Ох уж эти часики. Они так громко тикали, что слышно было даже соседям.
Наташа каждое утро просыпалась от ритмичного бормотания стрелок. Прятала часики под подушку, выкручивала стрелки, разбирала механизм.
Обязательно проверяла перед выходом на работу, чтобы часики остались дома. Но каждый раз обнаруживала их под подкладкой сумки, или во внутреннем кармане, или в косметичке…
Да и как обнаруживала. Она бы и не заметила вовсе, увлечённая любимой книжкой или ледяными узорами на стекле автобуса. Но с соседнего сиденья на неё вдруг начинала коситься ухоженная дама в меховой шапке размером с прикроватный столик, или угрюмый мужичок, обросший ненужным брюшком, неделикатно покашливал.
А бывало, что и вовсе какой-нибудь хамоватый таксист ухмылялся в своё засаленное зеркало и спрашивал: «Что это у вас там тикает?»
Поэтому накануне Нового года Наташа задумала уничтожить часики раз и навсегда. Запаслась бутылкой красного вина, купила аккуратное нижнее бельё и отправилась на пятый этаж к Иван Сергеичу.
Иван Сергеич был сантехником и с часиками уж точно разобрался бы минут за десять. Если бы не получка, которую не дали. Новогодние гуляния угрожающе сжимались до размеров ноябрьской заначки. Поэтому Иван Сергеич, едва открыв дверь, тут же спросил, есть ли у Наташи в долг. У Наташи не было. И Иван Сергеич захлопнул дверь, даже не обратив внимания на бельё, от волнения впившееся в Наташины ключицы.
Наташа зажмурилась, как будто случившийся стыд бил в первую очередь по глазам, а потом отвернулась и, неловко размахнувшись, швырнула бутылку в стену. Стекло надрывно грохнуло и потекло по швам штукатурки темно-красной жидкостью.
Не дожидаясь, пока соседи Иван Сергеича выбегут на лестничную клетку и второй раз за вечер искупают её в стыдном жару, Наташа побежала вниз по лестнице. Громыхнула дверью подъезда, устремилась через двор, заставив несколько автомобилей сурово матернуться и заскрипеть тормозами. Бежала до самого метро, ощущая только громкий стыдный стук закрывающейся двери.
У метро вдруг пришла в себя. Стыд выветрился — остался холод. Наташа юркнула внутрь. Там было душно, под ногами чавкало, истерически звенели турникеты, пахло мокрой одеждой.
Как только двери вагона закрылись, Наташа услышала часики. Они тикали громче обычного, компенсируя своё вечернее молчание. Пассажиры стали оглядываться, а курносый парень, раскладывающий на семь октав «Русское поле», принялся черноглазо подмигивать.
Когда он подмигивал, всё лицо у него менялось. На лбу образовывалась складка, рот кривился и съезжал к уху. Это было смешно и некрасиво. Поэтому, возможно, еще до конечной парню накидали в шапку уйму денег, и на предпоследней остановке он деловито и аккуратно сложил инструмент в вытертый чехол и уселся рядом с Наташей.
Наташа подобралась и всеми силами захотела выглядеть хорошо. Чтобы он не заметил этих чертовых часиков, да и вообще, чтобы казаться красивой.
«Арнольд!» — картаво представился парень, и Наташе на секунду захотелось ответить какой-нибудь Аврелией. Но она сдержала порыв и только взглянула исподлобья, мельком заметив, что часики перестали стучать.
Назрела конечная, и Наташа поняла, что парень выйдет из вагона только вместе с ней. Страшно ей от этого не было, хотя район был незнакомый, да и темнота успела проглотить дома и улицы, пока она катилась в вагоне метро.
Арнольд предложил выпить по бокалу, и Наташа тут же представила, как они проникают в чужой подъезд и делят на двоих бутылку сивухи, прячась на верхнем этаже от поднимающихся по ступеням жильцов. Однако часики продолжали молчать, и Наташа решила рискнуть.
«Давай только ко мне на минутку, я тут рядом живу», — предложил Арнольд, и Наташа поняла — началось. Увидев её растерянное лицо и губы, уже сложившиеся в виноватое «у меня, наверное, не получится», Арнольд объяснил, что у него дома осталась одежда бывшей жены, которая ушла, потому что она — художник, и рядом с ней было место для гения, которое он по ошибке занял. А Наташе явно надо что-нибудь на себя надеть, потому что сидеть в баре в плаще странно, а в нижнем белье несколько фривольно.
Наташа тут же вспомнила, что под пальто у неё и правда только лифчик с трусами и колготки, и это наверняка заметил весь вагон. А вспомнив, ощутила острую тошноту.
Арнольд оказался настоящим джентльменом — усадил даму на лавочку, сам сбегал наверх и спустился через три минуты с пластиковым пакетом из «Пятёрочки». Если бы он отсутствовал еще две минуты, то Наташа бы обязательно сбежала. Но так быстро она не успела сообразить ни куда идти, ни как добираться до дома.
