Умер Юра.
Для всех соседей на Маяковке это было неожиданно. Он только-только вышел на пенсию. Хотел пожить для себя, повозиться в огороде, больше времени проводить в лесу, куда он в любую погоду с таким упрямством ходил каждый субботний рассвет — за земляникой, грибами и розовыми колокольчиками, которые нравились его шестилетней внучке Оле.
Все случилось быстро. Юрина жена Валя — громкая тучная женщина с мужской стрижкой и в очках с толстыми стёклами, входящая в чужие дома с непрошеными советами и замечаниями, — в начале сентября на три недели укатила на юга вместе с сыном, снохой и внучкой: мам, поехали с нами, купе возьмём, с Олей нам поможешь. Юра сказал: езжай, конечно, ты так давно не была на море.
Вернулись они темным вечером — загорелые, с подарками, шутками-прибаутками. А Юра — вскопавший без них всю картошку, затопивший баню, накрывший на стол — встретил их в дверях, держась за косяк: от боли в животе не мог распрямиться, но улыбался под пышными усами, будто прося прощения за свой вид.
Валя охнула. Андрей подхватил отца, помог зайти обратно в дом, усадил на стул.
— Юра, что?.. — начала было ругаться Валя, но вскоре стихла, испуганно опустившись рядом с мужем на колени.
Оля пряталась в дальней комнате, обнимая собаку Жульку, выглядывая из своего укрытия, как из окопа — голодная и усталая с дороги, позабытая взрослыми.
Скорую вызвали от соседки Любы — только у неё на улице был телефон. Через два дня в отделении ему стало лучше — Валя радостно делилась новостью с Мариной из дома напротив, перекрикивая мальчишек и свою неугомонную Олю, играющих в войнушки рядом с палисадником. А ещё через день Андрей приехал из города весь в слезах. Долго сидел в своей «Волге» за рулем и не мог выйти. Валя, услышав шум мотора, резко распахнула дверь на крыльцо и замерла. Все стало понятно — и в это было совершенно невозможно поверить.
Вся Маяковка слышала, как она воет, вцепившись в сына. Как она стучит кулаками в стены маленького покосившегося домика, который Юра на пенсии хотел отстраивать и укреплять.
То, что врачи в приемном отделении по беспечности или ещё по какому другому поводу сочли раком четвертой степени, отправив Юру в палату мимо рентгена и недавно появившегося в больнице аппарата УЗИ, оказалось застарелой язвой желудка, так обострившейся без ежеутренней овсянки Вали во время ее трехнедельного путешествия в Крым. Кровотечение открылось ночью. Не спасли.
В день похорон шел дождь. Валя все время поправляла голову Юры в гробу, стараясь положить ее прямо, но та все время сваливалась набок — рот покойника некрасиво открывался, обнажая плохие зубы. Валя злилась и кричала: на сына, который не знал, куда себя деть, на сноху Машу, постоянно цепляющуюся за ее локоть — то ли подержаться, то ли поддержать, на скорбных женщин в платочках — бывших сотрудниц по бюро, соседок, приятельниц, бросающих десятирублевые купюры в гроб, на него, лежащего с закрытыми глазами и открытым ртом, в новом костюме, получившим всего лишь один раз пенсию. Злилась и кричала, злилась и…
Долгие месяцы, когда земля стыла и теряла желтый цвет осени, Валя бродила по Маяковке, накинув на ночную рубашку пальто Юры. Она стучалась к соседям, а те, вначале так участливо зазывавшие ее посидеть с ними вечером, к зиме придумали целую кучу дел-оправданий: для Вали у них больше не было времени.
А у Вали времени было много. Оно текло вязко и бессмысленно, заполнялось молитвами и разговорами с богом, в которого она поверила в тот самый первый день, увидев заплаканного сына.
Валя перестала всех строить и командовать, но не перестала быть громкой: ее горе слышала вся Маяковка, ее боль и страхи знали даже за рекой. Валя плакала и плакала, вспоминала и корила себя, теряя вместе со слезами веса и размеры, прежде делавшие ее такой сильной громадиной рядом с худым, даже костлявым Юрой.
Внучку Олю присылали на выходные. Володя и Марина из дома напротив видели, какой неприкаянной теперь была девочка в гостях у бабушки. В эти дни Володя старался помочь Вале наколоть дрова, как-то ещё поучаствовать в хозяйстве, разделить Олино одиночество. Одиночество Вали разделить было нельзя.
