П

Подарок

Время на прочтение: 3 мин.

Накануне позвонил брат с вопросом, что хочу на Новый год. Он никогда не мог придумать мне подарок, как и я ему, впрочем. И в результате в последние годы мы дежурно созваниваемся в декабре, говорим друг другу что-то вроде «ой, да брось, ничего не надо» или «слушай, денег как-то впритык, давай в этот раз без подарков, да?» и успокаиваемся.

После звонка я вспомнила, что и в нашем детстве с этим было так себе. Ёлки как таковой никогда не было. Я с самого начала знала, что чудес не существует. И все эти подмигивания взрослых и намеки на метафизические подарки на меня никогда не производили большого впечатления.

А теперь даже немножко жаль, что не было никакой такой ёлки: с расплывающимся гирляндочным обмороком и холодными руками Снегурочки, как в «Петровых в гриппе». Даже нечего вспомнить и рассказать — всё было обычное, изначально не сказочное. Может, это у всех так было в девяностые, а может, это я с самого горшка росла сильно приземленная и бородатым дедам (каждый год с голосом воспитательницы Елены Витальевны), раздающим дары хорошим мальчикам и девочкам, никогда не верила.

Я знала, что мне подарят пакет сладостей с загадочным названием «от профсоюза», что все взрослые семьи придирчиво осмотрят содержимое (Что в этом году положили? Как-то маловато, пожадничали! А денег-то содрали! Небось своим самое вкусное забрали) и обязательно потребуют делиться. Младший брат потянется за своей долей, и придется во избежание скандала и осуждения взрослых отдать ему сколько-то конфет. Сладости оберегать я не стану, и к 3 января с новогодним чудом от профсоюза будет покончено. Брат же как рачительный трехлетний хозяин сбережет свое конфетное имущество и потом со сладострастием будет меня дразнить, вытаскивая свой пакет откуда-то из темного угла в вечерний сеанс перед телевизором и с наслаждением шурша блестящими обёртками, медленно-медленно поедая в голубом отсвете экрана самые вкусные, шоколадные, выпучивая на меня искоса свои большие глаза: давай, дескать, проси, ну! У брата-то, наверное, ёлочные воспоминания получились что надо: шоколадно-барбарисовое счастье, ирисово-кис-кисовое веселье и настроение победителя.

Но моя память хранит другое — то, чего у брата никогда не было.

Дед. Был дед. Он смеялся, щекотал до слез и иногда играл на баяне. Громко сморкался прямо на землю или в эмалированный таз под умывальником, придерживая пальцами ноздри попеременно. И неизменно получал за это уже давно беззлобные, дежурные выговоры от бабушки.

— Куда? Иди сморкай на улицу! Вот, вышла за Грязнова, всю жизнь в грязи живу, а мама говорила… — ворчала она.

— Да пошла ты, Миля, — почти любовно отвечал дедушка и с наслаждением вытирал пальцы о штаны.

Дымил зимой с самодельным мундштуком в печку (бабушка всегда бухтела где-то на периферии), потом вытряхивал остатки табака в банку, а потом крутил его в самокрутки из желтой бумаги районной газеты «Звезда». Этот процесс меня завораживал, и я тогда страстно просила деда и меня научить этому искусству скручивания, а бабушка хваталась за сердце.

Дед называл собак «кычко», а кошек «кысками», шаркал по дому в обрезанных валяных ботах и звал их почему-то «коты» (или «каты»?). Летом он строил лодки и иногда давал мне помогать ему их смолить, если бабушка не видела. Брал меня с собой на рыбалку, и мы сосредоточенно молчали по несколько часов, и было это так хорошо и понятно. Выпивши, дед всегда хотел меня баловать. Завидев меня, он смешно подманивал к себе большим узловатым пальцем и, озираясь (нет ли рядом Мили?), доставал из кармана пряник или леденец. Они всегда были липкие, густо покрытые мелкой махоркой. Но вкусные очень.

Перед праздником дед приносил домой ёлку из леса. Это сразу все узнавали по запаху и бежали в прихожую. Первее всех была бесхвостая кошка Соня, мы с тобой ее очень любили. Она с умилявшей всех осторожностью обнюхивала пришельца. Бабушка спрашивала что-то про билет из сельсовета, дед кивал. Елка была замерзшая и подтаивала, от тонкого ствола натекала лужа. Сонька получала мокрой лапой по носу, брезгливо морщилась, отворачивалась и с самодовольной мордой возвращалась к печке. Дед надсадно смеялся и тянулся в карман за «Примой». Он ужасно кашлял, но бросить курить не мог. Он перекуривал у печки, а потом приносил с чердака потрепанных ватных Мороза и Снегурочку. И торжественно ставил их под елку, шутливо дергая нас за носы холодными пальцами.

Однажды дед пошел курить и упал в коридоре. Его нашли через полчаса, деревенский фельдшер только развела руками. Дед впал в беспамятство, прожил еще две недели и умер в ноябре. Я помню, какие у нас с тобой, брат, были красные лица на его похоронах, и как от твоих горячих от слез диатезных щек на морозе шел пар. Ты был совсем маленький, но так же безутешно плакал, как и все остальные.

Вот что я могу подарить тебе на Новый год — не какого-то мифического деда из детства, а настоящего, нашего, с его вечным куревом, трехэтажным матом и сморканьем прямо с ноздри. С его потрясающими пряниками с махоркой в карманах. Деда, кстати, тоже звали Сашей. В честь него тебя и назвали.

А еще у нас с тобой прабабка была. Анюта. Нянчила тебя в колыбельке. Хочешь, в следующем году я тебе её под ёлку положу?

Метки