— У Band of Holy Joy концерт в Горбушке!
— Когда-а-а-а?
В первый раз сумасшедших англичан, играющих альтернативный рок, привезли в 1990-м. С поправкой на местные вкусы промоутер московского концерта выставил у них на разогреве «Крематорий», тогда очень популярный и ничем не похожий на лондонскую группу. После выступления у гостей столицы, опекаемых Артемием Троицким, началась культурная программа. В университетское общежитие на проспекте Вернадского их притащил наш приятель — журналист Олег Пшеничный. Мы, компания первокурсниц филфака, к числу утонченных ценителей британского инди-рока не принадлежали, строго говоря, вообще ничего не знали о нем. На концерте не были, но, без усилий заполучив экзотическую компанию, да еще в хороводе известных имен, чуть не лопнули от детского восторга. Началась настоящая жизнь! Только бы не сон! Утром следующего дня взъерошенный солист группы Джони в широченных штанах бродил босиком по общежитскому коридору, плохо соображая, где он находится и главное — почему.
ДСВ — «Дом студента на проспекте Вернадского», могучая 22-этажка на высоких бетонных лапах, место, где клубилось много разного народа, не имеющего прямого отношения к учебе на четырех гуманитарных факультетах МГУ: юридическом, историческом, филологическом и философском. Даже по меркам вольного студенческого быта того времени явление живых рок-англичан — событие ошеломляющее. Мы часто вспоминали их. В коллективном воображении юных филологических дев веселая и вполне безумная пьянка превращалась в миф то ли о прекрасных принцах, то ли об инопланетянах, возникших из ниоткуда и в никуда растворившихся.
Но необещанного, оказывается, тоже три года ждут. Июнь 1993-го, концерт в Горбушке — второе пришествие группы The Band of Holy Joy в Москву.
Как настоящие фанаты, мы едем в ДК имени Горбунова. Ужасно волнуемся, чувствуем себя избранными, посвященными. Гадаем, понимает ли кто-нибудь масштаб происходящего? В одном вагоне с нами благообразное семейство: бородатый папа в очках с задумчивым животом, в меру элегантная мама и мальчик лет десяти-одиннадцати. Эти точно не в курсе — скучные, взрослые, обычные. Только Holy Joy заиграли, тот самый папа подскочил и задвигался под музыку причудливыми, хаотичными зигзагами, а мы, не веря своему счастью, таращились на наших англичан. Меланхоличного барабанщика Билла, сосредоточенно отбивающего ритм, не узнать: так расплылся и гораздо печальнее своей версии 90-го года. Новенький скрипач красив до невозможности. Вокалист Джони хнычет и шепчет в микрофон. По-моему, музыки мы почти не слышали.
Включили свет, немногочисленная публика потянулась к выходу, а мы вчетвером остались в пустеющем зале. Самая бойкая из нас, Наташка Карпова, двинула за кулисы:
— Надо пойти поздороваться!
— Ты с ума сошла?!
— Это глупо, они не помнят нас.
— Что ты им скажешь?
Пригодилась фотка, украденная на память три года назад.
Мы переминались на площади перед ДК, а Карпова все не выходила из здания. Подъехал автобус, какие-то люди заносили в него аппаратуру, а потом музыканты стали рассаживаться между кофрами с инструментами. И мы бочком-бочком тоже зашли.
Наташка была очень убедительна. Наверное, она все решила еще за кулисами.
— Они едут в Минск. Мы только проводим их на вокзал.
На платформе кочевым музыкальным народом молчаливо дирижировал продюсер тура литовец Витаутас. Англичане шумною толпою грузились в вагон, белорусская проводница неуверенно спросила насчет билетов.
Глаза Карповой горели, она была прекрасна. Она все решила еще за кулисами.
— Они зовут с собой. Поехали! Я одна не смогу. Танька, прошу тебя!
Трио дружно подхватило:
— Танька, поезжай! Мы бы и сами, если б могли. Давай!
С собой — ни денег, ни документов, ни вещей. Я проклинала свою податливость.
Мы зашли в купе.
— Девчонки!
В Минске нас ласково, будто старых знакомых, приветствовал пухлый, добродушный парень. Holy Joy принимали как официальных посланцев английской музыкальной культуры. Их поселили в центре города: пышно драпированные шторы, полированная мебель, белизна накрахмаленных скатертей и завтраки-пиры с красной икрой. Патлатые музыканты в мятых джинсах и растянутых майках в декорациях советского шика. Про когнитивный диссонанс мы тогда еще не знали. Опекали и развлекали англичан прогулками по монументальному городу-герою, застольями, разговорами о высоком. И кульминация — концерт в огромном зале, забитом счастливой публикой.