Ночи теперь были трудными. Валя будто несла какой-то пост. Боялась то ли черта, то ли собственной дремы — переставала бубнить свои жуткие молитвы про «плод чрева твоего» только с первыми петухами. Вале чудилось, как Юра идёт к ней через огород, осторожно обходя в темноте подернутые первым снегом грядки, но она была не рада ему, она страшилась его: у Юры в этих снах никогда не бывало лица.
Живущая за рекой бабка Лида, имеющая на Маяковке репутацию ведьмы, заклинательницы и знахарки (это в девяностых-то!), долго не думала, диагноз поставила сразу: мучается его душа, Валентина, не даёшь ты ему улететь спокойно, надо тебе дом окурить, душе выход показать. Сквозь заляпанные стёкла очков смотрела Валя, как ходит по двум ее комнаткам, в которых больше не будет курить ни один мужчина, бабка Лида, развевая за собой едкий дым и рисуя мелом кресты на стенах. И вдруг заметила огромный крюк на потолке, служивший многие лета назад верой и правдой незнакомой ей молодой матери, жившей в этих местах, может быть, еще при царе — держал люльку с младенцем, берег ребенка, пока мать уходила на покос.
И возникла у Вали мысль.
Этот крюк и ее сбережет.
Валя приступила к подготовке. Чтобы закончить жизнь и, может быть, начать новую, нужно было подвести итог всему прошедшему. Приободрившись, найдя смысл вставать с постели, Валя сразу после утреннего чая садилась перед купленным сыном телефонным аппаратом (дисковая бэу модель черного цвета стала первой причиной размолвки), доставала старую записную книгу и обзванивала былых друзей и знакомых.
С тех пор как она вышла на пенсию и вместе с Юрой и комнатной дворняжкой Жулькой съехала с городской квартиры, оставив ее сыну с женой и только что родившейся девочкой, прошло шесть лет. Шесть лет мечтаний превратить старую гнилушку в крепкий безопасный дом, шесть лет слабеющих связей, шесть лет старения и ожидания настоящей старости.
На том конце провода ее узнавали, соболезновали, кое-кто соглашался зайти. Хоть путь из города до Маяковки и был не таким уж долгим, зимой добраться сюда без машины было все-таки затруднительно. Люди приходили несмотря на гололед. В основном женщины. Валя видела в этом закономерность: мужчин-ровесников она находила либо в запое, либо на кладбище. Зашедшим на чашку чая гостьям Валя выдавала историю своей жизни, подводила ей итог — всегда по одному и тому же сценарию.
«Я, Тамара, тридцать семь лет как за каменной стеной прожила. И не было у меня никого ближе Юры. Даже Андрей… Чо уж сейчас говорить… Как отца не стало, он и от меня избавиться хочет, наверно. Мог бы забрать меня в город, там три комнаты. Но нет, не заслужила, видать, буду тут гнить. Мало, видать, с Олей помогала».
Гостьи качали головой, пробуя встать на защиту Валиного сына, но это всегда оставалось без ответа — такие реплики в сценарий Вали не входили.
Под конец Валя снимала очки и плакала, утирая слезы кухонным полотенцем. Соболезнующие извинялись, собирались, клали руки Вале на плечо, говорили «держись, Валентина» и уходили в скрипучий мороз.
Когда список телефонов кончился, Валя достала альбомы с фотографиями. Медленно отклеивала снимки от бумажных страниц, долго рассматривала их, а после рвала. Некоторые снимки — просто пополам, некоторые — на мелкие кусочки. Как только потеплело и снег в огороде стал таять, отнесла к бочке для сжигания целый мешок порванных фотографий.
Соседка Марина зашла помочь по хозяйству. После зимы на Маяковке сушили матрасы и подушки на улице. На старую панцирную кровать — у каждого в огороде стояла такая — бросали, как на сковородку, пережившее еще один год тряпье, апрельское солнце согревало его, избавляя от запахов сырости и печали.
Валя сидела на лавке — в мятом халате, рабочей мужской куртке, которую никогда не стирали, в шерстяных носках и галошах, посмеиваясь над Мариной, которая, на ее взгляд, опять слишком уж вырядилась для огородных дел. Марина была моложе лет на двадцать, к соседке обращалась не иначе как «теть Валь» и была готова терпеть ее насмешки, потому что умела терпеть. Она и увидела мешок с фотографиями, который ждал, видимо, своего часа.
— Теть Валь, чо эт вы, снимки сжечь хочете?
— Хочу, — безучастно ответила Валя, болтая отекшими ногами и щурясь на солнце. — А тебе, Марина, больше делать нече? Еще один матрац из дома вынести надо.
— Да как можно-то снимки жечь. Там вон Олька маленькая, страшно же жечь такое, теть Валь. — Марина рассматривала незавязанный мешок, присев у бочки.
