С

Странная история

Время на прочтение: 11 мин.

Чушь — это когда Чарли Чаплин 
на конкурсе Чарли Чаплинов 
в Монте-Карло занял
 третье место, вот это — чушь, 
а здесь совсем другое…

— из кинофильма «Счастливое число Слевина»

1.

У Клима все девушки были странными. Клим — от  Клименченко. Валерий Клименченко. Имя своё он ненавидел с детства, поэтому везде представлялся кличкой. Может, к  странному имени и приклеивались странные девушки?

Первой была одноклассница Тася Шунина. Во всех смыслах первой. Клим начал с ней встречаться в десятом классе. А в начале одиннадцатого у них всё случилось, когда Тасины родители были на даче. И прямо во время самого главного Клим стукнулся головой о железную полку над кроватью, и на раскрасневшуюся парочку посыпались спичечные коробки. Море спичечных коробок.

— Это моя коллекция, мои секретки, — с гордостью объяснила Тася, когда они лежали потом голые под одеялом, усыпанным  коробками. На каждой стояла дата — день, месяц, год.

— Угадаешь, что внутри, получишь подарок, —промурлыкала Тася, собирая растрепавшиеся волосы в хвост.

И Клим в предвкушении стал гадать:

— Спички?

— Ну, бли-и-ин… конечно, нет.

—  Ладно, ладно. Светлячки?

— Какие ещё светлячки?

— Жуки такие. Светятся в темноте. Не видела никогда? Да ты что! Когда маленьким к деду в деревню ездил, ловил их и в спичечную коробку засовывал.

— Зачем?

— Как зачем? Открываешь коробку ночью под одеялом… — Клим взял один коробок спичек и хотел открыть его.

— Не-е-ет! — вырвала коробку из его рук Тася. — Там не светлячки.

— Пуговицы? Значки? Какашки?

— Фу-у-у! Дурак!

— Сдаюсь. Что там?

— Видишь даты? 

Клим кивнул. 

— Сейчас… минутку… где же она? — Тася высунулась из-под одеяла, села и, по пояс голая, начала перебирать свои секретики. 

Она, конечно, была очень красивая — Тася. Её длинные, цвета хлебной корочки волосы были стянуты в тугой хвост толстой пушистой резинкой с Микки Маусом. Тася всё время вертела головой, отчего кончик хвоста чертил между выступающими лопатками невидимую линию. И можно было бесконечно смотреть на этот маятник. 

— Вот! Самая первая. С неё всё началось. — Тася обрадованно потрясла секретиком возле уха.  В стены коробки как будто ударился маленький камешек. На коробке была надпись: «27.05.89 — сосед Юра». 

— Ты помнишь, что ты делал двадцать седьмого мая восемьдесят девятого?

— Та-а-ак… Дай вспомнить… Мне уже исполнилось девять лет… школьные каникулы уже наступили… Знаю! Я гонял мяч с друзьями на площадке за гаражами. Сто процентов! Мог ещё с воздушки стрелять по банкам на пустыре или копаться на городской свалке в поисках сокровищ.

— На свалке? Какой ужас.

— Ты что! Свалка — это прекрасно. Чего мы там только не находили! Однажды нашли дохлую ворону, зажарили её на костре и съели на спор.

— Бе-е-е! Какой ужас! А я с тобой целовалась! Кошмар! Целовалась с дохлой вороной! Скажи, что ты пошутил. Скажи!

— Конечно, пошутил, — соврал Клим.— Так что там у тебя было с соседом Юрой двадцать седьмого мая восемьдесят девятого?

И Тася рассказала. В тот день их с мамой позвала в гости соседка — тётя Люда. Из армии вернулся её сын Юра. Юра служил в ГДР  и привёз оттуда кучу цветных леденцов в шелестящих пачках и жевательную резинку в ассортименте, Тасей ранее никогда невиданном. Все эти богатства блестящей горкой лежали в центре круглого стола, за который тётя Люда усадила гостей пить чай с сушками.

— У них там не как у нас здесь, — поделилась соседка впечатлением о Германии, как будто сама только что оттуда. Выхватила из кучи упаковку леденцов и добавила: 

— Вот хоть сасатки— это не наш «Барбарис» в бамажечках. Каждая конфетка в шелестяшку прозрачную завёрнута, все разных цветов, каждый цвет — свой вкус. Мне больше всего фиолетовые нравятся. Я бы вам дала попробовать, но пачки начатой нет. Вчера пока распробовали! — Тётя Люда отчего-то зашлась громким смехом, рот её широко открылся, обнажив язык и зубы, облепленные  разного размера кусками пережеванных сушек. Пара таких кусков вылетела изо рта и плюхнулась на скатерть. Тётя Люда тут же отлепила их от скатерти и отправила обратно в рот.

