Десять часов до…
Цейфер машинально потрогал торчащие волосы на макушке — час назад София решила его постричь, потому что «папа ты у меня такой молодой!» или ещё почему-то, Цейфер не понял, и теперь у него была модная стрижка-площадка, как у американского новобранца из боевика. Сквозняк приятно холодил кожу на голове и хотелось сидеть ровно, расправив плечи. Пока Цейфер привыкал к новой стрижке, поглаживая торчащую щётку волос, София быстро сгребла седые патлы веником, а потом выдала ему модную чёрную футболку в счёт завтрашнего дня рождения, расцеловала и усадила его заниматься с Варей. Теперь Цейфер сидел и кивал, слушая, — старая привычка сохранилась ещё со времён, когда он был доцентом на кафедре экономики и слушал студентов, кивая, даже если они несли чушь.
— Деда, а что это за линию ты нарисовал? — Маленькая Варя водила шариковой ручкой по рисунку, копируя дедушку — поджимая губы, как он, и сопя.
— Это называется график, смотри, вот сюда растет, видишь? Тут по вертикали пончики, а внизу дни. Сколько Винни-Пух съел в пятницу?
— Восемь!
— А потратил монеток? Смотри, красная линия ниже. — Цейфер убрал палец и посмотрел на Варю — всегда было интересно наблюдать, как у неё упрямо поджимались губы и краснели щеки, когда она соображала.
Варя вдавила ручку в бумагу и резко провела чёрную линию, лист надорвался с шелестом.
— Восемь!
— Нет, не восемь, смотри внимательнее! — кивнул Цейфер.
— Папа, она же ещё маленькая! — протянула София через плечо, закрывая кран над мойкой.
— Шестнадцать! — Варя выкрикнула ответ прямо Цейферу в ухо, почти оглушив криком.
— Маленькая и очень умненькая! — Цейфер поднял Варю и пересадил к себе на колени. — Да, моя кроха?
— Очень умненькая!
— Ладно, ладно, это, конечно, очень важно, я помню. — София начала греметь тарелками, разыскивая что-то в шкафу.
— А папа тоже умненький? — Варя начала обводить кружками пончики, соединяя их в косичку.
Цейфер потрогал макушку и кивнул.
— Папа твой умненький тоже. Если бы он так, как ты, линии умел отличать.
— Папа!! — София обернулась, в руке была доска для разделки овощей, руки были мокрые после мытья посуды, и она снова нанесла этот дурацкий макияж — глаза подведены темной тушью, лицо бледное — как научилась краситься в пятнадцать, с тех пор никого не слушала. Губы дрожат опять.
— Деда, а что, папа не понимает, где красная, а где зелёная линия, что ли? — Варя захихикала, поглядывая на маму.
— Точно! Где красная он и не… — Цейфер не мог остановиться, хоть и прятал глаза в график. Варя вырастет, поймёт.
София громко хлопнула доской для разделки овощей по столу.
— Вот! Нарежь лук колечками.
Цейфер поднял глаза, София смотрела на него и что-то тихо произносила одними губами.
— Как ты умеешь, — добавила она в голос.
— Да, я умею! И лук колечками тоже умею.
— Деда, а зелёная чёрточка почему такая?
— Это пунктир называется. Винни-Пух ещё не заработал эти монетки, видишь, пончики закончились ещё третьего мая, а по красной уже семнадцатое.
— А как же он тогда пончики съел?
— А пончики, Варя… — София выложила на доску два больших пучка зеленого лука. — Он не съел, он их хорошо cпрятал на будущее, чтобы потом их стало много-много и мы купили бы домик. — Чуть поправив пучки, она разрезала кухонным ножом сразу оба поперёк, брызнув на Варю луковым соком, и придвинула доску к Цейферу, положив нож рядом.
— Решили, значит. Сами. — Цейфер вдруг решил протереть очки, густые брови все время оставляли жирные следы на стёклах, он снял очки, взял бумажную салфетку и начал тереть стекло, отчего оно только набрало бумажных ворсинок. Он дунул на стекло, надел очки снова, но стало еще хуже, слева внизу появилось жирное пятно. Цейфер решил держаться и смотрел на Софию, не моргая.