— А чо страшного-то. Когда умру — они придут и начнут рыться, копаться в моих вещах, будут говорить про меня гадости, знаю я их, ничего им не оставлю.
— Теть Валь, вы про Андрея с Машей? Чо б им про вас гадости говорить. Они каждые выходные тут, продукты привозят.
— Олю они привозят, вот, Марина, что они делают. Побудут немножко — и в город. Развлекаться, от ребенка отдыхать.
— Это чо, плохо, что ли? Теть Валь, а? — Марина протянула было руку к горловине мешка, но тут же отдернула, услышав резкое, грубое:
— Не тронь нахуй!
На следующих выходных была совсем весна — потекли ручьи, дорогу на Маяковке развезло. Андрей с Машей и Олей оставили машину у автобусной остановки и шли по грязи пешком с пакетами в руках, увязая в черных лужах по щиколотку. Марина перехватила их на три дома выше, запинаясь, путаясь в словах, сказала про фотографии. Андрей нахмурился, переглянулся с Машей, сухо поблагодарил Марину и ускорил шаг.
Пока разбирали продукты, слушали монотонный бубнеж Вали про то, что масло вот опять купили подешевле, да и правильно — на ком еще экономить, на старухе в самый раз. Маша несколько раз попробовала вмешаться: «Ну что вы, мама». Но Валя на любые попытки снохи реагировала одинаково: «Хорошо тебе там в квартире живется, а?»
После короткого обеда из хлеба, вареной колбасы и молока — Валя перестала готовить — Андрей с Машей и ребенком вышли в огород: сосульки с крыши бани скинуть, снег по углам разбросать, чтобы быстрее таял.
Тогда-то Андрей и заглянул в бочку. На дне лежали обрывки фотографий, по краям подернутые чернотой: Валя пыталась их сжечь, но сырость в бочке не дала огню разгореться — так, подымило и все. Андрей с отчаянием сматерился. Рядом играющая с собакой Оля замерла.
— Оля, Маша, доставайте фотки, доставайте все, в пакет куда-нибудь складывайте, домой унесем, склеим! — Андрей перевернул бочку и высыпал нетронутое огнем прошлое своей матери прямо на снег, а сам широким шагом направился в дом, к Вале.
Кричали до самого вечера. Плакали, обвиняли друг друга, припоминали старые обиды, наносили новые. Андрей хватался за волосы и орал: «Ты больная, мама? Ты больная?!» Валя, торжествуя, орала еще громче: «Посмотри, Юрочка, посмотри, как меня твой сын называет! Без тебя совсем страх потерял!» Это был работающий прием, Андрей замолкал, стиснув зубы.
Как стемнело — ушли, ушли всем составом, забрали Олю. Валя стояла на крыльце, смотря, как они пропадают в густом черном вечере, покрикивая им вслед, но уже без прежнего энтузиазма, по инерции. Когда кричать стало некому — всунула ноги в галоши и пошла к дому Марины и Володи.
На ее стук открыл Володя. Глядя куда-то мимо него, Валя тихо сказала:
— Марине привет передавай, спасибо от меня. Помогла так помогла.
Не дожидаясь ответа, развернулась и, угодив в самую глубокую лужу, выругалась:
— Вот бляха!
Володя выкрикнул вслед (он всегда говорил с Валей как с глухой):
— Так теть Валь, помочь чем-то?
— Да, есть одно дело, жду тебя завтра.
Валя уже переходила дорогу, хлюпая по грязи, слабо освещаемой светом из окна, на подоконнике которого только у нее еще не стояло рассады. Этим летом Валя не будет ничего садить, полоть, поливать, копать. Какой в этом вообще смысл.
Следующее утро выдалось хмурым. Летел мелкий дождь, дул ветер. Весна подразнила и снова спряталась.
Володя пришел сразу после завтрака, надеясь, что от него требуется что-то малое и быстрое. Сделает и пойдет, своих дел было по горло.
Его, привычно радуясь, встретила Жулька, виляя хвостом, чуть подпрыгивая и повизгивая. Валя сидела на неубранной кровати, лохматая, опухшая, погрузив ноги в тапки.
— Теть Валь, я не вовремя? Попозже зайти?
— Нормально. Чо уж, баб в ночнушках не видал. А уж старухи-то стыдиться…
— Да вы и не старуха вроде, — смущенно почесал голову Володя, перетаптываясь на пороге.
— Старуха-старуха, нече тебе любезности сыпать. Я вчера все про Марину и тебя поняла. Соседушки. Знала бы — секретами не делилась.