— А фиолетовые какого вкуса? — спросила Тася.

— Та кто их разберёт! Сладкие с кислинкой, больше других мне нравятся.

А Тасе, которая не могла оторвать свой взгляд от горы вкусностей, больше других понравился малюсенький набор жвачек в прозрачном жёстком пластике — синяя, зелёная, розовая и жёлтая.

— И как только все пошли рассматривать дембельский альбом, я стащила коробочку со жвачками. Три я сжевала и выплюнула, а когда осталась последняя, мне так грустно стало, что я решила не выбрасывать её, а сохранить на память. Вот. — Тася открыла коробку. В ней лежала засохшая серо-голубая жвачка с отпечатками зубов.

— Это всё жвачки? — спросил Клим и сгрёб в кучу ладонями немного коробок.

— Да!

— Во всех коробках?

— Да, во всех! Представляешь?

— Не представляю… Зачем это тебе?

— А тебе никогда не хотелось запомнить самые обыкновенные дни так, чтобы никогда не забыть? — Тася посмотрела на Клима такими сумасшедшими  глазами, что мурашки побежали по его спине эстафету — от копчика к затылку и обратно. 

Конечно, Климу случалось иногда раздумывать над тем, запомнится тот или иной день или сотрется навсегда из памяти. Особенно он любил поразмышлять об этом, сидя в уличном туалете, когда на летних каникулах гостил у деда в деревне. Туалет был сбит из разного размера досок и кусков фанеры. Из всех щелей в хилую постройку сочилось солнце и щекотало нос. Он смотрел на эти лучи, нарезанные неровными полосками, и думал: «Интересно, вспомню ли я когда-нибудь этот день?» Сучок, похожий на нос Буратино, ржавый гвоздь, служивший держателем туалетной бумаги, рваные куски «Правды», нанизанные на этот гвоздь толстой пачкой, жуткий запах из выгребной ямы, онемевшие от долгого сидения на корточках ноги и глупые свои мысли — всё это он запомнил. А какой был день недели, что он видел во сне, чем завтракал и обедал, с кем говорил и о чём, из памяти стёрлось.

— А какой смысл запоминать самые обыкновенные дни?

— Ты не понимаешь, Климушка, это такой кайф! — и Тася стала азартно открывать коробки.

Оказалось, что Тася не просто коллекционировала засохшие жвачки — все эти жвачки  были когда-то у кого-то украдены.

— Вот, кстати, твоя. Три месяца назад у тебя стащила, а ты и не заметил! Не заметил же? — Тася вынула серый засохший кусок из коробочки. — Хочешь подержать во рту? Я так делаю, чтобы вспомнить. Ну, открывай рот!

Клим послушно, хотя и без удовольствия, открыл рот. Тася положила ему на язык жвачку и легонько стукнула по нижней челюсти:

— Ну, как?

— Не жареная ворона, конечно, но тоже не очень. 

Клим ещё несколько раз рассматривал с Тасей её коробочки и готов уже был признаться, что у него тоже есть секретная коллекция, но вовремя узнал, что он не единственный, кому Тася показывает свои секретики, когда родители уезжают на дачу.

Это даже хорошо, что так вышло. Выпускной класс, экзамены, поступление на юрфак — Клим сосредоточился на главном и возненавидел жвачки.

Во время учёбы на юридическом с Климом случилось несколько романтических историй и все с творческими девушками. Элла, дочь министра юстиции одной из кавказских республик, любила голая, сидя на подоконнике, петь под гитару песни на арабском языке. Сначала было забавно, но потом то ли репертуар наскучил, то ли жанр, и Клим переключился на одногруппницу Вику. Вика играла в КВН в университетской команде. Она без остановки рассказывала шутки собственного сочинения. Иногда, конечно, попадались смешные, но смеяться приходилось над всеми. Однажды во время секса Вика вдруг вскрикнула:

— Ой! Подожди! Стой! Я придумала крутую шутку, надо записать, а то забуду. 

Это было уже совсем несмешно. 

А прямо на следующий день Клим шел через парк, и его окликнул женский голос. Голос исходил из туловища зелёного ростового дракончика:

— Помоги голову снять, умоляю!

Когда Клим обезглавил дракона, из него проклюнулась миловидная, со светлыми косичками голова и произнесла возмущенно:

— Блин, руки короткие сделали, не дотянуться! 

