Вечер. Затихший бульвар. Жёлтые фонари мягко освещают городской пейзаж. Крупные снежные хлопья мягко парят сверху вниз и, падая на мокрый лужистый асфальт, исчезают. Немногочисленные прохожие бредут по своим завершающим делам. Флегматичные авто, шелестя резиновыми покрышками, плывут по проезжей части.
Она сутулится от холода и переживает, что малыш обут не по погоде. Ребенок смеётся и бежит по бульвару, чуть не врезается в прохожего, но вовремя отскакивает. Прохожий ёжится, но продолжает путь, не сбавляя шаг.
Она следует за ребёнком, наблюдает его хаотичный бег, пытается предугадать опасный маневр, мучительно отмечает: малыш без перчаток, в не по сезону хлипкой одежде. Он останавливается и улыбается ей: худенький, «кожа да кости», бледный, русая челка набок, голубые глаза доверчиво трогательны и добры. Легкий снежный пух осел в отвороте шапки и на ресницах ребёнка.
Внезапный приступ боли в груди и нестерпимый грохот колотящегося сердца оглушают ее. Она зажмуривает глаза и хватается за фонарь. Подкатывают тошнота и темнота кошмарного безумия: острого, безграничного, разрывающего ее суть на комья грязи. Дыхание сбилось на два выдоха-вдох-не дышу, отчаяньебольслезы, выдох-выдох, не могу вдохнуть, вдох-выдох, вдох-выдох.
Она открывает глаза, трясущейся рукой зачем-то вытирает лоб, ей холодно и страшно. Снова это наваждение.
Она осторожно отходит от фонаря. Малыш бьёт мысом туфли асфальт. «Пойдем домой? Я устала». Он очарованно смотрит на маму и утвердительно кивает. Она протягивает сыну руку, тот, притворно сдвинув брови, мотает головой, расплывается в улыбке и радостными прыжками скачет в сторону пешеходного перехода. Он прыгает, оббегает круги вокруг фонарей, спотыкается и падает, тут же вскакивает и бежит дальше.
«Всё сам. Такой маленький и такой большой. Наверное, насквозь промок, как бы не заболел. Дома сразу посажу греться в ванну».
Воспоминание о доме отозвалось неприятным чувством досады вперемежку с чувством вины. После развода ей пришлось вернуться к матери. Удивительно, но мать была на стороне мужа, что только усложнило возвращение домой и дальнейшее сосуществование. О муже она не вспоминает, ушёл и ушёл. Быстро же он забыл о сыне. Когда звонит — она трубку не берёт: говорить и жалеть не о чем. Но мать… Мать заполнила совместную жизнь безмолвными упреками, жалостью и слезами разочарования.
«Да, всё не так. Я и сын — их горькое разочарование. В чем моя вина? В том, что не предаю сына? В том, что не соглашаюсь родить еще одного, нового, хорошего? Этот малыш стал смыслом моей жизни еще до своего рождения и останется им навсегда».
Бульвар умиротворяюще тих. Редкие авто проезжают мимо, вдалеке на светофоре открылось водительское окно, из него под звуки мелодичной нераспознаваемой мелодии вылетел красный огонек и тут же угас вместе с мелодией. Знакомая шапочка мелькнула у перехода.
«Дима!, — неестественным тембром вскрикнула она. — Стой!»
Двое у перехода от неожиданности вздрагивают и расступаются перед ней. Она бежит через дорогу за сыном точно след в след. Четырёхполоска загудела, послышалась ругань, несущийся грузовик сигналил, не успевая оттормозиться, но они успели впрыгнуть на тротуар.
Она упала на колени. Мгновение ватного ужаса сменилось тупой трясучкой с перебором всех возможных вариантов развития ситуации. «Ты что, малыш? Ты что? Ты что? Ты что?»
Она поднялась. Ей кричали, но она не могла разобрать слов. Пережитый страх и стыд смешались, нужно скорее уйти отсюда.
Мать открыла дверь и недовольно вздохнула. Но ей сейчас все равно, нужно скорее набрать горячую ванну.
Она лежит в кровати, ей холодно, но она не укрывается одеялом. В голове одно и то же: они гуляют, он бежит через дорогу, грузовик, бесконечные боль и ужас.
Он мертвый лежит в гробу, снежинки падают на его лицо и не тают.