1.
Очередная стальная решётка вышла из-под прокатного станка. Режущий гидравлический пресс со скрежетом отрезал её от стального полотна, и та с грохотом упала на бетонный пол. Через несколько секунд процесс повторится. За эти секунды нужно вдвоем с напарником поднять упавшую решетку, оттянуть её на несколько метров и уложить в штабель. Решетка весит килограмм шестьдесят. Я не проработал и часу, но у меня уже отваливаются ноги, плечи и поясница.
В напарниках у меня был Обама, нелегал из Конго. Настоящий такой гетто-нигга из фильмов про настоящих таких гетто-нигг: широкоскулый, огромный, с банданой на лбу и золотой цепью на бычьей шеяке. Вообще-то, его звали Кристианом, а свое погоняло он получил за то, что носил майку «Obama for your mama». Он работает без устали, я едва за ним поспеваю.
Закидываем последнюю решетку на верх штабеля. На это у меня уходят последние силы. Жестами предлагаю Обаме взять тайм-аут. Минуту, всего одну сраную минуту. Он отрицательно качает головой и кивает в сторону бегающего туда-сюда Миши, начальника смены.
2.
На собеседование в агентство по трудоустройству я попал только с третьей попытки. В первый раз я проспал, потому что мы с товарищем пережрали ЛСД и сутки гуляли по Тель-Авиву. В следующий раз я не смог прийти, потому как умирал с жесточайшей похмелюги, упившись накануне в сопли на концерте «Gogol Bordello».
До этого я два месяца не мог заставить себя даже думать о том, чтобы выйти на работу. Последние три года я работал бариста. Сама работа мне нравилась. Ну то есть, мне нравилось готовить кофе. Виртуозно рисовать сердечки и листочки туго взбитым молоком в раскаленном эспрессо. За несколько лет я добился в этом определенного мастерства. Но меня выворачивало от самой мысли о том, что придется снова ходить на собеседования в рестораны и кофейни, стараться понравиться хозяину, корчить из себя жизнерадостного идиота, обслуживать упырей-клиентов…
3.
Собеседование проводила полная тетка с уставшим лицом. Записав имя, фамилию и возраст, она начала расспрашивать об образовании и опыте работы.
— Я писатель…
— Кто-кто?
— Бариста, говорю.
— Для барист у нас ничего нет.
— Я еще в телемаркетинге работал…
— К сожалению, без квалификации могу предложить либо салфеточную фабрику, либо ночные смены на арматурном заводе.
— Знаете, я, вообще-то, в колледже полтора года учил экономику. Знаком с офисными программами, имею представление о бухгалтерском учете…
— Дипломы или опыт работы есть?
— Нет.
— К сожалению, без квалификации…
— Хорошо, беру арматурный завод.
«Хотя бы неделю, а там посмотрим…» — подумал я, взяв направление на работу.
4.
Квалифицированной рабочей силой были китайские гастарбайтеры и русские израильтяне: фрезеровщики, сварщики, монтажники. Остальные были чернорабочими, в прямом и переносном смысле. Те, которые в прямом, представляли едва ли не весь африканский континент: суданцы, эфиопы, эритрейцы, нигерийцы. Среди тех, которые в переносном, были я и Валера-Хэм, угрюмый дед, получивший своё прозвище за окладистую седую бороду, придававшую ему сходство с Хемингуэем.
Смена начиналась в шесть вечера и заканчивалась в шесть утра. Двенадцать часов на осмысление ситуации, в которой оказался. Вспоминаю свою последнюю работу в кафе. Прохлада кондиционера, прихипованные официантки, уютные запахи кофе и сдобы, завтраки и обеды, гашиш с поварами перед закрытием… Устал работать с клиентами? Вот и ворочай железяки теперь, пролетарий ебаный. Продолжай семейную традицию.
Мой отец по десять часов в день под палящим солнцем сваривает швы в вонючих нефтяных цистернах. Мама уже тринадцать лет смотрит за стариками в богадельне. Их жизнь в Израиле состоит из тяжелой работы, ипотеки, счетов и долгов. Они скатились на несколько ступеней вниз по социальной лестнице и безропотно тянули лямку, старея и глупея на глазах.
Они из тех эмигрантов, которые даже и не пыталась выкарабкаться. Так живут их друзья. И друзья друзей. И тринадцать лет я слышу: «Если надо — будем пахать!» Где угодно, сколько угодно. Они смогли — смогу и я.
5.
Двенадцать часов завода — и ты на свободе. За следующие двенадцать часов ты должен успеть приехать домой, пожрать, посрать, поспать — и снова бежать на завод, и все это для того, чтобы просто продержаться на плаву. Мой бег от реальности закончился тем, что она меня настигла и вкатала в асфальт. Зато без офисного рабства, ага.
В станке что-то вышло из строя, и работа застопорилась. Воспользовавшись паузой, закуриваю. Коршуном налетает Миша:
— Какого хуя ты сел? Нет работы — бери метлу и подметай. Здесь пиздячить надо! Если что не нравится — завтра не приходи.
Выкидываю сигарету, беру метлу. Мне нужна эта работа. Нужна. Этот пидор не заставит меня её бросить…
— Бросай всё на хуй, пошли обедать! — хлопает меня по плечу Хэм.
ПЕРЕРЫВ!
6.