— Хорошо, что у меня длинные. Эта голова хоть настоящая? — Клим легонько дёрнул девушку за косичку. — Или под ней ещё одна?

Девушку звали Аней. Она работала аниматором в парке у большого надувного батута. И, так совпало, была мастером спорта по прыжкам на батуте. В этой девушке не было ничего странного, кроме такого совпадения. Ну и, пожалуй, вот ещё что — через пятнадцать лет, Аня, чей телефон Клим записал как «Аня аниматор», совершила невероятный карьерный прыжок от дракончика до вице-губернатора по культуре. 

Но это было потом. А тогда после Ани была прехорошенькая Оля с кличкой Вещий Олег. Клим думал, что Олег, потому что Оля, а Вещий — просто самый известный из Олегов. 

— Да нет! — рассмеялась Оля, когда через неделю после знакомства Клим поделился этой версией происхождения странной клички. — В третьем классе меня укусила ядовитая змея, хотя в нашем регионе ядовитые змеи не водятся, но эта сбежала из террариума, а я на неё наступила. Еле спасли меня тогда. 

— Ничего себе история!

— Ага. Вот, шрам остался, — Оля показала еле заметный шрам на щиколотке, — и кличка ещё приклеилась. Я вообще невезучая, хотя с какой стороны посмотреть. Ты меня сбил, когда катался на велике, но зато теперь мы вместе. Хотя будь осторожнее, невезучесть  — штука заразная…

Совпадение или нет, но Клим в тот же день стал участником уличной драки, попал в милицию и его тогда чуть не отчислили из универа. С Олей он на всякий случай расстался, но везение еще какое-то время не возвращалось. Вскоре он попал в инфекционку с острым пищевым отравлением. Произошло это после знакомства с Леной, филологом-виноделом, которая любила Брэдбери, выращивала на подоконнике одуванчики, делала из них «вино» и дала Климу это пробовать.

В больнице Клима буквально спасла и выходила интерн Марина, все звали её Марусей, — весёлая болтушка, она плела для пациентов из трубок капельниц смешных чёртиков. 

— Когда я делаю эту штуку для кого-то, то чёртик получается похожим на этого человека, на его настоящее, то, что внутри. Понимаешь? — ответила Маруся на вопрос, почему раздает всем свои художества.

— Понимаю.

Но на самом деле Клим всё понял только тогда, когда познакомился со своим Марусиным чертиком — на него смотрел больной, злой и уставший Чёрт. Ерунда вроде, но в тот момент Клим почувствовал, что Маруся — та, которой он хочет рассказать о своей странной коллекции.

2.

Он начал собирать эту коллекцию, когда ему исполнилось двенадцать лет. Клим гостил в деревне у деда тем летом. Кроме мамы и деда, у него никого не было. С мамой отношения не очень складывались, а дед был мировым. В тот день привезли гравий — целый самосвал светло-серых острых камней. Дед давно мечтал зацементировать двор, который в дождь превращался в большую грязную лужу. 

— Валерка, — только когда дед звал Клима настоящим именем, оно ему нравилось, — отойди подальше, чтоб каменюкой в голову не прилетело. 

— Сюда не долетит? — Клим перешёл на другую сторону улицы.

— Ты б ещё до речки убёг! Мишань, высыпай! — скомандовал дед, опершись на дверь грузовика.

— Есть высыпать, Андреич! — крикнул из кабины Мишаня. 

Кузов самосвала начал медленно подниматься вверх, а камни с грохотом поползли вниз. И вдруг раздался хлопок. Потом яркая вспышка. Какая-то неведомая сила оторвала деда от земли и отбросила на несколько метров от грузовика. Тело безжизненной куклой брякнулось на обочину дороги и загорелось. Или оно загорелось до того, как упало на землю? Клим тысячи раз прокручивал в голове случившееся: отойди — каменюкой — недолетит — доречки — высыпай — андреич — грохот — хлопок — вспышка, но никак не мог вспомнить, в какой момент это произошло. По большому счёту это было неважно. Дед умер мгновенно в тот момент, когда самосвал зацепил электрические провода и разряд тока прошёл через железный кузов прямо к сердцу деда, разорвав его на куски. Когда тело увезли, на земле осталось темное пятно, похожее на тень инопланетянина.

— Сначала я всё время рисовал это пятно, много-много раз, а потом нарисовал всё, как помнил. Вот, — Клим и Маруся сидели на полу, заваленном тетрадями и альбомами, — и мне как будто стало легче.

— Это очень грустно и очень талантливо. — Маруся провела нежно пальцами по картинкам.

