Теперь Халибс уходил на запад, к холмам — от запертых комнат, развёрнутых к стене фотографий, надоевшего за годы работы моря. Лёгкие горели, сапоги скользили по траве, но с каждой неделей получалось зайти дальше. Холм с сосной он обнаружил через месяц.
Под деревом на покрывале сидела, накинув на плечи куртку, женщина с короткими седыми волосами. Халибс застыл, тяжело дыша. Она писала — рука так и носилась над блокнотом.
— Можете присесть, — сказала она. — Я вас не обижу. Наверное.
Халибс сел осторожно, будто на лотосовый лист. Она продолжила писать.
— Как вас зовут? — спросила она на третий день.
От привычки к молчанию слова застревали в горле каштановой скорлупой. Он откашлялся.
— Халибс.
Женщина одними губами повторила имя.
— Приятно познакомиться. Зовите меня Ирга. Если хотите.
Он кивнул. Внизу раскинулось лоскутное одеяло полей, ещё зелёных по весне, с заплатками люпина. На лоскутках мать когда-то научила Халибса шить, и он удивлялся тому, как несколько кривых стежков могли удержать вместе разрозненные обрывки. Впрочем, возможно, странным это казалось только теперь, спустя шестьдесят лет.
***
По дороге на рынок Халибс заметил, что люди шептались больше обычного. Сказал себе, что не о нём.
— Что, сбежал твой мальчик? — спросила продавщица, отмеряя для него фасоль.
Он приподнял брови. Лицо женщины окаменело.
— Внук твой сбежал. В Иркеш, к старшему твоему. А ты и не знаешь.
Он не знал. Но знал, почему. В ушах у него зазвенело — как когда-то вскрикнула тарелка, разбившись о стену.
— Сходил бы ты в центр, — сказала она, отдавая фасоль. — Думаешь, долго один протянешь?
Халибс буркнул что-то себе под нос — так, что и переспрашивать не захотелось. Звон не отстал, пока он, придя домой, не заглушил его старой опереттой.
В один вечер Ирга рассматривала собственную руку, словно удивляясь тому, что она пуста.
— Забыли блокнот? — спросил Халибс.
— Нет. Просто день сегодня не для письма.
— Вы пишете книгу?
Она усмехнулась.
— Я пишу глупости. Поверьте, издатели в очереди не выстраиваются. Но иначе было бы ужасно скучно.
Содержимое блокнота слилось в воображении Халибса в чернильную стену. Он мог бы спросить, но это казалось диким — будто коснуться чужого лица.
— Я прихожу писать сюда, — продолжила она. — А иногда к морю. В центре сожительства обстановка не та.
Халибс нахмурился. Не было похоже, что она нуждалась в спасении от бесконечных пустых дней.
— Не знал, — сказал он.
Ирга пожала плечами, накидывая плотнее куртку.
— Понимаете, я могу жить сама. Но я не хочу быть одна.
Ночью фраза колотилась в висок, мешая ему заснуть.
***
— Я не хотел, — сказал Халибс на другой вечер.
Ручка Ирги перестала шуршать.
— Не хотели чего?
— То, что обо мне говорят. С сыновьями, с внуком. Не говорю, что не виноват, но не хотел.
— Халибс, я не знаю, что о вас говорят. И про внука вашего тем более.
— Забудьте.
Он отвернулся. По долине скользил серебряной змеёй дальний поезд — на таком, должно быть, уехал внук. Было ли ему уже восемнадцать? Кажется, было.
— Знаете, — сказала вдруг Ирга. — Моя мама всегда говорила, что старается как может. И я думала, это чушь, пока однажды не сказала так дочери. От бессилия, конечно.
Халибс повёл челюстью.
— Не знаю, поверили бы мои дети, если бы я так сказал.
— Главное, чтобы вы себе верили.
После того как Каллайна умерла, Халибс не старался. Жил — будто спал, и только иногда вспоминал, что их дети не заснули вместе с ним. Он даже не знал, когда они успели стать взрослыми, чужими ему и друг другу. Но он в этом не признался, а Ирга не стала настаивать.
Он не смотрел ей в лицо. Взгляд выцепил расходящийся шов на её рукаве.
