1995
Солнце слепило глаза, пот струйками стекал по спине. Эрнст Нёлле, за пятьдесят лет привыкший к умеренному канадскому климату, чувствовал себя здесь как в духовом шкафу. Еще пару дней назад он был дома в Онтарио, а сейчас плелся по безлюдной улице курортного городка во Флориде, о существовании которого раньше и не подозревал. В кафе неподалеку в первый раз за эти дни он заставил себя нормально поесть.
Подходя к деревянному зданию, в котором располагался его отель, он заметил на террасе двух мужчин в серых костюмах. Они встали ему навстречу. Один был высокий, с черными усами шеврон над толстыми губами. Второй — с короткой военной стрижкой — держал в руках темно-синюю папку с эмблемой орла.
— Эрнст Нёлле? — спросил тот, что с усами.
— Да. В чем дело?
— Мы из Управления специальных расследований, министерство юстиции. Я агент Розенберг, а это агент Коул. — Они показали удостоверения. — Мы бы хотели задать вам несколько вопросов.
Ноги у Эрнста подкосились. Он ухватился за перила террасы, чтобы не упасть.
— Хорошо. Только ради бога, не здесь.
Они прошли во внутренний двор с фонтаном в виде пары пухлых ангелочков с вазой в руках. Вокруг были раскиданы столики, только один из которых был занят пожилой супружеской парой. Эрнст и агенты сели поодаль. От фонтана приятно тянуло свежестью.
Подошла официантка. Розенберг и Коул заказали кофе, Эрнст — стакан воды со льдом.
— Приехали к нам погреть косточки, мистер Нёлле? — начал Розенберг, закинув ногу на ногу.
— Да. Но тут для меня слишком жарко. Я к такому не привык.
— Если вы собираетесь дальше на юг, например, в Аргентину, — Розенберг подмигнул, — то поверьте, там жара совсем невыносима.
Эрнста начал раздражать его насмешливый тон.
— А вы туристический агент?
Розенберг пристально смотрел на Эрнста маленькими черными глазами.
— Я думаю, вы в курсе, что в день вашего отлета Канадское правительство решило лишить вас гражданства? При переезде вы кое-что забыли им рассказать. Например, о вашей службе в СД.
Эрнст обернулся на пожилую пару проверить, не слышат ли они их разговор.
— Вас призвали на службу как фольксдойче. Когда наци пришли в вашу украинскую деревню.
Коул, который до этого сидел практически неподвижно, раскрыл папку, вытащил из нее лист бумаги и положил на стол. В левом верхнем углу Эрнст увидел свою фотографию. Гладкое лицо, наивные глаза. Неужели он когда-то был таким?
— Вы входили в Айнзацгруппу, — заговорил Коул. — В сорок третьем награждены Железным крестом. Потом ранение, окончание войны встретили в госпитале в Германии. Оттуда почти сразу мигрировали вместе с женой в Канаду.
Эрнст потер шею. Сколько он уже не спал? Сутки? Двое? Голову будто медленно сдавливали металлическим обручем.
— Я был переводчиком. Только и всего.
— Есть показания другого переводчика из вашей команды, Петра Вольфа. — Коул достал из папки еще один лист и положил рядом с первым. — Может быть, помните?
— Нет.
— На суде в Германии он заявил, что каждый член группы был обязан хотя бы раз участвовать в казни.
— Чушь, — прохрипел Эрнст. — Говорю, я был простым переводчиком. Мне было семнадцать. Мальчишка.
— А вот…
— Переводил, чистил сапоги, охранял склады от партизан.
— Вот показания еще одного переводчика, Йозефа Фукса. Он упомянул вас в числе участников расстрела пятисот евреев под Ростовом.
Эрнст тряхнул головой, словно отгоняя мысли.
— Я смотрю, уже начался суд. Адвокат мне разве не полагается? — Он увидел, что к ним кто-то приближается, и замолчал.
Официантка поставила на стол напитки и ушла. Лед в стакане Эрнста потрескивал и быстро таял.
— Еще пока не суд. — Розенберг сделал большой глоток кофе и вытер усы рукой. — Но он будет. И вы должны решить, где: здесь или в Канаде. И мой вам добрый совет, без иронии, действительно добрый: возвращайтесь в Канаду. Там ваш дом и семья, там вы наймете хорошего адвоката.
