Ману уезжал в Дарджилинг на заработки, но ничего не вышло. Он возвращался к жене и четверым малышам в поезде, где мог себе позволить только место на грязном полу.
Сквозь желтое от пыли окно душного, забитого потными телами вагона Ману увидел странную фигуру не то бродяги, не то монаха в выгоревших бурых одеждах. Тот шёл странно, прерывчато, словно персонаж на порванной киноплёнке, появляясь внезапно на несколько метров впереди себя самого. Ману потряс головой: должно быть, в глазах двоилось из-за жары.
Спустя какое-то время плотный ковёр из шума и гомона в вагоне словно приподнялся, и под ним в густой тишине прошёл странный человек. Многие отодвинулись и отвернулись, но Ману был слишком подавлен и не сдвинулся с места.
Человек сел напротив него, кряхтя, подогнул одну ногу с закостеневшими жёлтыми ногтями, а вторую не смог согнуть — судя по намотанным на неё тряпкам, там была рана.
Поезд дёрнулся и, наклонясь, поплыл вперёд. Ману поднял взгляд на незнакомца.
Когда-то в детстве он видел океан: в полдень солнце блестело на лезвиях волн, смешивая молочно-голубое и нестерпимо-белое. Так же блестели сейчас глаза бродяги на выкопченном лице, и Ману, не выдержав, отвел взгляд.
— Остался без работы? — спросил бродяга таким голосом, словно в бочку постучали.
Ману хмыкнул.
— А ты, видать, бродячий мудрец?
Тот улыбнулся, бронзовая кожа на щеках стянулась веером морщин.
— Шутишь — это хорошо, — отозвался он.
— Ну так кто ты такой? — нетерпеливо спросил Ману.
Поезд ворвался в тоннель, стало темно и шумно, а потом всё снова залило топлёным солнечным светом, и ветер затрепал бороду бродяги.
— Дэв, который выиграл свою судьбу в карты, — ответил тот, всё так же улыбаясь.
Ману хмыкнул и сложил руки на груди.
— Должно быть, эту сказку ты рассказываешь, чтоб тебе дали денег?.. Так вот, у меня их нет.
Бродяга не обратил на его слова никакого внимания.
— Дэвы частенько играют на судьбу, — сказал он, глядя в окно, на блёклый пейзаж, на изломанную линию гор вдалеке. — Я был молод, как дурак, и любопытен. Обычно я носился чёрт-те где, упиваясь собственной силой, хохоча от восторга, не думая о том, кто я и откуда взялся в этом сияющем хрустальном пространстве. Однажды в одной из игр мне выпала судьба, имя которой здесь, в Индии, хорошо знают, но я тогда услышал лишь незнакомое слово, которое звучало как имя любимой. Другие дэвы сказали мне: если забудешь, как оттуда выбраться, назови имя этой судьбы, как только его вспомнишь.
Поезд запел, притормаживая. Впереди была остановка, каких на пути много.
— Едва они успели дать мне совет, как я оказался ввергнутым в стремительный поток. Меня несло вверх по тёмному и тёплому, и всё вокруг гудело и стонало, а потом вдруг перестало, и я остановился, и стал маленьким, плотным и горячим, и время приобрело ход. Я начал набухать и расти, неизменно слушая, как красное мясное солнце бьётся где-то высоко вверху, а спустя девять земных месяцев мои лёгкие разрезал первый вдох холодного, но такого желанного воздуха. Да, я хорошо запомнил своё рождение: красные руки повитухи жадно вертят и мнут меня, а затем отдают обессилевшей матери.
Мои воспоминания о прежней бестелесной жизни смутно мерцали где-то на дне глубокого колодца ума, и ребёнком я догадался пристать с вопросами к одному странствующему монаху. Он предложил взять меня в ученики, на что родители охотно согласились, и забрал меня в монастырь. Там спустя много лет я и вспомнил, как выиграл судьбу человека, и долго, долго смеялся.
Поезд задержался на станции, и в вагоне сгустилась духота.
— У тебя есть питьё? — спросил бродяга Ману.
Тот нехотя протянул ему свою бутыль — воды оставалось совсем немного.
Бродяга сделал несколько громких глотков.
— Так почему же ты всё ещё здесь? — Ману глядел на него с недоверием.
Тот с плещущим звуком оторвался от фляги и вытер бороду сухой рукой.
— Я не хочу возвращаться обратно. В вашем мире есть многое, что мне кажется несправедливым. Но ещё больше в нём того, чего нет нигде — того сжатого, пружинящего ощущения жизни, дурманящей упругости тела, остроты голода, любви, угасания. Это для меня гораздо приятнее, чем безвременье.
Ману сказал зло:
— Тебя нравится жизнь? Посмотри на меня. Завтра утром мне нужно что-то сказать жене и детям, а у меня нет для них и крошки хлеба.
Холодные голубые глаза бродяги блеснули.
— Ты хотел бы поменяться со мной? — спросил он.
— О чём ты? — Ману не поверил своим ушам.
— Ты вернёшься в мир духов вместо меня. А я позабочусь о твоей семье.
Ману замер.
— Но разве такое возможно?
— Да, если ты действительно этого хочешь.
— Но моя жена не примет дома бродягу, а дети не признают в тебе отца.
Дэв засмеялся.
— Ты не понял. Ману вернётся домой и будет думать, что он Ману, пока через много рождений не вспомнит этот разговор. А бродяга исчезнет, потому что дэв тоже вернётся домой и вскоре забудет о том, как он стал дэвом.
Ману задумался. Он не слишком-то верил бродяге, но терять ему было нечего, жгучий стыд сжигал его при мысли о предстоящей встрече с семьёй.
— Ты обещаешь, что позаботишься о них?
Бродяга кивнул.
— Я согласен, — выдохнул Ману. — Я хочу поменяться с тобой и отправиться в мир дэвов.
— Ты должен назвать имя этой судьбы, — напомнил дэв.
Ману кивнул.
— Самсара, — сказал он.
***
Поезд сильно тряхнуло, и Ману проснулся, соскользнув по стене и едва не упав. Стало уже темно и не так душно. Люди спали вповалку, лёжа кто как. Ману вспомнил разговор с бродягой и оглянулся — того нигде не было.
«Приснится же», — подумал он и попытался снова уснуть, но у него не получилось.
Ворочаясь и пытаясь устроится на твёрдом косяке, он вдруг вспомнил об одной работе, которую просил его сделать Каран из соседней деревни ещё полгода назад. Тогда он не смог, но теперь это было бы кстати. Очень, очень хорошо, что он об этом вспомнил.
Сделав глоток из почти пустой фляги с водой, он прислонился к окну и снова уснул.