Саша хлопнул дверью — дружбе конец. Щеки его раскраснелись от жаркого спора, гладко уложенные по последней университетской моде волосы растрепались. На ходу надевая шинель, он сбежал по ступеням крыльца на зимний мороз и окликнул кучера:
— Федор, едем домой!
— На ночь глядя? Разве не останетесь как обычно у Михала Дмитриевича?
— Нечего нам здесь делать, — нарочито громко произнес Саша.
— Не нравится мне ветер, барин, вон как крутит, и снег срывается.
— Если поторопимся, успеем засветло.
Ехали молча. Снег валил уже хлопьями.
Саша поглубже закутался в шинель. В полудреме он снова и снова проигрывал в уме, как Миша потешается над его рассказом. И еще смеет утверждать что он, Саша, не умеет принимать критику.
— Друг называется! Видеть его больше не хочу, — решил Саша, прежде чем окончательно провалиться в сон.
Проснулся Саша от холода. Вокруг было совсем темно, ветер дул немилосердно, завывая и бросая колючий снег в лицо. Сани стояли на месте.
— Почему не едем, Федор?
— Беда барин, буран. Сбились с дороги, третий час блукаем.
Саша огляделся, вокруг — сплошная снежная пелена. Небо и земля слились воедино, и казалось, что сани стоят посреди бескрайнего белого моря.
Откуда-то издалека донесся протяжный вой.
Саша почувствовал, как в груди у него ухнуло.
— Федор, ты слышал?
— Слышал, барин, слышал. Чуют они нас, ох чуют!
Вой повторился, только на этот раз множеством голосов.
— Что делать, барин? Не найти нам дороги, все замело. А ведь я говорил, нельзя ехать, нет у нас с собою ничего. Либо замерзнем тут за ночь, либо волки… — Федор махнул рукой и запричитал: — Бедная моя Дуняша, бедные мои ребятишки, и бедная ваша маменька, виноват я перед ней, не уберег, — и слезы покатились у него из глаз. Федор вытер их рукавом и отвернулся.
Саша закусил губу и взял свою университетскую сумку. Там он вслепую нашарил тетрадь и карандаш, согнулся, рукавом защищая бумагу от снега, поднес тетрадь совсем близко к глазам и дрожащей рукой кое-как написал: «Маменька, Федор не виноват, я заставил ехать. Позаботьтесь о его жене и детях, такова моя воля. Люблю, Саша».
Не зная, как еще придать бумаге официальности, он на всякий случай поставил подпись. Потом подумал и внизу добавил: «И скажите Мише, я был не прав».
Закончив, Саша выдернул листок, свернул и бережно спрятал во внутренний карман.
— Александр Иванович, барин, да вы никак плачете?
— Ветер глаза щиплет. Вот что, Федор дай-ка мне хлыст, а сам бери под уздцы лошадей и иди вперед.
— Да куда же идти? Ничего вокруг не видать.
— Шагай и не сворачивай, если не будем ходить кругами, то придем хоть куда-нибудь. Ну, иди, а то лошади совсем околеют.
Саша повыше поднял ворот шинели и встал в санях во весь рост.
— Так просто мы не сдадимся, — тихо сказал он себе и вскинул руку с хлыстом.
Прошла, казалось, целая вечность. Сани то и дело увязали в снегу, уставшие лошади не слушались, фыркали и мотали головами. Ветер доносил до Саши голос Федора, он молился.
Вой то становился громче и ближе, то затихал, и тогда у Саши все внутри холодело от мысли, что волки беззвучно подкрадываются к ним, готовые напасть. В какой-то момент ему показалось, что он различает тяжелое дыхание совсем близко.
Саша покрепче сжал хлыст.
— Вот сейчас выпрыгнет, сейчас!
Из темноты с лаем вынырнула тень.
Саша был готов обрушить на неё удар, но Федор криком остановил его:
— Погодите, барин! Не лают волки-то!
И действительно, рядом с санями, легко перебирая длинными лапами, бежала белоснежная борзая.
Не успел Саша ничего понять, как послышался выстрел. Потом еще один, и еще. Разрезая тьму ярким факелом, откуда-то сбоку показались сани.
На козлах в лохматой шубе с чужого плеча вместо кучера сидел Миша и палил из револьвера в воздух.
— Живые! — крикнул он и замахал руками. — Если б не Вайт, вовек не нашел бы вас!
Миша спрыгнул на землю, по колено утонув в снегу, и ласково потрепал собаку за ухом.
Саша выронил хлыст из одеревеневших пальцев и тоже спустился с саней. Он стоял и не мог вымолвить ни слова.
— Мир? — нарушил молчание Миша, снял огромную, не по размеру, кучерову рукавицу и протянул Саше руку.
А тот вместо ответа крепко его обнял.
Комментарий писателя Дениса Гуцко:
«Отличный рассказ, прекрасная стилизация под русскую классику. По звучанию — вполне себе золотой XIX век. К манере повествования никаких критических замечаний у меня нет. Во всем остальном рассказ безупречен».
Рецензия критика Евгении Лисицыной:
«Советую автору еще подумать над названием рассказа. Сейчас оно достаточно четкое и логичное, можно его оставлять, но вдруг вам удастся найти что-то еще, что будет запоминаться лучше. Нейтральные названия всегда хороши на тот случай, если не удастся найти яркую звездочку, но вдруг получится?
Мне очень нравится легкая стилизация, которую автор воплотили в тексте. Не чрезмерная, не нарочитая, но явственно считывается не только из прямой речи героев, но и из сюжета (все мы помним эти классические метели и бураны из русской классики), и из авторских слов. Очень хорошо!
Сюжет ярок с обеих сторон: и внутренней, и внешней. Внешне есть опасность, саспенс, динамика. Внешнесюжетная кульминация с появлением друга описана четко, напряженно и берет за живое. Внутренний подсюжет не менее динамичен и остр: обида, молодая горячность, непродуманные поступки. Внутренняя кульминация с запиской много говорит о герое, но всегда подтекстом, и это прекрасное свойство автора. Тут могу сказать только браво!
Финал сводит воедино и внутреннее, и внешнее. Он даёт сразу двойную эмоциональную разрядку, и от этого его эффект становится ещё сильнее. Ничего не надо менять сюжетно, в этом плане всё прекрасно. Мне кажется, что и дополнять рассказ, как только спадёт ограничение по знакам, не нужно. Вы смогли сказать всё, что нужно, и на таком малом объёме. Прекрасная работа, браво!»