Со временем можно забыть любого человека. Сотрутся плохие дни, годы. Но семейная драма, как треснувшая чашка из дорогого сервиза, будет терпеливо ждать своего часа. Забытая всеми, но все еще живая, ведь тайны семьи умирают с последним из живущих. Зоя успела получить бумагу в самый последний момент.
— Что же вы, — пыталась упрекнуть ее тетка на выдаче, — ведь судебное хранится всего неделю! Тянете до последнего!
Но Зоя молча расписалась в получении, избегая разговоров. Работа научила ее встречать любую бумагу в хорошем боевом настроении. И хоть всю неделю ей будто на ухо шептал кто-то: «Забей, не ходи на почту», она пересилила себя, заставила заткнуться неведомого советчика.
В означенный день она ушла с работы в обед, проложила маршрут по навигатору, сказала ломбардовским, что обратно сегодня уже не успеет, доехала, припарковалась в тихом дворике на окраине и вошла в административное здание.
— Здесь что-то серьезное? — спросила Зоя у сотрудницы канцелярии.
В это время в рамку принялись впихивать правонарушителя в наручниках. Тут же зазвенело.
— Для вас — нет, — стараясь перекричать звон, повысила голос сотрудница. — Вы же не ответчик.
Сопровождающие потащили дебошира в недра крохотного мирового суда, звон прекратился. Сотрудница канцелярии вернула извещение Зое и махнула в сторону комнаты заседаний.
— Все уже там, заходите сразу в зал.
Внутри несколько мест на обшарпанных «откиднушках» было занято: старик в мятой джинсовке, с тяжелыми руками, рядом старуха с тележкой, на другом конце ряда — мужичок средних лет, как молью побитый, со спутницей себе под стать. И еще забившаяся в дальний угол баба со скорбным лицом. Они держали дистанцию и зыркали друг на друга с презрением, но молча. Зоя отдала секретарю паспорт, а та вдруг заорала:
— Александра Семеновна, у нас все!
— Объявляйте! — послышалось из каморки за подиумом, и в зал вошла судья.
— Встать, суд идет! — скомандовала секретарь.
Захлопали сидушки. Потом судья читала тягомотину с незнакомыми именами, Зоя смотрела в окно, где сквозь решетку был виден застывший осенний дворик. Она устроилась в деревянном креслице поудобнее, вытянув ноги.
— По ходатайству ответчика Курмеша Сергея мы вызвали на сегодняшнее заседание… — вдруг услышала Зоя, все на нее смотрели. Мужичок смотрел торжествующе, будто готовился к этому моменту. А старик поднялся с трудом, упершись скрюченными ладонями о спинку переднего кресла. Его лицо стало темным, а блеклая наколка на левой кисти налилась фиолетовой кровью.
— Товарищ судья, это мне ни к чему, что же это он вытворяет?
— Истец Курмеш, сядьте на место. По ходатайству ответчика, вашего сына Курмеша Сергея, вызвана для дачи показаний Зоя Гришина…
Старик плюхнулся на место, пряча от Зои глаза, а баба со скорбным лицом крикнула язвительно:
— Видишь, отец, не все нам одним алименты тебе выплачивать, вот и подмога подоспела.
— Тихо, ответчица Зорина, я призываю вас к порядку! — крикнула судья.
А старик обиженно ворчал:
— Какая, в баню, подмога, стоянка торпедных катеров! Да как тебе, Серега, в голову это могло попасть? Ты где ее откопал?
— Тихо в зале! — крикнула судья. — Для дачи показаний вызывается Гришина Зоя, в качестве третьего лица.
— Какое третье лицо, пусть платит и отвечает, как все, по закону! — крикнул Курмеш Сергей.
Зоя встала, не зная, что говорить.
— Третье лицо, расскажите о ваших родителях. В частности, о вашем отце. Вы общаетесь?
— Ваша честь, я только слышала об отце, но никогда не видела, мама развелась с ним сразу после моего рождения. — Зоя все пристальнее смотрела на старика, но он все так же упрямо глядел в сторону.
— Есть ли у вас дети, третье лицо?
— Да, дочь, школьница. В паспорте же написано! — ответила Зоя.
