего удивительного в этом нет.

— А ты можешь меня забрать?

Вздох. Длинная пауза.

— Могу, но не раньше, чем к Новому году. У меня отпускные закончились в этом году. Сходи в отдел опеки местный, пусть занимаются.

Было очень обидно услышать, что никто не спешит меня спасать. Я плакал.

* * *

— Твоя тетя нам сказала, что не сможет тебя забрать сейчас. Но у нас есть места в детском доме.

Сотрудницы отдела опеки и попечительства, две женщины с очень добрыми глазами. Вчера они приезжали к нам домой, заглядывали в холодильник, строго смотрели на спящие пьяные тела и что-то записывали в папки. Сегодня я пришел услышать их вердикт: детский дом.

Я представил себе все страшные и шокирующие картинки, которые только можно себе представить. Будто кто-то в голове ввел в поисковую строку запрос «кошмары детского дома». Дети с короткими стрижками, дедовщина и тоска, настолько беспросветная, что штукатурка отслаивается от стен. Мне очень не хотелось бы там оказаться. Я, конечно, не хочу жить с отцом и Наташей, но только не детдом.

Видимо, мой ужас отразился на лице, потому что сотрудница опеки тут же начала меня уверять, что в нашем детском доме все в порядке, прекрасный детский дом, детишкам там нравится.

Было страшно, но другой путь пугал еще сильнее.

* * *

Отец встал, чтобы сходить в туалет. Самое время ему сказать.

— Папа, я ухожу в детский дом.

Стеклянный взгляд. Сквозь опьянение все-таки пробивается смысл сказанного. Он опускается на корточки, закрывает лицо руками и воет:

— Блядь, как молотком по голове!

Я делаю шаг на безопасное расстояние ближе к двери на улицу. На всякий случай, кто знает, как он поведет себя после такой новости. Впрочем, ничего страшного не произошло. Он убрал руки от лица и жалостным голосом попросил:

— Там в тумбочке в комнате деньги лежат. Сходи за бутылкой.

* * *

— На каком основании я должна лишить его родительских прав?

Странный подарок судьба приготовила мне на семнадцатилетие: слушание дела о лишении моего отца родительских прав. Я раньше никогда не был в суде, только по телевизору видел, как проходят слушания. Наше было совсем на них не похоже. 

В тесном кабинете за огромным столом сидела судья, напротив нее я, представитель детского дома, отец и прокурорша. Последняя вообще не была похожа на прокуроров из новостей и фильмов: яркий макияж, длинные накладные ногти, пышная рыжая шевелюра. Кроме того, она явно была не на стороне потерпевшего. То есть не на моей. Да и не только она.

Судья бросает на стол передо мной книжечку КоАП с перечнем оснований для лишения родительских прав и просит выбрать тот пункт, на основании которого отец больше не может быть отцом. Я нахожу пункт про алкоголизм. Судья парирует:

— А с чего вы взяли, что он страдает алкоголизмом?

— Ну, потому что он пьет. — Я не ожидал, что судья будет так набрасываться.

— Так а как мы можем это доказать? У него справки из вытрезвителя нет, от соседей характеристики положительные.

Чистая правда. Отец просто напивается и никого не трогает. Последний их с Наташей запой закончился тем, что родственники увезли её в вытрезвитель, а Сашу забрали к себе. Папу в вытрезвитель не повезли, он остался на мне. Я понятия не имел, как выводить людей из запоя. Слышал только, что нельзя совсем отказывать им в алкоголе, иначе могут быть проблемы с сердцем. Так что я давал ему одну-две рюмки водки в день и отпаивал куриным бульоном.

В общем, по всем формальным признакам отец не страдал алкоголизмом. Никаких оснований для лишения родительских прав не было. Другое дело, что воссоединить семью никто не собирался. Когда все вышли на перерыв в коридор, отец сказал представителю детского дома:

— Мне такой сын не нужен. Он ведь все это устроил, чтобы получить квартиру как сирота. Мне он не нужен.

Да, это был главный аргумент в его защиту: я все выдумал, я алчная скотина, которая ради казенной квартиры на Крайнем Севере готова опозорить своего родного папу. Судья, кажется, в это поверила. Решение: в удовлетворении иска отказать, родительских прав не лишать.

Вышестоящий суд через пару недель пересмотрел решение мирового судьи и ограничил отца в правах на полгода. На следующем заседании суд вынес решение лишить Федора Александровича родительских прав, а меня признать сиротой. Сам Федор Александрович даже не пришел на заседание, согласившись принять любое решение судьи.

В мою пользу тогда сыграло выступление психолога, которая поговорила со мной, с отцом, и решила, что мы не сможем общаться друг с другом еще минимум десять лет. Да и вообще мы так мало времени прожили вместе, что никаких родительских и сыновних привязанностей возникнуть не могло.

* * *

Прошло одиннадцать лет с тех пор, как мы виделись с ним в последний раз во время суда. За это время папа отрастил статусный животик, в бородке появились седые пряди. Мы делали то, что, как мне кажется, должны делать дети с родителями: сидеть в кафешке и болтать про всякое.

В этот раз я сам позвонил ему и предложил встретиться. Сказал, что приеду в город решать некоторые вопросы, и хочу встретиться. С возрастом у меня появился интерес к генеалогии, захотелось больше узнать про дедушек и бабушек, про маму. Еще хотелось рассказать, как я прожил эти годы. Показать, что со мной все хорошо. Вдруг папа переживал.

Я старался всячески обходить то время, когда я жил в детском доме, не касаться тех судов и обид. Надеялся, что все это можно пропустить, забыть, оставить в прошлом. И какое-то время казалось, что у меня получается, пока я не услышал:

— А я до сих пор считаю, что ты все это сделал, чтобы квартиру получить.


Писатель, автор курса «Автофикшн» Наталья Калинникова:

«Противостояние отца и сына — один из древнейших литературных мотивов. Но в автофикшн-рассказе Фёдора Карнакова нет мифологического подтекста или шекспировских аллюзий. Это абсолютно реальная история, хотя поначалу в это сложно поверить. После семейной трагедии главный герой теряет отца, затем воссоединяется с ним, но вскоре решает уйти из дома — чтобы сохранить себя. Обычно подобные истории рассказывают взрослые: преподаватели, исследователи, сотрудники благотворительных фондов. Они строят гипотезы и сверяют цифры, пытаясь понять, что происходит с ребёнком, который оказался в так называемых «неблагополучных» социальных условиях. В этом смысле рассказ «От отца» — уникальное свидетельство «из первых уст» подростка. А ещё — живая, увлекательная проза, которая никого не оставит равнодушным».