Среди веселых, умных, свободных, талантливых парней двусмысленность нашего положения растворилась почти без остатка. Долгий и невозможно прекрасный день и ночные бдения после концерта на грани между явью и галлюцинацией. Гостиничный коридор, укутанный ковролином, и мы на полу со скрипачом Крисом о чем-то увлечено треплемся. Номера нараспашку, почему-то голый звукорежиссер, испуганно оглядываются люди в пиджаках. Не вспомнить, о чем говорили, о чем смеялись, только ощущение полноты, переизбытка, чреватого эмоциональным токсикозом после пробуждения.
Тур продолжался. Следующая точка гастролей — Питер. Я делала вид, что хочу вернуться в Москву. Неловко жить за чужой счет, нехорошо так надолго уходить в отрыв, ну погуляли и хватит. Не хватило.
В поезде «Минск — Санкт-Петербург» случился единственный в моей жизни концерт в вагоне-ресторане. Начальник поезда, узнав, что везет музыкантов, попросил уважить простых тружеников железных дорог. Парни играли битлов и роллингов, проводники и проводницы отплясывали с небелорусской страстью. До последнего державшийся невозмутимо Витаутас, размахивая майкой, забрался на стол, устоял на нем и дал жару. Ночью состав разгоняется до приличной скорости, но электрогитары и электроскрипка перекрикивали стук колес и порывы ветра, бьющего в открытые окна.
Питер встретил неприязненным похмельем, а как же иначе, на то и Питер. Мрачные представители рок-тусовки повезли группу на саунд-чек в знаменитый ДК имени Кирова. И все это деловито, молчаливо. Отодвинутые от музыкантов, мы вроде возвращали себе субъектность: купить трусы, сходить в Эрмитаж, говорить и молчать по-русски. Мы пытались вспомнить себя и переварить произошедшее.
Holy Joy выступали в компании лютых ленинградских панков: «Нож для фрау Мюллер», «Автоматические удовлетворители» и кто-то еще. Унылая нищета ДК, шприцы в туалете, полупьяные-полуобдолбанные зрители — ужасно хотелось бежать не оглядываясь от физически ощущаемого питерского безумия. До начала концерта мы успели поспорить с красавчиком Крисом о Раскольникове. Плевать было на Родиона Романовича с Федором Михайловичем вместе, но уже с Минска мы с Наташкой сознательно или подсознательно соперничали за его расположение. За нашим спором внимательно и грустно наблюдал барабанщик Билл.
Прогулка по разведенному мостами Питеру, можно сказать, триумфально увенчалась визитом в ночной клуб. Дамы в вечернем и бандиты в смокингах замолчали при нашем появлении. Нищие студентки никогда бы не прошли фейс- и дресс-контроль, но к этому моменту мы уже были в майках The Band of Holy Joy и с ощущением как минимум принцесс. В воспоминании почему-то оборванный звук внезапно замолчавших скрипок. Но, кажется, в этом споре памяти и воображения нет ничего из реальности, кроме торжествующей над любыми конвенциями свободы.
Мы ночевали в какой-то адской то ли общаге, то ли квартире в Купчино. Было холодно, было жарко. Один бесконечно длящийся поцелуй с Крисом. Мы ушли с Карповой, когда англичане спали. Не хотели сентиментальных прощаний и нелепых объяснений в любви. На туалетной бумаге написали искреннюю и восторженную записку о незабываемых днях, о счастье, о радости и наверняка о чем-то еще важном — не помню.
Тускло рассвело, мы брели через бурьян и пустырь к трамвайной остановке и плакали. Плакали, все понимая. И не желая понимать. Обратную дорогу в Москву почти все время молчали.
— Не хочется никому рассказывать, раздергивать на слова, жесты, истории. Заболтаем, и ничего не останется самим.
Приблизительно так сказала Наташка. Конечно, мы не удержались. Болтали, рассказывали, повторяли снова и снова. И в этих рассказах всегда был один очень важный для меня эпизод. Мы садимся в автобус у ДК Горбунова, барабанщик Билл смотрит внимательно и печально и говорит:
— Я тебя помню.