— И когда я закончил рисовать комикс про смерть деда, — продолжил Клим, — мне захотелось рисовать другие нелепые смерти. Хочешь посмотреть?

— Очень хочу!

Клим дёрнул из стопки общих тетрадей самую нижнюю, в коричневой обложке с мятыми потёртыми углами, стопка развалилась и несколько тетрадей заехали под диван. Маруся полезла их доставать. 

— Оставь, потом. — Клим постучал ладонью по полу рядом с собой, призывая Марусю вернуться на место, она послушно плюхнулась рядом. —  Тут всем известные смерти.

— О-о-о… Это же Айседора Дункан! Ты думаешь, что шарф сломал ей шею?

— Уверен.

— Какая некрасивая она мёртвая…

— Мёртвые редко бывают красивыми.

— А это Раскольников убивает старуху-процентщицу?

— Нет. Это его прототип. Приказчик Герасим Чистов. В январе 1865 он убил двух старух — кухарку и прачку, чтобы ограбить их хозяйку, мещанку Дубровину.

— А лужа крови, которая вытекла из-под кухарки, похожа на Достоевского. Или мне показалось?

— Нет, не показалось. Ты очень внимательная и очень красивая… — Клим поцеловал Марусю, и они занялись тем, чем уже занимались до того, как начали смотреть странную коллекцию. Только до этого Клим занимался любовью с девушкой, которая ему очень нравилась, а теперь на полу с ним была Маруся,  в которую он был влюблён.

— Какой садист придумал переплёт железными пружинами? — Маруся вытащила из-под себя толстый альбом. — Посмотрим, кто это тут умер, чтобы после смерти оставить синяк на моём копчике…

— Нет! — Клим выдернул альбом из рук Маруси. — Это лучше не смотреть. Здесь смерти тех, кто умер, пытаясь осуществить свои сексуальные фантазии. 

— Хороший тизер, давай смотреть. — Маруся потянула альбом к себе и начала его листать. — О боже… скажи, что ты это не сам придумал, извращенец!

— Если бы у меня было такое воображение, я бы писал эротические триллеры, а это просто запечатленная реальность.

— Ты хочешь сказать, что вот эта парочка…

— Это произошло в стрип-клубе «Кондор» в Сан-Франциско, — перебил Клим, — у них там был большой белый рояль, который в середине вечеринки спускали в центр зала, и на нём танцевали стриптизёрши. И вот как-то после вечеринки охранник клуба и стриптизёрша решили заняться сексом на крышке рояля.

— Мне кажется, на рояле неудобно.

— Как-нибудь попробуем, чтобы убедиться. Главное, не повторить ошибки этих несчастных. Во время секса они нечаянно привели в действие подъёмный механизм, и их просто расплющило между потолком и роялем.

— Они жили счастливо и умерли в один день — вот как, оказывается, может выглядеть этот хэппи-энд… — Маруся перелистнула смерть от рояля и перешла к следующей. — А это что? Жесть какая! Ты хочешь сказать, что реальный чувак трахнул осиный улей? Этого не может быть!

— Да, представляешь, полный трэш! Его звали Хассе, и он  решил поиметь улей шершней. Когда его нашёл сосед, то смог опознать тело только по татуировке. Сто сорок шесть укусов, из них пятьдесят четыре в член. Перед смертью Хассе испытал оргазм, о чём свидетельствовали следы спермы на улье.

— Видишь, он так сильно хотел осуществить желаемое, что рискнул жизнью. А ты?

— А что я? Я это нарисовал. Сохранил, так сказать, подвиг для потомков.

— Я не об этом. Почему человек, который так достоверно изобразил член, распухший от осиных укусов, учится на юридическом?

Клим никогда не считал себя художником и никому не показывал свои рисунки. Он стыдился одержимости смертями, боялся, что его примут за сумасшедшего. 

— Когда думал, куда пойти учиться,  выбирал между патологоанатомом и следователем из отдела убийств. Написал на бумажках — юридический и медицинский, скрутил трубочкой и попросил дядьку, который по выходным на городской площади стоял с попугайчиком, вытаскивающим предсказания из жестяной коробки, чтобы его Кеша выбрал одну из двух моих бумажек. В общем, сто рублей — и я студент юрфака.

— Ты все важные решения принимаешь так? — улыбнулась Маруся.

— Плюс — минус.

— А давай сейчас напишем на бумажках то, что хотели бы сделать, но не решаемся. Каждый по три желания. Перемешаем и вытащим по одной бумажке. Но перед тем как вытащить, поклянемся, что исполним желаемое, независимо от того, что там будет написано.

