Мне нравились старые исповедальни. Они были… старые. Немного похожие на старинные шкафы с массивной резьбой. Потемневшее до черноты дерево, таинственные узоры, высеченные чьей-то искусной рукой. С четырех сторон витые остроконечные башенки — подобие шпилей собора. И между ними, словно случайная здесь, хлипкая дверь, такая низкая, что приходилось наклонять голову.
Из мягкого света собора осторожно делаешь шаг в темноту. Тихо. Душно. Едва уловимо — запах старого дерева. На ощупь ищешь скамью. Сколько рук к ней прикасалось? Сколько боли на ней оставлено? И сколько оставлено лжи и формальности.
Формальность.
Каждый католик обязан пройти испытание Совести. Хотя бы раз в год, перед Пасхой.
Обязан. Странное слово.
Новые исповедальни — другие. Они… новые. Светлое гладкое дерево блестит и ещё пахнет новым лаком. Со всех сторон ровная, равнодушная коробка. Ни шёпота времени, ни кропотливого труда человеческих рук.
— Давай уйдём?
— Нет.
Тихий звон колокольчика. Ладан. Горьковатый. И сладкий. Моментально захватывает, сбивает с ног, и тут же успокаивает. Вплетается в волосы, кожу, одежду. Дыхание замедляется. Отдаляются и смешиваются звуки — торжественные ноты орга́на, голос священника.
— … осознаем наши грехи, чтобы достойно участвовать в этой мессе.
— … моя вина. Моя великая вина.
Хор голосов не сразу затихает под высоким куполом.
— А в чём моя вина? Я ограбила кого-то? Убила? Зачем я здесь?
— Ты святая?
— Ого, вот это очередь. Человек двадцать? Давай потом, а?
— Когда?
— Ну, в будни, вырвусь. После работы.
— Не вырвешься. Кто последний?
Лица, лица. Разный возраст, одежда, взгляды — восторженные, потухшие, погруженные в себя или в пустоту. О чём они думают?
— А ты о чём думаешь?
— Я грешна. Недавно сперла булочку в супермаркете. Из любопытства. Мне было интересно — поймают или нет. Я потом заплатила! За две.
— Не паясничай.
— Идиотизм — это грех?
Исповедальни скрыты в глубине собора, подальше от любопытных глаз. Отсюда не видно ни алтаря, ни великолепия мессы. Лишь по голосу священника можно представить, что происходит там, за колоннами. Нет ни скамеек, ни стульев. Только стена и прильнувшие к ней, каждый по своему, люди.
— В чем смысл исповеди, если я в ней не нуждаюсь? Для галочки?
— Ты обязана. Все обязаны. Каждый католик…
— Лицемерие. Что важнее — истина или правила?
— Ты их сама для себя выбрала. Ложь себе — это грех?
Очередь у дверей вдруг заволновалась, люди шепчутся, почтительно расступаются.
—Что там происходит?
— Старушка.
Тихое шарканье отражается эхом от мраморных плит.
— Старушка — блин, это надолго.
—У неё лицо… будто прозрачное. Светлое. Еле идёт, руки трясутся. Да помогите же ей!
Старушка.
Не помню, как её звали. Красиво стареющая, всегда элегантно одетая. Однажды я бросила ей комплимент, свысока, как подачку. Она внезапно обняла мой локоть и висла на нём всю дорогу до ворот. Смеялась, болтала о чём-то. Показывала фотографии рождественских венков, которые сделала своими руками. Я старалась быстрее от неё отделаться. Помню её растерянный взгляд.
Её нашли за неделю до Рождества. Одну, в пустом доме. С тех пор я не люблю рождественские венки. Безразличие — это грех?
Внезапно — солнце. Лучи пробиваются через мозаику витражей и падают на лица разноцветными бликами. Но люди их не замечают. Всматриваюсь в каждого — может, хоть кто-то улыбнётся?
— Они вообще ничего не замечают. Ни красоты, ни обыкновенных чудес. Ничего не видят дальше кончика носа. Размером с Юпитер.