— Наш папа — молодец — сам вложил и сам выиграет скоро! — Варя закрашивала область под графиком, превращая его в подобие весёлого существа с глазами и без рта.
— Да, вложил и закопал под деревом в стране…
— Да, папа! — прервала его София. — Решили. Это инвестиции. Люди выигрывают. И все ещё надеемся, что ты будешь жить с нами в новом доме, — добавила она, смягчившись. — Варя, не мучай дедушку вопросами, ему уже отдыхать пора.
— А мама с папой… тебе приготовили… как раз… — начала Варя, растягивая слова и поглядывая на Софию.
— Варя! Ну-ка встала, книгу в зубы и в свою комнату.
Варя тут же скуксилась, забрала книгу со стола, потом положила на колени и закрыла заглавие рукой. Над красными буквами вверху было написано: «Цейфер А. Я.» и из-под ладошки выглядывал остаток заглавия — «… для маленьких умниц». Варя тихо открыла книгу снова.
— У дедушки новая книжка есть, интересная. Будем по ней дальше заниматься. — Цейфер ссадил Варю и подождав, когда София освободит ему проход, вышел.
Цейфер открыл маленькие, в половину роста, двери и вошёл на чердак. Вдоль стены слева были сложены его книги и старые вещи, дальше под окном — вещи хозяев дома, они уговорили Цейферов подержать их на чердаке, да так и не забрали, и Цейфер в конце концов накрыл их чёрной полиэтиленовой плёнкой. Где-то здесь должны быть «Упражнения для школьников по математике» Цейфера, кандидата наук, перевезённые вместе со старыми конспектами. Хорошо, что не дал Софии оставить их там, на Краснознаменской, и настоял, чтобы упаковала перед вылетом. «Не только лук колечками, не только, — подумал Цейфер, снова проведя ладонью по модной стрижке. Волосы напоминали щётку и приятно кололи ладонь. — Может, в школах этому уже и не учат, но это все равно основы, никогда не устареет».
Прямо за балкой торчала голова лошади. Нет, это не лошадь, это маска лошади, та самая, Варина, и не лошадь это, а пони, конечно же, разница была принципиальная.
Цейфер потянул за маску, швабра неожиданно закачалась вместе с темной массой под ней. Он откинул покрывало. Кресло! Кресло-качалка! Новое, еще в полиэтиленовой пленке. Завтра пятьдесят девять лет. Вот он, подарок, на который намекала Варя, кося хитрыми глазками на маму. «Значит, качалка. Буду сидеть в ней и качаться. В их новом большом доме». Голова лошади согласно кивала, качаясь после того, как ее побеспокоили.
«А папа молодец — вложил и сам выиграет скоро!» — вспомнил он.
Голова затихла.
«А ты — старая лошадь, Цейфер. Ходил по кругу, кивал головой. То есть пони, конечно же».
Цейфер потянул маску на себя. Швабра упала на пол с грохотом, и он увидел, что за креслом стоит его старая гитара. Цейфер машинально потёр подушечки пальцев друг о друга – мозоли давно сошли. Взял гитару. Держать на весу было неудобно, Цейфер поставил ногу на стопку старых книг. Потом сел на них. Закрыл глаза. Nothing else matters. Вспомнил anything, something, nothing — стишок из Вариного урока по английскому. Она поймет, когда вырастет.
— Папа, ты с гитарой? Где ты ее откопал? Мы думали, её мыши съели! — София нарезала петрушку для салата и заняла весь стол обрезками, а Варя сидела рядом и играла кружочками зелёного лука.
— Мыши съели, — захихикала Варя и затихла, когда София посмотрела на нее строго.
— Вот. — Он выложил на стол небольшую книжицу в желтоватой обложке.
«Надеюсь, к пятнадцати годам ты научишь её раскрывать скобки в выражении», — проскрипел внутри него ядовитый голос.
Цейфер попятился к выходу.