У ног Вали уселась Жулька, все еще немножко виляя хвостом, пригибая приветственно голову. Ощутив меж ушей руку хозяйки, пустилась лизать ей ноги.
— Умру я скоро, Володя. Собака без меня тоже подохнет — никому не нужна будет. Псина она немолодая, на свете пожила. Так что может и вперед меня помереть, не жалко.
— А чо вы умирать-то собрались, теть Валь? Лето скоро, дел будет много. — Володя то прятал руки в карманы, то доставал.
— У тебя дела, а у меня какие? — Валя поднялась с кровати и, накинув висящую на стуле куртку, пошла к выходу, потянув за собой Володю. — Пошли.
В огороде, за сараем с инструментами — там, где росла черемуха, — Валя протянула Володе лопату:
— Сможешь яму тут выкопать?
— Теть Валь, зачем яму? Земля еще студеная, не поддастся.
— Небольшая пусть будет, с Жульку размером. Давай, чтоб к обеду поспел. — Валя похлопала Володю по спине. — Болеет она, так что доброе дело сделаешь.
Андрей с семьей не приезжал недели три, на Маяковке уже начали шептаться, не бросил ли он мать взаправду, может, Валя не так уж и неправа в его черствости.
Машина подъехала к дому в теплое субботнее утро. Именно такие дни в мае, когда уже цветут яблони и желтеют в низкой траве головки мать-и-мачехи, напоминают о том, что лето все-таки неизбежно, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. Городской ребенок, выпрыгивающий из салона автомобиля, замирает, учуяв запахи расчувствовавшейся весны и гудение шмелей. Маша, заметив, что Оля, хлопнув дверью машины, не торопится бежать к бабушке, а стоит и втягивает ноздрями воздух, грустно улыбнулась и, достав из багажника пакеты с постиранным бельем свекрови, медленно пошла за мужем в дом.
На стук в дверь ответа не последовало. Замок открыли своим ключом. В доме было душно и затхло. Валя давно не открывала форточку, не проветривала. Поэтому особенно странно было слышать жужжание бьющейся в окно мухи — откуда она здесь взялась?
— Мам! — позвал Андрей, бросив пакеты на пол. — Мама!
Никто не ответил.
— Андрюш? — Маша тронула его за плечо и обернулась на вошедшую в дом последней Олю.
— Выйди с ней на улицу, — сказал Андрей.
— А где Жулька? Почему она не встречает? — замерла на пороге Оля.
— Пойдем-ка пока, в огород выйдем. — Маша взяла дочь за руку и закрыла за собой дверь.
— Чо, уж боитесь ребенку старуху показывать? — раздался из-за печки Валин бас.
Валя лежала на кровати, придвинутой вплотную к печной стене, Андрей отметил про себя эту странную перестановку. Все везде было в пыли, белье валялось несвежими комьями в ногах похудевшей, давно не смотрящей на себя в зеркало женщины, в которой Андрей не сразу узнал мать. Рядом с кроватью на полу стояла немытая посуда, осколки стакана опасно блестели рядом с ее тапками. Посреди комнаты стоял стул, рядом валялся ремень отца, с крюка под потолком свисала веревка.
— Блядь, что ты тут устроила?! — Андрей водил по комнате стеклянными глазами, замечая краем сознания присутствие Вали, бормочущей проклятия и жалобы.
И вдруг он услышал крик, прорвавшийся сквозь забитые на зиму ватой щели окна, выходящего на грядки и сарай. Кричала Маша: «Скорую! Андрей, скорую!»
Оля, вышедшая с матерью в огород, спасаемая родителями от ненужных детским глазам зрелищ, продолжала искать любимую Жульку, которая делала ее присутствие в этом доме хоть сколько-нибудь выносимым. Осматривая в поисках собаки огород, она нашла за сараем странный холмик земли, не покрытый нежно-зеленой патиной первых сорняков, как другие грядки. И пока Маша заглядывала в недра бочки — мало ли что придет в голову Валентине, Оля принялась раскапывать этот холмик стоящей тут же, рядом, лопатой, с трудом управляясь длинным для ее роста черенком.
Собачкин труп не был зарыт глубоко — все-таки в тот день Володе не удалось сделать хорошую яму, погода была не та. Увидев в земле шерстяную лапку, Оля уронила лопату, а потом упала сама — тихо, не успев позвать маму.
Когда Маша заглянула за сарай, поняв, что перестала слышать дочкин голос, Оля лежала на земле рядом с потревоженным земляным холмиком, ставшим, очевидно, могилой для Жульки.