— У вас рукав рвётся, — сказал он. — Завтра я могу его зашить.
Ирга склонила голову на бок. Кажется, она не могла найти на его лице ответ.
— Можете? Правда? — спросила она. Он кивнул. — Что ж, шейте. Я ценю любую помощь.
По шее Халибса пробежало что-то странное — словно вставала дыбом невидимая шерсть.
***
Тем вечером он наконец дозвонился до Старшего.
— Папа, — Халибс представил, как сын потирает переносицу, жестом, который ему оставила Каллайна. — Скажи, что это что-то срочное.
— Он у тебя?
Вздох Старшего показался криком.
— Если Никко ещё и тебя подослал…
— Нет, — перебил Халибс. — Он со мной не говорит.
— Его можно понять, — сказал Старший.
Халибс сжал кулак, чувствуя, как давят на тлеющую кожу отросшие ногти.
— Мне жаль, — сказал он. — Мне жаль, что я его таким вырастил.
Старший рассмеялся.
— Ты его вырастил? Папа, это я его вырастил. И я провалился. Не смог ему помочь, не понял, что с ним не так.
— Тебе было шестнадцать лет.
— Спасибо, что помнишь.
На затылок дохнуло горячим.
— Ты не знаешь, как это, — сказал Халибс, — когда женщина, которую ты любишь…
— Не смей! — голос Старшего зазвенел, и Халибс прервался. — Мы тоже её потеряли. Я тоже её потерял.
Пауза была раскалённой.
— Скажи лучше, ты знал, как он обращается с сыном? — спросил Старший. Халибс молчал. — Да или нет, пап? Не знал, или знал, но ничего не сделал?
Халибс смотрел в приоткрытый шкаф, туда, где висело платье Каллайны — жёлтое с белым узором, последнее, которое он ей сшил.
Старший вздохнул. Молчание, кажется, ответило ему лучше, чем мог бы Халибс сам.
— Я надеюсь, у тебя кто-то есть, — сказал он. — Надеюсь, ты обратился в центр, как я тебе говорил. Я не хочу оставлять тебя одного, правда. Но как с тобой жить, я не знаю.
Звонок оборвался. Халибс швырнул в стену чашку — она не вскрикнула, только насмешливо загремела.
***
На следующий день над холмами висел хор первых пчёл. Ирга едва слышно гудела что-то себе под нос. Халибс не слушал. Он не забыл иглу и нить — проклятая память сработала как надо, так что теперь работал над рукавом. Игла слегка дрожала в руках, так и норовила ужалить пальцы.
— Да вы, кажется, злитесь, — сказала Ирга.
— Нет.
Ирга пожала плечами и вернулась к блокноту. Халибс продолжал следить за иглой, ныряющей в синеву ткани.
— Я подумала, — сказала она. — Не хотите как-нибудь выпить со мной чаю в центре сожительства?
— И вы с центром, — вздохнул Халибс.
— И я.
— Вы меня не убедите.
— Я и не собиралась. Иногда чай — это просто чай, Халибс.
Усмешка, всегда прятавшаяся в её голосе, вроде кислой сливовой кожуры, сегодня обожгла.
— Я не такой, как вы, — сказал он. — Мне не нужно, чтобы меня выводили на прогулки, как собачку.
Лицо Ирги заострилось, словно по нему ударили резцом.
— На мне нет поводка. Я живу с людьми, потому что они мне нужны.
— А вы им — нет, — во рту закипала слюна. — Я тоже никому не нужен. Но я не буду заставлять других меня терпеть.
— Что вам тогда нужно от меня?
Он не нашёлся с ответом. Ярость отступила так же быстро, как нахлынула, оставив за собой пересохшее русло.
— Я пойду, — сказала Ирга. — Обратно в конуру.
Разорванная нить зазвенела. Ирга ушла, забрав с собой куртку.
***
Стыд запер его дома. Когда музыка перестала помогать, Халибс обратился к креплёному вину. В яблочном жару он ссорился мысленно с Иргой, потом наяву набирал Старшего, пока не услышал металлическое «лицо ограничило круг возможных контактов».