— Папа, ты куда?
София взрослая, а все как ребёнок, надо ей знать, куда же идет папа.
— Я позвоню.
«Я уже вырос, большой мальчик. Сначала хостел, а там посмотрим, — подумал Цейфер, идя по коридору и бережно неся гитару, чтобы не стукнуть о мебель. — Ещё утро, например, до Франкфурта часа два, наверное. В восемь вечера на улице Zeil все только начинается. Время исполнять мечты. Nothing, something, everything.
Варя поймёт, когда вырастет».
…59
— Вот что бывает, когда люди теряют работу, — промямлил голос с британским акцентом. Цейфер стащил маску, чтобы ответить жёстко, что он не безработный, он просто здесь играет, и что он, вообще-то, был на том первом концерте в 89-м, где Pink Floyd исполняли Learning to Fly, и что…
Нет, это не ему. Это вокруг барабанщика напротив столпились люди, и долговязый британец кивает головой в такт барабанному ритму — через улицу сидел музыкант в маске зайца с длинными ушами и колотил барабанными палочками по пластмассовым белым вёдрам, расставленным вокруг. Безработный сопляк. Хотя получалось у него неплохо. Вначале неплохо, пока Цейфер не заметил, что барабанщик подыгрывает его песням. Вот и сейчас слышно было только барабанщика, а Цейфер сидел почти один.
Цейфер пытался играть громче, чтобы заглушить наглеца. Тот снова поймал ритм. Превратил его в энергичное соло, и люди сомкнулись вокруг. Цейферу оставалось только изучать их спины.
Цейфер пробовал взять кое-что посложнее. «Love Hurts, Nazareth должно его поставить на место», — подумал он и начал выкрикивать припев скрипящим голосом, имитируя фальцет Дэна Маккаферти. Британец повернулся, вместе с ним оглянулась девушка, которая тёрлась возле него.
Не сработало, барабанщик тут же начал партию для назаретов и оба снова повернулись к нему. «Что ты, пацан, понимаешь в этом, тебя на свете еще не было, когда они это спели», — злился Цейфер. Уши заячьей маски издевательски болтались в такт барабанным ритмам. «Цейфер и морду набить может», — вспомнил Цейфер, как ещё в армии над ним смеялись, окончательно и бесповоротно разозлился, встал и пошёл к барабанщику.
Барабанщик продолжал стучать, и чем ближе подходил Цейфер, тем грохот вёдер был громче и омерзительнее.
Цейфер подошел и стал рядом совсем близко. Барабанщик упрямо колотил по ведрам.
— Тут на три четверти надо. Понятно? — сказал он барабанщику громко, как глухонемому, но тот продолжал отбивать свою музыку.
— Drei четверть! — Он вспомнил, что надо же по-немецки, наверное.
Барабанщик не реагировал, только ведра тряслись от ударов. Цейфер присел на корточки рядом с ведрами и сложил голову на руки, как гопник.
Соло закончилось, наступила тишина. Цейфер притянул к себе ближайшее ведро и постучал громко по нему ладонью без всякого ритма.
— Hören sie, заяц? — почти прокричал он в тишине и постучал еще раз, громче.
— Я иду, иду, — послышался голос рядом, и быстро, запыхавшись, подошла женщина лет шестидесяти, в модном берете и со спортивной сумкой. Поставив сумку на парапет, она спросила: — Миша, что тут у тебя?
Барабанщик снял маску, и Цейфер тут же встал — на него смотрел немолодой мужчина и улыбался, в уголках глаз собрались морщинки. «Отличная стрижка — площадка, ровная такая, как после салона, — подумал Цейфер и машинально потрогал свою щётку волос. — И седой, волосы почти белые».
— Арон Яковлевич, Цейфер. Вот я тут играю, рядом. Рок, такое, — представился он нерешительно женщине.
— А я Лида, мы с Мишей тут каждый день музицируем.
— А Immigrant Song можете? — произнёс барабанщик вдруг. — Я вот разучиваю, не могу пока взять точно.