— Ваш отец подал иск на алименты. Вы в курсе дела? — спросила судья.
— Я же говорю, что не знаю его и не в курсе, кто там на кого подал. Могу только сказать, что ни одного поздравления с днем рождения от него не было. И ни подарочка. Я даже не знала, жив ли он.
— Как видите, жив, — сказала судья. — У вас что-нибудь есть еще по существу, третье лицо?
— Нет, мне больше нечего добавить. Скажите только, почему вы называете меня «третьим лицом»?
— А вы что, хотите быть в качестве ответчика?
— Нет, — ответила Зоя.
— А я тоже не хочу быть в качестве ответчика! — крикнул старику Сергей Курмеш.
Судья устало на него посмотрела, потом закрыла все папки перед собой, сложила в стопочку, и сказала негромко:
— Суд удаляется на совещание.
Они долго сидели в тишине, пока сын старика не подошел к Зое.
— Можно? — кивнул он на соседний стул.
Она лишь усмехнулась устало, а он уже пристроился рядом. Потом скорбно сопел минут пять, подбирая нужные слова.
— Понимаешь… — начал он, но тут Зоя его перебила:
— Можно на «вы»?
Он проглотил это, просто помолчал еще.
— Прошу вас, не подумайте плохого, но я дал судье ваши данные не из-за жадности, нет!
— Слушайте, как вас там? Сергей? — ответила Зоя. — Мне не видеть бы таких родственников еще сорок лет.
— Отец в последнее время совсем с катушек слетел, боится, что его отравят. Еще мания преследования эта! Год прятался от нас с сестрой, даже внуков видеть не желает.
— Да мне-то что?
— Он даже не просил у нас ничего, просто в один прекрасный момент раз — и я узнаю, что он подал на алименты. — Сергей смотрел не на Зою, а уперся взглядом куда-то выше ее головы, будто оправдываясь перед богом этого судебного участка. Может, он понял в этот момент, что не справедливости хотел, а лишь убедиться, правда ли существует сестра Зоя, о которой старались не говорить.
— Он подал на нас в суд, — продолжал Сергей, — я стал наводить справки, что да как, и оказалось, что если присуждаются алименты, то должны платить все дети, поровну.
— Как благородно, — безучастно заметила Зоя. — Предположим, вас с сестрой он хоть как-то воспитывал.
— Отдельно мы жили от него, с детства еще. Да и он из города уехал, по Северам мотался, искал там себя. Хотел стать то моряком, то еще кем-то. Да ну вас, чего зря говорить, если не знаете!
— Мне тоже, значит, платить придется? — спросила Зоя. — По вашей милости?
Сергей не успел ей ответить, вошла судья.
Когда-то давно, еще в школьном возрасте, Зоя любила перебирать старые фотографии матери. Она знала их наперечет, кто, где и с кем. Однажды школьная подруга, вместе с которой они разглядывали фотки, спросила: «А почему на некоторых вырезаны лица?» И действительно, Зоя уже привыкла к прорехам на некоторых фотографиях, не замечала пустоты вместо чьих-то лиц.
Судья скороговоркой бубнила приговор, мелькали невыразительные слова вперемешку с незнакомыми фамилиями. И только судье стоило назвать сумму алиментов, первым не выдержал старик Курмеш.
— Что? — крикнул он, не дождавшись окончание речи судьи. — Сколько? По три тысячи с оболтуса, стоянка торпедных катеров?
— Истец, тишина!
— Да вы обезжирить папку хотите окончательно, гады! — надрывался старик.
Его с трудом успокоили. Судья закончила читать. Старик молча, в обнимку со старухой и опираясь на скрипящую тележку, ушел из зала первым.
— А я? — спросила у судьи Зоя. — Мне тоже платить теперь каждый месяц?
— Вам не надо ничего выплачивать, третье лицо, — ответила судья и ушла.
Все разошлись. Зоя тоже направилась к выходу.
— Третье лицо! — крикнула ей секретарь. — Паспорт не забудьте.
Зоя подошла за документом и, взглянув мельком в журнал и увидев там адрес стариков, вдруг затвердила его наизусть, запомнила.
