— …ну, будет вам, Галина Петровна. — Настоятель нетерпеливо переступил с ноги на ногу и посмотрел на ризницу. Литургия только что закончилась, и ему хотелось поскорее снять тяжёлое облачение, уединившись со стаканом сладкого чая.
— Да-да, конечно, но ведь не все же? — Коренастая старушка вновь перехватила его на полпути. — Ведь и правила есть, заповеди. Я, вон, все соблюдаю. — Она поправила сбившуюся косынку и снисходительно покосилась на мужчину, тянувшегося щепотью от живота к левому плечу. — А грешники, безбожники всякие почему должны спастись, по какому праву? — Маленькой рукой со старческими веснушками она робко, но цепко потянула отвлёкшегося настоятеля за рукав. — Ведь не должны же, отец Сергий?
Вместо ответа, он сложил щепоткой три пальца и трижды нарисовал в пропитанном ладаном воздухе крест, незаметно высвободив рукав.
Галина Петровна служила при храме второй месяц и прикладывала равное рвение к чистоте мозаичного пола и вниманию настоятеля. Грешников и безбожников она тоже не любила второй месяц. Безбожников даже чуть меньше, поскольку те в храм не ходили и неправоверную свою грязь на вымытые ею полы не таскали. В минуты отдыха настоятеля Галина Петровна добровольно брала на себя функцию надзора за пол топчущими. Она с удовлетворением отмечала каждый забытый поклон, каждую неверную последовательность и направление крестного знамения, которым осеняли себя прихожане. В её смену пол храма непрерывно чернел от влаги, а под душными сводами то и дело разносился лязг оцинкованного ведра, без устали устремлявшегося к каждому невежественному прихожанину. С назидательным шипением она сырой тряпкой ловко отрезала несчастному грешнику все пути к отступлению.
Со шваброй Галина управлялась профессионально, тридцать лет стажа за ссутуленными плечами вполне уполномочивали её, по собственному заключению, на роль старшей. Кроме неё, закапанный воском пол приходила мыть ещё одна пожилая женщина, бывшая хоть и старше Галины Петровны, но никогда не высказывавшаяся против этой самоорганизации. В церкви обеим ничего не платили. Галине вполне хватало на жизнь повышенной пенсии, которую удалось выбить в СОБЕСе после мужниной смерти. Что толкнуло сюда её немую компаньонку, она не знала, вопросов ей новоиспечённая послушница не задавала. Все вопросы Галина Петровна сберегала для настоятеля, в чьём особом к себе расположении не сомневалась благодаря своей собственной логике.
Старательно протирая своё отражение в тусклых стёклах икон, она нарабатывала новый стаж, и «свой» человек, как во всякой организации, был здесь абсолютно необходим. Галина Петровна твёрдо усвоила это ещё по СОБЕСу.
Свои зыбкие религиозные воззрения она черпала в брошюрах из букинистического через дорогу. Духовному чувству в немалой степени способствовали перечёркнутые, лимонно-желтые ценники. Для увесистых томов не было ни охоты, ни полок.
Тёмная иконка Николая Чудотворца, оставшаяся от бабушки, стояла над телевизором. Прикрытая первомайской открыткой, она была единственным предметом культа за всю жизнь Галины Петровны (не считая усатого фотопортрета в металлической раме), не особенно интересовавшейся чудесами. Молитв она благоразумно не знала, зато отлично знала Интернационал. Школьные уроки не предусматривали изучения «опиума для народа», а дальше восьми классов Галина не стала учиться. Мать не удосужилась отговорить её от поездки в колхоз, где на сборе картошки она заработала первые деньги, да так и осталась на год, устроившись дояркой. Непримечательного мужа она встретила там же, на картошке, год спустя. С приметным плечистым трактористом пришлось через месяц расстаться. Белая рубашка скучного веснушчатого инженера имела большие перспективы, чем промасленная гимнастёрка, от которой зимой шёл пар.
Тридцать лет брака не принесли радости, зато принесли жилплощадь. Двадцатиметровая комната досталась им по распределению от завода и располагалась в старом доходном доме в центре города. Ликвидных метров, впрочем, не было достаточно, по мнению Галины, чтобы заводить на них детей. Она с содроганием вспоминала каморку, что делила с младшими братьями в детстве. Беспомощных бездельников мать и тогда больше любила.
Галина не была против детей. Она и аборт-то делала только раз в жизни, убедившись, что механизмы мужа исправны. Вслух она часто пеняла насчет его инженерных способностей, когда на заводе задерживали зарплату, и еду в дом приносила она одна. Когда на пятидесятом году главный механизм вдруг дал сбой, она искренне изумилась, но быстро освоилась с ролью вдовы. В отличие от мужа, профессиональная деятельность Галины Петровны была куда более практичной. Она никогда не обслуживала столики, не подавала номерки и позже не мыла полы в заведениях, откуда нельзя было бы вынести списанный хлеб, неучтённые макароны, а то и масло с икрой. Когда кончился Советский Союз, Галину Петровну не брали в кафе и буфеты уже несколько лет. Ненавистный капитализм лишил её икры и любимой работы.
Капиталисты же захватили все комнаты в доме, ловко переделав их в студии. Новые жильцы без конца сменяли друг друга, и никто не считал нужным здороваться с Галиной Петровной или выключать в коридоре свет. У неё хоть и был персональный счетчик, в растрате казенного электричества её никто бы не смог упрекнуть. Никто, впрочем, и не пытался. Она сама осторожно выговаривала наименее угрожающего вида соседям, поджидая их вечерами. В остальное время праведное негодование выслушивал телевизор. Галина Петровна часто засыпала в продавленном кресле, осененная голубым светом экрана, работавшим до утра.
Днём, когда она просыпалась, редко показывали что-то стоящее. Скучающий, близорукий взгляд соскальзывал с экрана и двигался по выцветшим обоям, желтеющим фотографиям, по вырезкам репродукций, приколотых кнопками. С полочки на неё смотрела пыльная первомайская единица и портрет в рамке. Галина отодвигала открытку и подолгу всматривалась в неизвестного ей Николая и в другого — усатого. От обоих веяло суровостью и справедливостью. Кто-то из них был в ответе за прошедшие семьдесят восемь лет.
Повязывая к вечерней платок, Галина Петровна точно знала, где безнаказанно теперь можно было спросить.
— Ведь правда же, отец, Сергий?