1942
Это было четырнадцатого ноября сорок второго года. Около шести часов вечера я услышал шум, доносившийся с улицы. Выглянув в окно, увидел, что к зданию подъехала вереница автомобилей: два легковых и два грузовика. Легковые машины были самые обычные, а грузовиков таких я раньше не видел. Они были похожи на автобусы, но без окон, просто глухой серый метал.
Из легковых автомобилей вышли несколько офицеров и около десяти солдат. Через месяц после оккупации к нам уже приезжала комиссия во главе с бургомистром, искали коммунистов и евреев. Тогда забрали двух воспитательниц. Я смотрел на огромные серые грузовики и думал, что в этот раз они смогут увезти весь детский дом.
Дверь открылась, и в комнату вошли несколько солдат с автоматами, а за ними офицеры. Один из них, в надвинутой на глаза фуражке с черепом и костями, поводил по сторонам большим, как картофелина, носом и заговорил, обращаясь ко мне.
— Вы директор? — перевел с легким украинским говором солдат, который стоял рядом с ним. Он был в форме службы безопасности (на рукаве нашивка — белые буквы SD в черном ромбе), очень молодой, с гладким лицом и ровным пробором черных волос.
Я ответил, что да, директор это я.
— Я Вальтер Рауфф, Оберштурмфюрер СС, — перевел молодой солдат. — Я хочу получить списки всех воспитанников этого детского дома.
Я принес документы из кабинета и отдал Рауффу.
— Сколько всего детей в доме и сколько из них могут ходить? — спросил он.
— У нас порядка сорока полностью лежачих ребят, все остальные могут ходить.
— Хорошо. Это доктор Дамцог. — Он указал на человека в военной форме. — Он осмотрит детей.
А ведь тогда я обрадовался. Подумал, что на нас, наконец, обратили внимание. Что у наших «тяжелых» будут обезболивающие, и они смогут хотя бы немного поспать; что ребята перестанут есть картофельные очистки, ведь с приходом немцев нас оставили без продуктов; что нуждающиеся даже, возможно, получат протезы и ходунки.
Я вызвался сопроводить Дамцога. Мы вчетвером — он, я, наша медсестра и молодой переводчик, — зашли в первую комнату, где я сказал детям, что пришел доктор. Все, кто мог, повскакивали с кроватей, а Вася Васильев даже прокричал «гутен таг». Дамцог сделал круг по комнате, покивал головой, ненадолго задержался у нескольких кроватей и вернулся ко мне. Некоторые ребята, пытаясь привлечь его внимание, показывали свои культяпки и куксились, когда доктор просто проходил мимо. Невостребованный переводчик от скуки чистил ногти спичкой. То же самое повторилось и во всех других комнатах, поэтому осмотр прошел быстро.
Когда мы вернулись, Рауфф стоял возле окна, сложив руки за спиной, и смотрел на солдат, которые курили возле грузовиков. Они перекинулись с Дамцогом парой фраз на немецком. Он посмотрел на меня.
— Доктор сообщил, что дети выглядят плохо, они недоедают. — Мое сердце быстро застучало, вот сейчас он скажет, что нам возвращают довольствие. — Мы их забираем и переводим в Ростов. Там будет соответствующее лечение и хорошие условия. Сообщите об этом детям и выводите всех на улицу.
Я смотрел в голубые холодные глаза переводчика. Тем временем Рауфф направился к выходу. За ним пошли все остальные.
— У вас полчаса, — сказал он на ходу.
— А что же мы будем делать? Персонал? — тихо спросил я.
— Мы найдем вам применение, не беспокойтесь. — Он поправил фуражку и вышел.
Я обежал комнаты и сообщил все детям. Кто-то начал плакать, но в основном все воодушевились. Переезд был для них целым событием. Топот башмаков, стук костылей и протезов сотрясали деревянный дом. Дети одевались, собирали свои вещи в узлы и выбегали на улицу. Малышей и лежачих мы выносили на руках, солдаты их забирали и относили в фургоны.
Когда к грузовикам повели остальных, Лена Кулешова — девочка была у нас всего третий день и не успела ни с кем подружиться — закричала, что забыла свою деревянную лошадку и попыталась вырваться. Солдат дернул ее за руку и потащил по промерзшей земле. Я кинулся к ней, но откуда-то сбоку прилетел тяжелый удар в голову.
