П

Под вербой

Время на прочтение: 3 мин.

Дождь усилился. Мы сидим в больничном дворе под большущей вербой, а вокруг нас почти сухой круг изнывающего от пара асфальта. Серый летний ливень молотит по скамейкам, собирает лужи и пузырит потоки вокруг дерева. Здесь что-то вроде шалаша. В нем так уютно, что я забываю все и молчу под шум. Примета из детства — если пузыри большие, значит, дождь ненадолго.

Сквозь мысли я слышу, как он тихонько похрапывает.

— А была еще зима, — заявляет он, проснувшись, потом съёживается и потирает тощие колени. Я достаю из пакета пиджак и укрываю его, снимаю туфлю, растираю искалеченную ступню. Там еще нахожу яблоко, и мы разъедаем его пополам. Разделить у него сразу не получается, дрожь мешает. Отец с завистью смотрит на мои пальцы, которые в две секунды располовинивают фрукт. Капли на листках плачущей вербы зависают на миг и спадают в лужи. Он поворачивает ко мне лысеющую голову, прищуривается. Редко, почти никогда, он так смотрит на меня. Каждый раз мне кажется, что он особенно видит меня, что-то хочет сказать. То, что раньше не успел. Так бывает с человеком, только что очнувшимся от глубокого сна. Я закуриваю, подпираю ладонью щеку.

— Па, расскажи дальше, ты про войну начал…

— Ну, ты пристал — тогда мне ногу миной повредило, потому что я сам по ней ударил. Как я мог не ударить, она такая красивая была, с красной крышечкой, а я у них был главарем. И первый нашел…

— Так ты знал, что это мина?

— Мне восемь или девять было. Лежала в снегу, такая замерзшая… Знал, наверное, но ударил. Помню, как меня кто-то очень долго нёс, а я видел сзади пацанов и сугробы черные… Мамка кричала и кровь мыла мою, бинтовала тряпками…

Он перебирает пальцами и вздыхает.

— Дальше не буду. Когда мы в деревню поедем, а?

— Скоро, па. Наверное, завтра. Дождь кончается, слышишь? Ты что? Не плачь…

Три дня назад ему сделали небольшую операцию, но он об этом не помнит. Закон Рибо — у стариков слабеет короткая память, но они в подробностях помнят события далекого прошлого. Я заступил на дежурство с ним в больнице, сменил младшего брата, насмотревшись очередных российских вестей о разрушениях и жертвах дома, в Луганске.

Со страхом, с беспомощностью и яростью от невозможности прямо сейчас защитить его, укрыть, избавить от будущих страданий, проходили последние дни. Все это уже давно приходилось прятать от отца как не самые нужные мысли для него в это время. О войне подлой, гражданской, о том, как бы я вел себя в ней, на что мог бы быть способен, эти червивые мысли точили и разрушали.

И все-таки, неожиданно для себя, я заговорил об этом с отцом. Почти сразу опомнился и пожалел о просьбе. Но он уже наклонил голову, уперся взглядом в скрещенные пальцы, немного поиграл ими и начал рассказывать:

— Я был самым старшим в нашей ватаге. Из-за этого потом так все и получилось. Бегали мы по селу, искали, чего бы поесть. Могли найти в тех местах, где стояли итальянцы.

— Па, а немцы были? Ты видел немцев в деревне?

— Были солдаты. Нам говорили, что это итальянцы. Таянцы. Они стояли в деревне долго, мне казалось, что они были у нас всегда. Я помню, как мы всей бандой воевали с ними. Целью была, конечно, еда. Остатки с их столов — куски хлеба, забытые миски с тушенкой, печенье, кофе… Все эти богатства я делил поровну среди всех, или их отбирали старшие. Съедали сразу, как только брали в руки. Иногда валялась всякая бытовая мелочь. Помню коробки с чем-то сильно пахнущим, чего мы и названия не знали. Иногда даже очки, бритвы и полотенца. Всё это прятали у трубы с дырками. Из нее ржавая вода текла. Там они умывались, возле леса. Я делил всех пополам. Одни шли кричать в кустах и бросать камни, а потом убегать. Недалеко, дорогами, которые только мы знали. Вторые лежали в кустах возле того места, где таянцы обедали. Ждали, когда все отвлекутся на шум, и можно будет подбежать к столам.

— Па, а они могли стрелять по вам или как-то вас наказать, ну, как детей? Как они реагировали?

— Было… Иногда одиночными стреляли вверх, быстро-быстро чирикали что-то, руками махали. А мы скоро поняли, что это они так развлекают сами себя. Не поймали и не убили никого. Мамки нас пороли за эти войны, пытались помешать нам туда бегать. А пойди угляди! Каждый день добудь еду, свари, а там скотина еще… Да еще без мужика… Папа, дед твой, четыре года с ранением в плену у немца был. А нас семеро. Знаешь, как мы в мае радовались, когда он пришел…

— Вы боялись?

— Потом уже нет…

— Па, давай не пойдем на ужин. Я тебе сам приготовлю. Так тепло здесь. Не знаю ничего о тебе, расскажи…

Мы с ним одни в больничном дворе. Опять начинает накрапывать дождик. Скоро ужин, но мне не хочется возвращаться в отделение с его запахами. Липы сладким ароматом утешают, и от дождевых капель парит асфальт.

Метки