Месяц после суда получился для Зои жарким, на оценку стояла очередь. А в ломбарде поставили несколько дополнительных стеллажей для строительного инструмента и всевозможной электроники. Адрес отца, записанный на стикере, она приклеила сбоку монитора. Но за тридцать дней никто из родственников ей так и не позвонил, не высказал ни упреков, ни любопытства. Хотя она знала, что у брата был ее телефонный номер.
И тогда она поехала по этому адресу сама. День стал совсем коротким, она рулила в темноте под дождем в незнакомом районе, добравшись до нужного дома совсем поздним вечером.
Вместо голоса в домофоне шипело адской сковородой. Зоя не различала ни слова, но времени гадать, по правильному ли она адресу приехала, не было. Она крикнула в ответ на невнятные звуки:
— Это Зоя. Откройте.
Замок входной двери запищал. Она поднялась на этаж и нашла нужную квартиру. Звонок не работал. Зоя стояла у двери, прислушиваясь, но не решаясь постучать. Она стала искать в сумке монетку, чтоб позвонче стукнуть в дверь, но раздался скрип. На пороге стояла старуха.
В квартире было темно. Сквозь распахнутую настежь балконную дверь волнами наплывал шум дождя. А на фоне колышущейся занавески темнели очертания кресла. В нем кто-то сидел.
— Понимаете, я боюсь, что вы меня неправильно поняли, — начала было Зоя, но старуха шикнула на нее, а потом начертила невидимую линию на границе прихожей и коридора и угрожающе замахала пальцем у Зои перед самым носом. Повернувшись, она зашаркала куда-то вглубь темной квартиры, а Зоя осталась стоять в тишине, не считая звонких щелчков капель по жестяным отливам. Силуэт в кресле не двигался.
Зоя потихоньку пошла вглубь комнаты, к креслу. Рассохшийся паркет выдал ее противным скрипом. В кресле зашевелилось и завыло. Зоя бросилась обратно в прихожую, но там столкнулась со старухой.
— Бери и уходи сейчас же! — крикнула старуха и сунула Зое какой-то сверток.
— Но я хотела узнать! И еще, может, вам нужны деньги, давайте я вам оставлю!
— Не ходи здесь, и без тебя нахлебников хватает! Вот, он просил передать тебе это, там все. И больше не появляйся.
Старуха зашаркала к креслу, в котором не переставая выло, а Зоя выскочила из квартиры, захлопнув за собой дверь.
Сверток она рассмотрела только на следующий день, сидя в ломбарде перед рабочим компьютером. Тонкая пачка старых писем и открыток с поздравлениями, несколько фотографий. Она быстро просмотрела их, найдя среди них знакомое фото. Такое же было у ее матери, но сейчас перед ней был целый экземпляр, без вырезанных кружочков. Все лица были на месте. Трое улыбающихся молодых людей в каком-то парке, опираясь на грабли, стоят у дымящейся кучи прошлогодних листьев. Черно-белая, давно закончившаяся весна. Зоя узнала мать и давно умершего отчима. Третье лицо было незнакомым.
— Зоя Александровна! — В двери появился сотрудник приемки. — Мы уже не знаем, что и делать!
Вслед за ним в кабинет ворвалась растрепанная женщина с девочкой лет восьми.
— Хоть что-нибудь возьмите, хорошие же вещи! — Женщина тащила огромную сумку.
— Я говорил ей уже сто раз, что это барахло оценить невозможно, мусор конкретный, — оправдывался сотрудник.
Зоя смотрела на суетящуюся женщину, которая уже начала вываливать на пол кабинета старый шуруповерт, альбомы с затрепанными марками, фотоаппарат, какие-то осколки прошлой жизни, никому не нужный хлам.
— Жень, я разберусь, — сказала Зоя. Дождавшись ухода коллеги, она скомандовала:
— Соберите это все обратно в сумку и выбросьте на помойку!
— Что? — Женщина застыла, ребенок повис у нее на руке, обе они с недоумением смотрели на Зою.
— Тут один человек умер, не успел взять свои деньги, — и Зоя протянула ей сверток с письмами и фотографиями.
— Здесь письма и…
— Да, их тоже выбросьте, а вот деньги, возьмите. — Зоя дала ей несколько разноцветных купюр.