— Скорая! Скорая! — кричал в трубку Андрей, когда пальцы наконец смогли набрать нужный номер.
— Вас слушаю.
— Девочка, шесть лет, упала в обморок, не приходит в себя, почему она не приходит в себя!
— Адрес?
— Маяковского, 35. Ждем вас, скорее, пожалуйста, скорее…
Соседи видели, как рядом с «Волгой» у дома Вали остановилась машина скорой помощи. Как оттуда вышли двое — с чемоданчиком и усталым видом. Как выбежала к ним Маша. Как спустя несколько минут из дома вышел Андрей, неся на руках Олю, как за ним, торопясь, шли врачи и Маша, бледная и безмолвная. После того как все скрылись внутри, машина заворчала, заводясь, и дала задний ход, ища маневра для быстрого разворота. Через несколько минут на Маяковке снова стало тихо.
Валя стояла у окна без очков, даже не пытаясь щуриться, чтобы разглядеть силуэты людей и машины во дворе. Она поняла, что никого больше нет, когда стала слышать только муху, мотающую круги перед стеклянной преградой. Слепое разноцветное море перед глазами успокаивало ее, отстраняло от жизни, может быть, даже лучше крюка на потолке, с которым у нее ничего не вышло.
— Юра, еще ведь утро, Юра. Давай попьём чаю. Хотя ты, наверное, уже голодный. Во сколько сегодня в лес ушел? Я еще спала. Юра, где ты в мае землянику нашел? Какой же ты молодец.
Валя водила рукой по кухонному столу, сметая с него пыль, крошки и дохлых мух.
Рецензия писателя Дмитрия Данилова:
«Потрясающий, сбивающий с ног текст. Я давно не читал текстов, наполненных таким беспросветным ужасом, такой тоской, такой мукой. Это очень талантливая работа. Образ героини получился выше всяких похвал. Сильная, грубая личность, которая не смогла перенести утраты главного человека своей жизни и наполнившая ужасом жизнь своих близких. Мощнейший, зловещий образ. Прямо физически чувствуешь, как в ней, этой несчастной ужасной женщине, растёт и закипает злоба на весь мир (сцены с фотографиями, с собакой, дикая ссора с сыном).
Прекрасно описаны реалии ужасающего быта Вали, пришедшего в полный упадок после смерти мужа и утраты смысла жизни. У автора получился текст, в котором жаль всех — и саму эту несчастную и невыносимую Валю, и сына с его женой, и бедного ребёнка, и соседей, которые, очевидно, настрадались от Вали еще при жизни Юры.»
Рецензия критика Варвары Глебовой:
«Проблема текста в том, что у него несколько кульминаций, и они спорят друг с другом. Вот завязка — смерть Юры, развитие действия — изменения, происходящие с Валей, переломный момент — когда она замечает крюк и решает покончить с собой. Дальше достаточно логично выглядят прощание со всеми, кто есть в записной книжке, и сцена с разрыванием фотографий. Дальше ждешь кульминационный момент: что она сожжет фотографии и попытается повеситься. Но вместо этого мы получаем всего лишь сцену ссоры. Валя приглашает соседа прийти завтра — ждешь, что завтра ему придется снимать ее с петли, но он всего лишь выкапывает яму. Причем сразу понятно, что собаку она собирается убить, так что потом труп собаки шока не вызывает. Родные не приезжали три недели, наконец едут — ждешь, что хоть сейчас-то они наконец найдут повесившуюся Валентину, но на деле находят всего лишь убитую собаку, а у девочки случается обморок. Подробно описано, в какое запустение пришел дом, но остается непонятным, когда накопился беспорядок — до или после неудачной попытки покончить с собой. Девочкин обморок на героиню никакого впечатления не производит, это холостой выстрел. Выживет она или нет — не интересно в данном тексте. Могло бы стать интересно, если бы это волновало Валентину, но ее это не волнует, она сходит с ума. После долгого ожидания ее смерти такая развязка слабовата.
Что можно сделать? Можно попытаться схлопнуть количество ложных кульминаций. Скажем, Валентина может разом, разделавшись с прощальными встречами, заняться и фотографиями, и собакой. Родные приезжают, ругаются из-за фото, а потом девочка находит собаку и падает в обморок. Логично после такого не приезжать три недели. А приехав, обнаруживают ее живой, но сумасшедшей среди запустения. Может быть, родные так и не приедут больше, обиженные за дочку, и в финале читатель должен увидеть Валентину в полном одиночестве? И тогда это будет иметь больший эффект. Важно выстроить структуру рассказа так, чтобы каждая следующая сцена была мощнее предыдущей.»