Противница подняла руку над доской, взяла ферзя. Саша съежилась. Шах. Среди болельщиков послышался вздох и чей-то приглушенный шепот. Саша остановила часы и пожала противнице руку. Подошел судья, взял бланки, проставил в итоговой таблице результат — 0:1. Саша положила ручку с кожаным блокнотом в сумку и вышла из зала.
На улице ее ждал взволнованный папа, он обнял дочку за плечи.
— Поздравляю!
— С чем? Я же проиграла, папа.
— Ну и что? Зато как играла! Твой ход ферзем был вообще самым сильным, никто в зале не ждал такую мощную контратаку!
Саша вздохнула и опустила плечи. Ход ферзем на крайний левый угол доски был неожиданным даже для нее, этот удар был найден в цейтноте, в этом вечном спутнике запутанных миттельшпилей. Цейтнот — значит, решайся и бей. Веди войско в атаку. Или сдайся, потому что стрелка на часах вот-вот упадет. Саша озадачила противницу этим странным тихим ходом — ферзь ушел назад и спрятался за еще не тронутые с начала партии спины пешек на a2 и b2. Противница проследила глазами за возможным ударом белых, и ее взгляд остановился на собственном короле. Противник грозил напасть на ладью и одновременно объявить шах. Теперь у черных могли быть проблемы. Мастер спорта Барановская обхватила голову руками и задумалась. Через десять минут она нашла единственно верный ход. Саша не смогла больше ничего сделать.
Они уже ехали в автобусе, Саша — поникшая, молчаливая. И папа. Все принимающий. Поддерживающий. Покрасневший от желания убедить, что на самом деле все хорошо. Главное — ты не сидела сложа руки, сказал он. Ты не сдалась, а сопротивлялась до последнего хода, причем как красиво ты это делала. Ничего. В следующий раз, Сашуня.
Следующий турнир проводился через полгода, осенью, в том же центральном клубе, самом большом в городе. С просторным залом, массивными люстрами из чешского хрусталя и высоким подиумом, вмещающим двадцать деревянных столов со столешницами в черно-белую клетку.
Внизу, под подиумом, — несколько десятков болельщиков. Они перешептывались, ходили из угла в угол. Если позволяло пространство, подходили к демонстрационным доскам, развешанным на стенах по периметру зала. Складывали руки на груди, закрывали в раздумьях ладонями губы и изредка хватались за голову. Иногда в зале раздавался терпкий запах буфетного кофе, кока-колы или только что открытой плитки молочного шоколада. Фольгой шуршать тут не смели — из уважения к игрокам и искусству, похожему на спорт, войну и философию одновременно. И среди этих сдержанных, одержимых игрой людей почти всегда стоял или ходил Сашин папа. Иногда он мог выйти на улицу — перевести дух от напряжения. И снова зайти. Он почти никогда не сидел, сколько бы часов ни длилась партия.
На этот раз Саша встретилась с Барановской в турнире, устроенном по швейцарской системе, когда самые сильные встречаются в самом конце соревнования. Это была последняя партия в турнире. В дебюте была разыграна «сицилианка» — так небрежно называли профессионалы сицилианскую защиту и все ее богатые ответвления. В середине игры Саша двинула пешку в атаку, а в эндшпиле бастионы соперницы выглядели жалкими, разрозненными и полуразрушенными. Барановская дала напоследок истеричный шах враждебному королю и можно было бы запросто съесть безумного коня, но даже этого напрашивающегося хода Саша не стала делать — чтобы не спровоцировать агонию из серии бесполезных шахов уже проигравшей борьбу противницы. Саша просто и элегантно ушла королем на h8. Торопиться было некуда. Две черные ладьи тяжелыми грозными танками стояли на второй линии противника, поближе к осунувшемуся от треволнений белому королю.
Барановская остановила часы и поздравила соперницу. Подошла к вешалке, надела тонкое кашемировое пальто, сообщила мужчине в сером костюме результат и ушла. Это был тот же лысоватый судья в тонких круглых металлических очках. Он записал в новый блокнот тот же результат — 0:1 в пользу черных. Только черными в этот день играла повзрослевшая на полгода Саша. Она посмотрела в зал. На том месте, где обычно стоял папа, обсуждали ход турнирных событий незнакомые люди. Саша представила, как бы папа обрадовался — не реваншу, а дочкиному умению слышать и создавать черно-белую шахматную симфонию.
Саша была очень похожа на папу, даже уши у нее торчали из-под прямых каштановых волос так же. Такой же тонкий нос и вытянутый овал лица. Такие же, похожие на миндальный орех глаза и любовь к математике.
Она дошла до остановки и села в полупустой вечерний автобус. По дороге домой зашла купить шоколад и спелые груши в магазине у дороги, папа всегда их ей покупал. Пошелестела серебряной фольгой, откусила маленький коричневый уголок от твердой плитки. Выбросила обертку. Поздоровалась с соседкой, зашедшей купить мягкое овсяное печенье детям. На улице стемнело, единственный на ближайшие несколько метров фонарь не работал.
Она пришла домой, открыла гулкую дверь и прошла на кухню. Нажала на выключатель. Голая лампа одиноко моргнула и погасла. Саша подошла в темноте к окну и прижалась к стеклу губами. Снег сыпал на стекло белыми иглами, был ноябрь и не слишком холодно. Сегодня главный тренер страны предложил Саше переехать в столицу — играть за сборную. И она согласилась. Она будто слышала музыку слов, что сейчас сказал бы, но уже никогда не скажет папа:
— Ничего, Сашунь. Корову не проиграешь.
Саша включила радио — диктор читал стихи какой-то позвонившей на радиостанцию девушки. Стихи были хорошие и немного грустные. Похожие на сегодняшний вечер.