Очнулся я на земле. С трудом сел. Одна рука онемела, сколько я так пролежал, не знаю. В месте удара нащупал липкое месиво из волос и крови. Двор был усеян вещами и костылями. Солдаты ловили детей, как разбежавшихся цыплят. Упирающихся несли к грузовикам. Из дома выносили тех, кто успел спрятаться. Один солдат колотил в дверь уличного туалета и орал на немецком. Безногий Колька Кораблев быстро полз по земле в сторону сарая. Закрыл глаза, чтобы не видеть, как его хватают.
Пошатываясь, я встал. Кровь медленно стекала по шее за шиворот. Под ногами лежало несколько маленьких узелков. Я поднял их, прижал к себе и зачем-то пошел к фургонам. Там переводчик помогал затаскивать последнего пойманного ребенка.
— Не надо, — сказал он, отряхивая руки. — Вы можете возвращаться в дом.
— Не жалко? — спросил я почти шёпотом.
— Жалко. Поверьте, это все как раз из жалости.
Они расселись по машинам, завели двигатели и уехали.
Через несколько дней их нашли закопанными в трех километрах от дома. Многие лежали в обнимку. Когда город освободили, врачи провели экспертизу. Следов огнестрельных ран или увечий найдено не было, все погибли от выхлопных газов еще в грузовиках.
— Из воспоминаний Константина Николаева, директора детского дома города Азов, использованных в ходе судебного процесса над пособниками немецких оккупантов.
2021
— Папа? — он ощутил у себя на колене что-то теплое. Это была рука. За ней из тумана выплыло лицо Ирэн.
— Папа, все хорошо? — Она пыталась поймать его взгляд.
Он открыл рот, но подавился кашлем. Боль разошлась по всему телу, словно из него выдирали колючую проволоку.
— Да, — наконец выдавил он.
Он был в гостиной своего дома. Ирэн сидела рядом на диване. Он перевел взгляд на женщину в черном пиджаке, которая сидела в кресле напротив.
— Кто это?
— Папа, это же наш адвокат, Джулиана. Джулиана Сигал, — сказала она тоном, каким обычно говорят с маленькими детьми.
Эрнст кивнул.
— Мистер Нёлле, я говорила о том, что процесс депортации запущен. Но он будет не быстрым. Есть много бюрократических моментов, через которые нужно пройти. Я думаю, что несколько лет у нас в запасе есть.
Двадцать пять лет судов и апелляций, и вот они наконец добили его. Сколько он еще сможет прожить? Год? Два? Дают спокойно умереть. Как благородно с их стороны.
— Но на правительство давят журналисты и организации, они будут говорить об искусственном затягивании процесса, и тогда шестеренки могут завертеться быстрее. — Джулиана покрутила указательным пальцем.
Она сделала паузу и глубоко вздохнула.
— Обезопасить нас в этом случае сможет ваше… теоретическое признание каких-то фактов, на которых делало упор обвинение. Тогда они от вас отстанут.
Эрнст посмотрел в окно. Ветер гонял коричневую листву по зеленой траве. Молчание затягивалось. Ирэн снова положила руку ему на колено, видимо, чтобы проверить, с ними он все еще или нет. Он решил не реагировать.
— Давайте мы на этом сегодня закончим, — мягко сказала Ирэн.
Когда она провожала адвоката, в комнату забежал малыш Роберт, в руках у него были шахматы.
— Сыграем, дедуль? — спросил Роберт. — Чур я белыми.
Роберт расставлял шахматы, а Эрнст смотрел в одну точку, широко раскрыв глаза. Все это время он был законопослушным гражданином, работал, платил налоги. И что в итоге получил? Непрерывные суды, помои, выливаемые на него и семью, постоянный страх депортации? Соседи отводят взгляд, когда он заходит в магазин, дети в школе дразнят Роберта Гитлером. По телевизору лицемерные морды политиков рассказывают о его якобы преступлениях, хотя сами погрязли во взятках. И все потому, что он просто был переводчиком.
Наверное, он случайно дернул рукой. Шахматная доска подскочила, фигуры покатились по столу и начали громко падать на пол. Эрнст выругался и наклонился под стол, где схватил первую попавшуюся фигуру и со всей силы сжал ее в кулаке. Костяшки побелели, боль начала резать ладонь. Все задрожало и заколыхалось.
— Ничего страшного, дед, — сказал Роберт, ползая под столом. — Ты не виноват.
— Что?
— Ты не виноват, — повторил Роберт, с удивлением смотря на него.
— Не виноват?
Эрнст откинулся в кресле и закрыл глаза.