«Шав-шав идет! Шав-шав!» — дразнили мальчишки и разбегались в разные стороны. Павло закрывал рукой странную трубку в горле и пытался что-то кричать им в ответ. Голос хрипел, шипел и шавкал. Но он существовал, так же как существовали ухватистые руки, колющий взгляд, резкие перекрестия морщин, острого носа и линии рта, из-за которых его лицо казалось решетчатым. Многие в Фёдоровке считали его живучим, иные — почти бессмертным.
Голос снова зашавкал, но уже другое: «Хроська! Жарь яишню». Фрося заметалась между курятником и хатой, и уже через пять минут на сковороде громко шкворчали тонкие шматы сала, а дрожащие руки разбивали над ними яйца одно за другим и выставляли на стол мутную бутыль. Фрося помнила первую и главную заповедь: к яишне полагается самогон. Вторая заповедь гласила: собрала на стол — тика́й отсель.
Павло запер за женой дверь. Самогон успокаивающе шоркнул по дну глиняной кружки. Поминай день субботний, кажись, так? Нет, сегодня, вроде, среда. Павло давно перестал следить за днями недели. Еще с тридцать второго. Тогда им запретили покупать хоть что-то на стороне, а они уже начали пухнуть от голода: Фроська, сыны, матерь с батькой. Неожиданно появился человек, и несколько фёдоровских, среди которых был Павло, отдали ему деньги, чтобы он тайком купил по мешку муки на каждого в соседней Мингрельской. Все же были свои, но нашелся иуда. Тому человеку — пулю в лоб прямо на огороде у председателя колхоза, Павло — десять лет сталинских лагерей. Лес уходил в небо, и когда он поднимал голову, чтобы разглядеть верхушки, шапка падала с головы. А по ночам он с остальными по очереди катался по еще горячим углям костра, чтобы не околеть.
Решетка морщин на лице стала резче. Кружка снова наполнилась до краев. Как в сорок втором под Сталинградом. В тот год зеки уже могли выбирать: отбывать дальше или идти на передовую с последующим освобождением.
Винтовку ему не дали — не достоин. Выделили лопату и приказали рыть траншеи. Снег там был совсем не таким, как на лесоповале. Он лился тяжкими красными реками в траншеи, обжигал и оглушительно ревел. Павло высунул голову, и тут же что-то нестерпимо горячее и колкое заткнуло ему горло.
Он надсадно закашлялся, схватился рукой за трубку, снова налил себе. Обоз, небо, тоже попавшее в плотное окружение, стальные рейховские орлы повсюду. Не вырваться. Горло ему починили поляки, и там навсегда прописалась эта тонкая изогнутая трубка. Теперь он мог сносно дышать и даже как-то говорить, если на время затыкал ее рукой. Только голос выходил шавкающим, да и ни к чему он пленному.
Шталаг в Восточной Пруссии. Шталаг под Мюнхеном. Шталаг в самом Мюнхене. Шта? — словно дразнил его усатый энкавэдэшник и ровным разборчивым почерком записывал ответы Павло: попал в окружение и был взят в плен в селе Дубовый Овраг, что под Сталинградом, с фашистами не сотрудничал, освобожден в апреле сорок пятого, добирался домой через румынскую границу… Плотный дым махорки окружал Павло, выедал глаза, и усы энкавэдэшника росли, все больше напоминая усы Того, Главного. Павло кашлял, затыкал трубку, продолжал отвечать шавкающим голосом на вопросы.
Фильтр он прошел, и земляки в него снова уверовали. И Фрося тоже.
Павло вскочил, нашарил под лавкой охотничье ружье. Со стола на него глазела давно остывшая яичница.
— Хроська!
Фрося знала, что будет дальше. Низко пригнувшись, она побежит по огороду, Павло начнет беспорядочно палить то в клубнику, то в кур, а по ногам Фроси будут струиться липкие ягодные ручейки, на груди или на лице нальется лиловый синяк. Потом он уснет и не увидит, как она отмывает ноги, прижимает к синяку алюминиевую ложку, подбирает все-таки подстреленную курицу, гладит по голове одного из внуков, приехавших на каникулы из города, и на его вопрос: «Ба, почему ты терпишь?» — отвечает: «Цэ мий чоловик».
Синяки сойдут быстро, забудутся. Из той курицы Фрося наварит кастрюлю борща. Павло будет осторожно хлебать этот дымящийся борщ с холодным островком сметаны посередине, стараясь не греметь ложкой и жадно прислушиваясь. А из старенького радио шипящий голос начнет ему рассказывать, что из космоса вернулась Терешкова, что кубанские хлеборобы решили перевыполнить нормы по сбору зерна, что в стране все спокойно.