— А этот человек точно не придет за своими деньгами? — спросила женщина.
— Нет, — жестко сказала Зоя. — А теперь уходите.
Дождавшись ухода женщины с ребенком, она отклеила стикер с адресом от монитора и порвала его на мелкие кусочки.
Рецензия писателя и критика Роман Арбитмана:
«Итак, старик подает на алименты на своего сына и дочь от второго брака, а главная героиня рассказа, Зоя — дочь старика от первого брака. Ответчики позвали ее в суд, надеясь, что если отцу присудят алименты, часть из них будет платить Зоя. Однако в ее жизни этого человека никогда не было, и даже сам истец, понимая это, не включает Зою в число ответчиков. Она — «третье лицо». Но пытается понять, в чем дело… Главное достоинство рассказа — удачно найденная интонация. Читатель становится свидетелем не трагических, но драматических сюжетных коллизий. Дочь видит своего отца впервые, и судя по тому, как старик старательно избегает встречаться с Зоей взглядом, он понимает меру своей вины и ни на что не претендует.
Основная проблема у автора — с образом рассказчика. Ремарки — иногда проходные, а иногда очень точные и меткие («уперся взглядом куда-то выше ее головы, будто оправдываясь перед богом этого судебного участка»), но взгляд — не постороннего, а все той же самой Зои, глазами которой читатель наблюдает за происходящим («держали дистанцию и зыркали друг на друга с презрением, но молча», «потом скорбно сопел минут пять, подбирая нужные слова» и пр.).
У меня почти нет замечаний по мелочам — разве что со словом «обиженный» здесь некоторый перебор. Присловье старика «стоянка торпедных катеров» выглядит интересно, однако было бы неплохо, если бы автор намекнул, имел ли отношение старик к военному флоту. И если нет, то присловье выглядит особенно бессмысленным, характеризуя героя.
В рассказе много эпизодических персонажей, но главный — всего один, Зоя. Ее образ и несет основную смысловую нагрузку. По сюжету героиня — работник ломбарда; это обстоятельство помогает выстроить финальную сцену. Но если отбросить это обстоятельство, то я не вполне согласен с автором: быть может, следовало дать Зое иную профессию. Работать в ломбарде — это постоянно сталкиваться не просто с бедностью, но с нищетой; за несколько лет такой работы даже сердце хорошего человека может очерстветь. Зоя, однако, предстает человеком совестливым. На какое-то время ей даже становится неловко, что она ничем не помогла отцу, но в финале ее иллюзии развеиваются. Героиня понимает, что лучше помочь посторонним людям, терпящим нужду, чем человеку, сломавшему жизнь ее матери и, похоже, не только ей.»
Рецензия писателя Наталии Ким:
Уверенно могу сказать, что получила немало удовольствие от чтения этой работы. С Зоей всё хорошо — мы чётко понимаем, кто это, откуда, чем занята, что с ней происходит, отличная речевая характеристика и всякие к ней ремарки, мы прекрасно понимаем, что именно она чувствует, находясь в зале суда и видя впервые в жизни своих родственников, недоумение, вызванное гипотетической возможностью платить алименты человеку, который никакого отношения не имел к ней всю жизнь, помимо собственно биологического.
Зоя запоминает адрес своего отца, и это как бы такое предварение её следующего поступка для читателя, чтобы не было слишком резкого перехода — почему она вдруг поехала. Мы, как и Зоя, не знаем точно, чего она хотела от этой поездки, чего ждала, хотя у нее даже была какая-то заготовка, начала же она речь со слов «вы меня неправильно поняли» и предлагала деньги, но понятно, что этот эпизод закрыл какую-то пустующую нишу в её душе, особенно когда она рассмотрела фотографии. Кто был «третьим» неузнанным лицом на ней — отец? Еще кто-то?..
Но кто бы ни был, работник ломбарда, ежедневно сталкивающийся с грубостью и тяжестью чужих человеческих жизней, решительно расстается с артефактами той части своей биографии, с которой ей привелось соприкоснуться так внезапно. Это — осознанное решение. Драматизм и психологизм в рассказе — на высоте, никаких натяжек, на мой вкус, ни грамма пошлости или алогичности, написано всё прекрасным языком».