— Так там в слабую долю надо, кроме последних четырёх тактов, и бит по малому барабану, а у вас…
«Ведра» — хотел сказать он, но вовремя замолчал.
— А вы тоже тут играете, значит? И мой вот колотил по своим вёдрам дома на веранде. Я его сюда выгнала, чтобы не шумел. А ну, дали тебе хоть что-то? О, три евро, и то хлеб.
Цейфер молчал и смотрел, как барабанщик пытался крутить палочки между пальцев.
— Ну а мы тут играем, значит, — продолжала Лида, — дети дом купили и уехали. В дыре, час на электричке отсюда. А мы снимаем, не стали с ними, нам поближе к городу надо. Большой дом у них, они и комнату нам выделили. А мы остались.
— Ладно, я пойду. — Цейфер вдруг забеспокоился о гитаре, что осталась на его месте.
— А мы подумали, что вы сердитесь на нас. Тут до вас играл один. Еле разняла. Ведра летели по всему Цайлю.
— Лида! Он сам получил. Еще и мало. Фальшивил, как старая кастрюля.
…и один месяц
Цейфер сел ровнее. На взятой из хостела подушке сидеть было удобно. Посидел так, медитативно провожая взглядом прохожих сквозь дырочки маски. Мимо идут люди по своим делам. Сейчас он заставит их останавливаться. Он проиграл первые ноты Nothing Else Matters и запел.
Нет, совсем не тот голос. Скрипит, не тянет. Дома на чердаке акустика была как в органном зале. Здесь, на улице, себя не слышно за шорохом ног и галдежом прохожих.
«Почему они так шумят? Я приехал к ним, сижу, пою и играю для них. А они идут мимо. И шумят».
Цейфер перестал петь. «Все, отдыхаю три минуты», — сказал он себе строго и снял маску, подставив вспотевшее лицо майскому солнцу.
— Папа, смотри, это дедушка в маске лошади был!
— Смотри, дорогая, дед — рок-звезда, сейчас выдаст что-то.
Цейфер быстро надел маску снова и застыл, ожидая, пока любопытные поймут, что ничего не происходит, и пойдут по своим делам, потом снова взял гитару в руки. Хорошая вещь — маска. Никто не знает, что тебе пятьдесят девять, если ты, например, рыжая лошадь.
Барабанщик перестал стучать по своим вёдрам. Цейфер поднял голову — маска лежала рядом, на парапете на клетчатой клеенке стоял термос, и Лида раскладывала бутерброды. Потом она наполнила два походных стаканчика и один дала барабанщику. Он приподнял стаканчик, делая знак Цейферу, как будто выпивая за его здоровье.
Цейфер снял маску, поднялся и подошёл к барабанщику.
— Не в 85-м, а в 89-м они это пели. Мне тогда тридцать было, а ты только курить учился.
— Слушай, Цейфер…
— Ты проспорил, значит.
Женщина взяла один бутерброд, поправила половинки хлеба, положила сверху еще кусок колбасы и протянула Цейферу.
— Как ваша Варя, к школе готовы уже?
— Ага, так трудится! Звонила вчера по скайпу, умножение уже знает! И читает, сорок три слова в минуту! — Цейфер постоял, ожидая восхищения и расспросов, но они молчали.
«И у мамы с папой тоже все хорошо». Цейфер сел рядом на парапет так, чтобы видеть гитару, и достал телефон. Уведомлений не было, и он засунул его снова в карман.
Рецензия критика Варвары Глебовой:
«Тонкий, сложный рассказ, психологически нюансированный. Позиция отстраненного наблюдателя, лишь слегка заглядывающего в голову главного героя, позволяет создать текст-шифр, требующий разгадки. Что происходит в семье дочери Цейфера, почему зять вызывает у тестя такое неоднозначное отношение? Вероятно, это связано с домом, с переездом — но полноту картины достроить не получается, потому что фокус соскальзывает на другое: гитару, предпочтенную креслу-качалке, хостел, предпочтенный комнате в новом доме, соревнование, а потом дружбу с двойником — уличным барабанщиком. Главный герой не размышляет о своей судьбе и своем выборе, он размышляет о музыке, о ритмах и долях. Это делает текст строгим, лаконичным. Всю палитру эмоций, всю идейную составляющую приходится додумывать.