История не была бы странной, если бы они не сделали то, что предложила Маруся. В общем, в тот вечер после того, как желания были написаны, а потом вытащены, эти двое занялась любовью на подоконнике в подъезде. А через какое-то время оба бросили учебу и уехали из страны.  Какое из двух желаний было написано Климом, а какое Марусей — неизвестно. Известно только, что эта парочка сначала жила в Амстердаме, потом они уехали в Израиль, а недавно одна наша общая знакомая сказала, что видела их в Канаде на выставке гладиолусов. Вроде бы Клим работает в страховой компании, а Маруся в хостеле для пожилых людей. Впрочем, мы не обязаны верить этой знакомой. Никому не обязаны верить.

Рецензия писателя и критика Романа Арбитмана:

«Что касается достоинств рассказа, то они очевидны: текст забавный, легко написан и с интересом читается. Чувствуется, что автор хорошенько изучил тему «Премия Дарвина» и насытил сюжет реальными (или хорошо стилизованными под реальные) примерами. Лоренс Стерн считал, что у людей должен быть «конек». Автор доводит эту примечательную идею до абсурда: у многих персонажей, включая главного, есть такие «коньки», порой совершенно дикие, но именно и они выделяют этих людей из сонма обывателей — тех, кто на подобные странности не способен. Мысль автора понятна: мир настолько плотно заполнен рутиной, что любое (даже безумное, даже самоубийственное) отступление от стандарта уже должно быть записано в плюс.

Есть у рассказа еще одно достоинство: образ рассказчика, пусть ненавязчиво, но присутствует в тексте. Повествователь внимательно наблюдает за персонажами — и он же подводит некий итог: «История не была бы странной, если бы они не сделали то, что предложила Маруся. В общем, в тот вечер, после того, как желания были написаны, а потом вытащены, эти двое занялась любовью на подоконнике в подъезде. А через какое-то время оба бросили учёбу и уехали из страны…»

Теперь о недостатках. Главная проблема в том, что текст слишком рыхлый, в нем много необязательного (легко сокращаемого, заменяемого и пр.). Каждый эпизод по отдельности забавен, но одна история не вытекает из другой, а просто нанизывается на достаточно условную нить бесконечных четок — как у Шахерезады. И вот получается, что рассказ уже перевалил за середину, а в нем всё еще нет главного — только второстепенное, выстроившееся в очередь. По сути, вся первая часть — то есть более двух третей текста — это лишь пролог, подступ ко второй части, где Клим знакомится с Марусей и делится с ней своей парадоксальной коллекцией. Но что же происходит в финале? Увы, ничего. Казалось бы, антология странностей должна была и завершиться какой-нибудь суперстранностью, либо, наоборот, какой-то внезапной банальщиной, «перпендикулярной» сюжету. Но нет здесь ни того, ни другого. Финал не открытый, а просто повисает в воздухе. Это особенно обидно, потому что чего-то ждешь — и напрасно.»

Рецензия писателя и критика Майи Кучерской:

«Рассказ в целом хороший. Много чудесных находок. Автор отлично пишет — с точки зрения стиля, живости диалогов, подбора деталей, гибкости языка. То есть почти со всех точек зрения.

Но интересное и мощное начало немножко обрывается в никуда. Получилось — статист Клим, милый, но без голоса и воли, окруженный прекрасными девушками и меняющий их как перчатки, в финале, уже в последней трети рассказа (слишком поздно – или надо было на это намекать настойчивее, чтобы мы ждали с замиранием сердца развязки) оказался одержимым престранной страстью, немного безумной. И только нам это приоткрылось, как Клим укатил с лучшей из девушек в дальние страны.

Хорошо бы чуть докрутить, додумать, про что же эта история. И какой он, главный герой. Характер, желания, вектор. Потому что в первой части кажется, что главная героиня – Тася. Ее секретики такие классные, что ее и успеваешь полюбить. Однако она уходит на второй план. 

Надо определиться, кто все-таки главный здесь. Очевидно, Клим. И куда его вывела эта травма смерть дедушки на глазах помимо выбора профессии и  увлечения комиксами про смерти и экзотические совокупления. Что он понял, к чему пришел, чего хочет в жизни? Это самое важное. А не встреча с чудесной Марией даже. Это же все-таки не сказка про «они жили долго и счастливо», а история про путь героя. Этот путь намечен травма, тяга к смерти но надо прочертить его яснее. Тем более все талант, язык, свой голос — у автора для этого есть.»