Надевать на себя просторное шерстяное платье широкого кроя пришлось прямо в беседке на детской площадке. Платье пахло чужой женщиной и, оказавшись в нём, Наташа почувствовала, как часики, молчавшие весь вечер, удивлённо затрепетали стрелками. Она вышла к Арнольду и в первый раз с момента их встречи улыбнулась. Слишком уж комичным и неестественным казалось всё происходящее.
В бар Арнольд вошёл осторожно, словно боялся встретить кого-то знакомого, но не очень желательного. Наташа тут же представила, как его бывшая жена выходит из-за барной стойки и обводит её, Наташу, презрительным взглядом, а потом замечает своё платье, видимо, брошенное за ненадобностью, и начинает что-то нашёптывать на ухо гению, нежно придерживающему её за талию.
На минуту Наташе даже захотелось, чтобы так и произошло и чтобы гений весело расхохотался, а она бы смешно поклонилась ему и показала бы язык жене-художнице. Наташе было удивительно так думать, но с тех пор, как она решилась влезть в чужое платье, мысли стало сложнее контролировать.
За стойкой оказалось пусто, и Арнольд успокоился. А Наташа сняла плащ и принялась гадать, кто выглядит в этом её новом наряде лучше: она или бывшая Арнольдова жена.
Арнольд заказал бутылку вина и после первого бокала признался, что его зовут Степан. А Арнольд — это что-то вроде творческого псевдонима. И придумала этот псевдоним бывшая жена в то время, когда ещё верила, что выпускник музыкальной академии, нечаянно встреченный на остановке у театра, может оказаться будущим Утёсовым.
Арнольд-Степан болезненно морщился, когда говорил о бывшей жене, и мстительно поглядывал на Наташино платье. Наташа жалела Степана, чокалась с ним высоким пузатым бокалом и с восторгом видела, как он своим музыкальным ухом ловит стеклянный звон.
После первой бутылки совсем лёгкими ногами пошла в уборную, чтобы наконец увидеть себя в чужом наряде. Платье делало её стильной и немного дерзкой. Наташа даже застряла ненадолго перед зеркалом: кружилась и приседала в кокетливых реверансах.
К Степану, которого после его истории было совсем невозможно называть Арнольдом, вернулась счастливая и почему-то очень обрадовалась, увидев, что он разговаривает с барменшей. Наташа подошла, и Степан представил их. А потом рассказал, что в метро играет по зову души, по какому-то, что ли, наитию. А на самом деле у него есть вполне приличная работа. Он даёт уроки в музыкальной школе, а ещё играет здесь, в баре, каждый четверг, а иногда и в пятницу, и даже в субботу.
Вообще, за всеми этими разговорами Наташе слышалась необыкновенная, трудная судьба творческого человека. И она представляла себе почему-то, как папа Степана рано умирает, а он, маленький, поёт в переходах, чтобы помочь матери. А потом в их с матерью жизнь приходит отчим, который, заметив талант Степана, заставляет его заниматься, бьёт по рукам, привязывает к табурету и коварно планирует вырастить звезду, а потом возлежать на чужих лаврах. Наташе даже в какой-то момент захотелось поцеловать Степана. Но она раздумала, потому что она уже не помнила, что придумала сама, а что рассказал Степан, да и он сделался совсем печальным и был вовсе не похож на смешного и весёлого паренька из вагона метро.
Допив третью бутылку вина, Наташа и Степан вывалились из бара обратно на холодную улицу. Пошёл снег — огромные белые снежинки были похожи на аппликацию, наклеенную в канун праздников на окна детского сада. Воздух стал свежий и морозный. Приходилось идти очень близко друг к другу, и Наташа видела морщинки в уголках Степановых глаз. Она ни на секунду не умолкала и чувствовала себя так, словно часиков и не было никогда внутри.
Уже далеко за полночь они добрались до набережной. Степан добыл в каком-то ресторане горячего вина. Его налили прямо в пластиковую бутылку из-под лимонада, и от винного жара бутылка сморщилась. Наташа развлекалась тем, что пыталась вернуть ей форму, когда вдруг услышала часики. Они тикали нервно и возбуждённо, но не у неё внутри.
Она повернулась к Степану. Он стоял спиной к ней и смотрел на темнеющую за оградой воду реки.
«Ну вот, теперь ты их тоже услышала», — произнёс он и принялся пьяно карабкаться на ограду. Наташа поплотнее запахнула плащ, пряча поглубже чужое платье, и прошептала: «Я люблю тебя». А потом ещё громче: «Я буду любить тебя, пока они не остановятся».
Степан замер в позе из книжки комиксов о приключениях человека-паука, потом медленно стёк обратно на асфальт и повернулся всем своим тикающим телом к Наташе.
Она прислушалась. Внутри было тихо. Снаружи был Степан.