В финале мы видим героя одиноким — дочь не пишет ему, барабанщика не интересует его внучка. Счастлив ли он теперь? Или самое важное — что он свободен? Ученый, математик, он прячется от людей за маской лошади, чтобы просто играть — в этом есть достоинство, есть правда. Вероятно, в доме у нелюбимого зятя, сидя в старческом кресле-качалке, он был бы еще более одинок, только под маской любимого дедушки.
Это хорошо написанный текст, с живыми диалогами, отличной, очень естественно изображенной, девочкой. Здорово, что в первой части герой, избегая говорить прямо, использует в качестве иносказаний математику, а во второй — рок-музыку. Хороший момент — как Цейфер протирает очки, а потом смиряется с тем, что это не удалось, ради того, чтобы поддержать разговор с дочерью. Отличный рассказ!»
Рецензия писателя Наталии Ким:
«Итак, о чем рассказ? Вышедший на пенсию вполне еще себе крепкий умный мужчина, у которого есть любимая дочь, умненькая внучка, обучающаяся по программе, которую когда-то сочинил дед, еще там за кадром явно нелюбимый зять, которого дед не стесняется опускать за глаза при дочке и внучке и который выиграл в лотерею. Они собираются покупать не то строить новый дом и зовут с собой деда. Деду это всё не нравится, и тут он обнаруживает на чердаке кресло-качалку — подарок к грядущему 59-летию, и считает это оскорбительным, посылает к чертям все семейство и отваливает в Германию играть на площади на гитаре, где встречает бывшего соотечественника-конкурента. Живет, играет, общается, семья им не интересуется, конец фильма.
Повествователь-наблюдатель имеет свой собственный безусловный голос, образ его выдержан чётко, всё по делу, тут нет никаких нареканий, и это тоже безусловно результат, как и то, что написано всё хорошим языком. И главный герой — состоялся, он не плоский, не скучный, у него есть характер и принципы, его хорошо слышно (особенно в первой части).
Что не очень понятно: как он выглядит, ибо кроме прически там почти ничего нет о внешности, на какие средства существует так долго за границей (пусть и живет в хостеле), но самое главное — это осуществленный «монтаж». Герой уходит с гитарой — бац! — он на площади, играет. Потом — бац! — прошел месяц — герой играет, семья не объявляется, а он, похоже, врет своим знакомым об успехах внучки Вари, просто придумывает их, хотя это не точно — может, за это время они и связывались.
В чем основной конфликт? В том, что человек бунтует и не хочет «уготованной участи»? Хочет ломать шаблон? Что-то доказать родным? Ощущать себя живым? Ну и как — ощутил? Я не поняла, ни чего он хотел, ни чего достиг…
Интерес создается из интеллектуальной потребности человека получить ответ на вопросы и загадки. Тренируется интеллект — удерживается любопытство и внимание читателя. Когда мы пишем, задавая условный вопрос или демонстрируя загадку, мы заставляем читателя ждать, но обязательно должны сделать так, чтобы всё было внятно. Интуитивно мы ищем в книге объект — за кого я «болею», затем определяем «центр добра» этого героя, затем идентифицируемся с ним. Эмоциональная потребность читателя — чтобы всё было хорошо у героев: включается эмпатия (беспокойство и сопереживание). Мы устремляем к выбранному герою все свои мысли и эмоции, желая, чтобы он разгадал загадки, обрел ценности, следим, чтобы он справился со всем, что ему на пути нагромоздил автор. И вот тут у меня наступает ступор — вроде мне приятен и интересен Цейфер, но зачем его понесло в Мюнхен, что его с ним связывало, какие конкретные воспоминания, как он там когда-то оказался «на том самом концерте», почему вспомнил именно этот эпизод своей жизни, чем ему это было так дорого — не нахожу ответов на эти вопросы, к сожалению.»