Он всхлипнул, но так и не смог заплакать — смотрел в одну точку, пока не упал в сонный водоворот.
Проснулся Халибс с мутной головой, с веками, будто склеенными паутиной. Открыв наконец глаза, он увидел квартиру, будто чужую — пыльную позёмку на полу, скомканную рубашку в кресле, опавшие листья на подоконнике. Как давно он не убирался?
Из пелены его вырвал звонок в дверь. В коридоре стояла девушка в жёлтой форменной куртке.
— Халибс джун-Аян? — считала она с экрана.
Он кивнул.
— Я из центра сожительства. Одна из наших жильцов сказала, что вам нужна помощь.
— Ирга? Это так?
Ему хотелось поспорить. Сказать, что никто ему не нужен, а он им тем более. Но тело напоминало о тяжести между позвонками, о перечной горечи за глазами, которую так и не удалось прогнать.
О том, как слабели стежки, не дававшие ему развалиться.
— Да, — сказал он. — Кажется, я не могу больше… сам. Один.
Девушка кивнула, записала что-то — рука пронеслась над экраном. Халибс отступил в сторону, готовясь пропустить её в неубранную квартиру.
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Рассказ получается необычным, несколько словно с маревом. Вроде и реальность, а вроде и полумираж. Так и не увидел более-менее определенное место действия, Ирга призрачна, она как бы мерцает в сознании героя. Немного мне напомнил стиль рассказа скандинавскую прозу, повести Кнута Гамсуна после «Голода». Но мир, описанный автором, скорее, то ли тюркский, то ли арабский. Южный…
Про центр сожительства, я думал, будет больше, но тема эта, как говорится, почти не раскрыта. Может, автора стеснил объем…
В общем, потенциально может получиться крепкий рассказ, но сейчас еще, по моему субъективному мнению, это пусть тщательный, но набросок.»
Рецензия писателя Дениса Гуцко:
«Не могу отделаться от ощущения, что прочитал Маркеса — какой-нибудь позабытый кусочек из «Ста лет одиночества».
Теперь Аурелиано Буэндия уходил на запад, к холмам — от запертых комнат, развёрнутых к стене фотографий, надоевшего за годы работы моря. Лёгкие горели, сапоги скользили по траве, но с каждой неделей получалось зайти дальше. Макондо был тогда небольшим поселком из двадцати глинобитных, с камышовыми кровлями домишек, стоявших на берегу реки, которая несла свои прозрачные воды по ложу из белых, гладких и огромных, как доисторические яйца, валунов. Холм с сосной он обнаружил через месяц.
Не знаю, согласится ли автор, но манера письма очень похожа: изящное богатство лексики; тотальное остранение; неожиданные повороты не на уровне сюжета даже, а на уровне смыслов и предметного мира — всё появляется и разворачивается как-то вдруг: шитьё, центр сожительства, дети, одиночество, — и при этом эффекта мельтешения не возникает, эта игла работает стремительно, но очень точно. А главное, в отсылке к Маркесу нет никакой вторичности. Текст не смотрится ни пародией, ни фанфиком, ни упражнением на тему.
Многое исполнено мастерски. Например, описание телесного мира:
По шее Халибса пробежало что-то странное — словно вставала дыбом невидимая шерсть.
На затылок дохнуло горячим.
Или, напротив, описание внутреннего мира Халибса через телесность:
Он мог бы спросить, но это казалось диким — будто коснуться чужого лица.
Словом, очень телесный стиль письма (как оно у Маркеса в этом плане, я уже не помню — но это очень талантливо). Даже предметы — живые.
Халибс швырнул в стену чашку — она не вскрикнула, только насмешливо загремела.
Я бы рекомендовал выписать цикл рассказов или сборник в таком же стиле, наполнив его такими же свежими сюжетными решениями — и пробиваться в толстые журналы и издательства.
Кстати, на сакраментальное «о чём хотел сказал автор» ответ не приходится искать в муках — и в здесь всё стройно и внятно. Столь оригинального высказывания о разрушающей силе одиночества — точнее, пассивного приятия одиночества, — я в своём читательском опыте не припомню.
В общем, удачи автору! Обязательно прочитаю, как только увижу в журнале или в книжном.»