Разбившись в столовой по этническим группам, трудяги с аппетитом поедают обед. Запихиваю в себя сухой бутерброд. Проходящий мимо китаец-сварщик угощает китайской сигаретой. Говнище редкостное, кстати. Сигарета, в смысле. Хэм, задумчиво ковыряясь в зубах спичкой:
— Вот смотрю я на тебя, Рома, и удивляюсь. Вроде руки-ноги на месте, вроде и не глупый… Нахуя тебе этот Освенцим? Ладно я — алкаш, но ты-то что тут забыл?
— А я здесь на самом деле не работаю.
— Это как так?
— На самом деле, я преуспевающий экономист, а складывать в штабеля железки это мое хобби.
— А если серьезно?
— Если серьёзно, то я и сам не знаю, какого хера я здесь делаю. Карму отрабатываю, наверное…
— Карма-хуярма. Ты по-людски скажи. А то взяли моду…
— Ну, это что-то типа наказания за бессознательную жизнь. Чистилище.
— А, ну эт как у всех. Я вон тоже раньше поваром в «Хилтоне» работал. Тогда я еще на человека был похож. Пятерка в месяц, плюс социальные условия, плюс сверхурочные, плюс пищеблок дважды в день. И на людей хоть посмотрел, не то что эти хари здесь… Мадонна, помню, приезжала. Банкет на двести рыл накрывали, на всю ее свиту. Капризные все, как бабы. Этот не жрет то-то, тому недожарено, тому пережарено, этот аллергик, тот вегетарианец… Тфу! Да и не люблю я ее, Мадонну эту. Таланту — ноль, и пизда как шляпа… Потом эти приезжали, как их, блядь… Ну пидоры эти, что-то, с модой связанное…
— Депеш Мод?
— Ага, точно. Их тоже кормили. Внучка просила автограф взять, но какой там! Охрана не подпустила, только морды мельком увидел. А за концерт аж пятьсот шекелей содрали! Пидоры и есть. Ну я внучке билет все равно купил, подарок на тринадцать лет. Пусть добрым словом меня поминает.
— А сюда ты как попал?
— Да пробухал я работу-то. Сначала пил только дома по вечерам, потом начал вмазывать на смене. Поймали, пожалели, сделали предупреждение. Я сначала держался, а потом в запой ушел на неделю. Ну и выпиздили меня к ебаной матери, само собой. Теперь я железяки таскать буду, пока не сдохну или пока на пенсию не выйду. Тоже, стало быть, наказание мне такое Бог послал, за непутевость мою…
7.
В обоссанной кабинке туалета взрываю припасенный косяк с гашишем. Не самое мудрое решение, если твоя работа связана с тасканием тяжестей. Да и насрать.
В цеху Хэм о чем-то совещается с Мишей. «Забери меня отсюда, дедушка…» — вспомнил я чеховскую классику, глядя на старика. «Как штырит-то! Зачем же я так накурился?»
Закончив переговоры с начальством, Хэм подошел ко мне.
— Пойдешь со мной на прокатку стальной арматуры. Смотри в оба, не зевай… Порвётся трос — ебанёт так, что мама не горюй. Да, и еще опилки хуярят во все стороны, так что глаза береги. А следующий этап нашей воспитательно-трудовой терапии — галеры и урановые рудники! Гы-гыы…
Хэм запустил станок. Вспомнив емкое двустишие о мудиле, который не соблюдал технику безопасности, я нагнал Мишу и попросил выдать защитные очки и респиратор. Мишу просьба позабавила: «У нас очки и респиратор из дому приносят».
«До конца смены, — пообещал я себе. — Несколько часов, и всё, завтра не вернусь. Пошло все в пизду…»
Моя работа заключалась в том, чтобы поправлять ломом стальной трос, наматываемый на катушку. Почти сразу глаза, ноздри и рот набиваются стальной стружкой.
Я положил на землю лом, снял рабочую куртку, повесил ее на станок и пошёл в сторону раздевалки.
— Ты куда пошел?! – нагнал меня Миша.
— Домой.
— Или ты сейчас возвращаешься, или завтра можешь не выходить.
— Ты меня, конечно, извини, Миша, но на хую я вертел такую работу…
8.
Я шел домой, встречая рассвет. Снова ушел в никуда. Эйфория временной свободы. Я испытывал это чувство каждый раз, когда меня увольняли или когда я уходил сам. Не будет больше мучительного подъема с постели, переполненных автобусов, работы, к которой не испытываешь никакого интереса, начальников-самодуров…
Навстречу мне шел заспанный рабочий люд. Белые, черные, желтые, смуглые, женщины, мужчины. Они спешили занять свои места за конвейерной лентой, за кассой супермаркета, за станком, метлой, лопатой, бетономешалкой… В безумной гонке на выживание они смогли сделать то же, что хорошо удалось моим родителям, и никак не получалось у меня — подавить в себе протест.
«Работу любить надо, а не бегать от нее!» — как-то поделился со мной житейской мудростью один дедок, восемнадцать лет простоявший за конвейером на цементном заводе. Как и все дедки, проработавшие четверть жизни на заводе, он был на полголовы ебанутым, но доля правды в этих словах есть. А я пока в бегах. Очередная попытка сломать себя закончилась провалом. В борьбе за существование коллективный заводской дедок выиграл очередной раунд.
Дома ждали неоплаченные счета, кукурузные хлопья, засохший кетчуп и туманное будущее. Опять просить денег у родителей? Гоню от себя эту мысль, хотя уже наперед знаю, что позвоню маме. Опять я неправильно живу, опять я не умею тратить деньги, опять из меня ничего не выйдет.
Мама, как всегда, знает лучше. Все так. Ну разве что рассказы пишу. Иногда даже неплохие.