— Тебе не стыдно?
—За мысли? За мысли не судят. Поступок, действие — это осознанный выбор, а мысль…. Например, я иногда людей ненавижу…
— За что?
— Да за всё! За хитрость, за жлобство. За тупость! За то, что вылупятся в телефоны эти, рты разинут. За зависть! За пошлость. Почему у кобелей и алкашей взгляды похожие? Одинаково пустые, липкие.
— Ты чего завелась?
— Бесит! Хочется взять и как треснуть мордой об стену…
— Успокойся!
— …со всей дури.
— К чему это всё?
— В реальности я бы так сделала? Никогда.
Никогда.
Она была старше. И выше. Но не сопротивлялась, просто закрыла руками голову. Как ребёнок.
Дети.
Прошлым летом я повадилась поливать розы в саду собора. Розы. Белые, желтые, алые всех оттенков. Они были везде, занимали каждый уголок сада. Даже забор утопал в кустах, усыпанных крохотными розовыми цветками.
Лето было жарким, аромат роз оглушительным, небо над собором высоким. Сотни людей приезжали туда по вечерам — туристы, фотографы, одинокие люди, семьи. Дети. Очень много детей. Им нравилось поливать цветы из дырявого шланга. Пальчики маленькие, не слушались, я показывала как нужно.
Весь сад вытоптали. Визжали, не слушались, обливали водой монахинь. Вдобавок я получила по башке самолётиком.
— И что?
— Я каждую пятницу приезжала в сад ради них.
— Почему?
— Они такие доверчивые.
— Чем дети отличаются от неповзрослевших взрослых?
— Не знаю. Малодушие — это грех?
Месса подходит к концу. Затихает орган. В наступившей тишине слышны только детские голоса — громкий шепот, смех, где-то — испуганный плач младенца.
— Приветствуйте друг друга с миром и любовью.
Так принято. Обнимать незнакомых людей, пожимать им руки. С улыбкой смотреть по сторонам — кто ещё?
— Мир вам!
— Мир вам!
А в мыслях мучиться от неловкости и чаще — брезгливости.
С миром. С любовью. Какое же. Я. Ничтожество.
— А? Что? Моя очередь?
Старый священник, облокотившись на дверь, смотрит виновато.
— Извините, я не могу больше. Простите.
Так мне и надо.
Сколько ему? За семьдесят? Тонкие седые волосы, выцветшие ресницы. Бледное, усталое лицо. Что они чувствуют? День за днём, годами, слушая то, что люди прячут даже от самих себя.
— Всё в порядке. В другой раз. Всё в порядке, правда.
Священник.
Однажды я влюбилась в священника. Был ноябрь, моросил дождь. Я стояла перед входом в собор и не решалась войти.
— Вы чего здесь? Замерзнете.
Я не двигалась.
— Вы не знаете, почему жить иногда так сложно?
Он улыбнулся:
— Жизнь — это тайна.
Мы часто с ним разговаривали. Он слушал, поддерживал, помогал, иногда наперекор правилам. Сколько в нём было чистоты, доброты, неподдельной заботы о людях. Наверное, можно понять мои чувства. Но было стыдно. Противно. Недопустимо. Я стала его избегать, игнорировать, а при встрече — хамить. Он просто молчал. И смотрел. Как же я была счастлива, когда он уехал!
Предательство — это грех.
— Идите, я заменю вас.
Откуда он взялся?
— Я. Мне. Спасибо.
В новых исповедальнях яркий свет. Я всматриваюсь в темную сетку, скрывающую людей друг от друга. Пытаюсь представить — положил ладонь на лицо, закрыл глаза.
Внезапно понимаю, что молчу. Он тоже.
— А можно своими словами?
— Конечно.
— Как полюбить людей? Как у вас получается?
— Сначала себя полюбить нужно.
— Не понимаю?
***
Каждый католик обязан пройти испытание Совести.
Хотя бы раз в год, перед Пасхой.
Раз в год — это грех?