Стоял жаркий июньский полдень. Мелкий сор с редкими вкраплениями тополиного пуха, поднимаемый порывами ветра, как будто убегал от кого-то по потрескавшейся мостовой. Спустя несколько часов точно так же по этому бульвару будут разбегаться люди, но Антон ещё об этом не знал.
Он был в Москве первый раз, хотя вся русская история и литература, казалось, нашептывала ему обратное, невольно ставя его в положение блудного сына. Повинившись перед древней столицей, Антон, едва сойдя с утреннего поезда, отправился гулять (во искупление грехов — без завтрака).
С трудом скрутив внутренний тумблер снобизма, сидящий в душе каждого петербуржца, Антон впитывал новый город как губка на скамейке зеленого поэта. Москва казалась огромным раскинувшимся полотном, на которое невидимый художник сверху бросает случайные краски. На узких переулках толпились скучающие советские блоки, булгаковские особнячки, зеркальные новоделы, пряничные церквушки, ларьки без эпитета. Улицы загибались, изворачивалась и внезапно кончались — как будто словом «надоело». Бульвары очерчивали немыслимые комбинации: победивший линейку циркуль выводил кривой круг. В ритме несущейся подземки и в ней существующих людей было что-то истово-жреческое, и даже сбившиеся в стаи голуби, казалось, совершали какой-то тайный ритуал, как крестящиеся на мавзолей бабки.
Гулять по аллеям было особенно хорошо: снизу шуршал гравий, с боков неслись машины, сверху душили липы. Антон шел и мурлыкал что-то из полузабытого а-я-иду-шагающего детства, когда даже бесогон ещё был влюбленным юношей. Вот так идти, беззаботно размахивать руками, жмуриться на солнце — и не думать, что начнется здесь через каких-нибудь несколько часов…
Устроившись в маленьком кафе с видом на улицу, он даже во время еды старался не отрываться от жизни столицы — смотрел да запоминал. За соседним столиком сидело двое молодых мужчин, которые, кажется, тоже рассуждали про город. Антон начал непроизвольно прислушиваться.
— Хорошо, что летом, — говорил парень, сидевший к Антону спиной, было видно только, как он все время нервно теребит пальцами застежку борсетки, — не надо мерзнуть целый день, по жиже бултыхаться. Да и место приятное — как на прогулку, под деревьями. Только, боюсь, как бы не было на площади чего, как думаешь?
— На Пушке тесно, огорожено всё, так что двинутся по Страстному к Трубной, — ответил мужчина постарше в клетчатой рубашке. — А чем Трубная хороша? Тем, что маленькая, с трех сторон окружена забором. Там мы их, голубчиков, и прижмем.
— А если они вверх пойдут, — парень мотнул головой, — к Садовому кольцу?
— Эх, не понять вам, тверским, сущностную сторону Москвы, её, так сказать, фи-ло-со-фию. — Клетчатый даже прицокнул от неодобрительности. — Тут ведь как оно строится, драматургия, понимаешь? Вот в центре Кремль, а от него, как в воду камень кинул — и круги пошли. Улицы до Тверской — Моховая, Театральная, Лубянка, конечно, — это первый круг, потом бульварное кольцо, потом Садовое, ну и так далее, вплоть до МКАДа. Смекаешь, в чем тут заковыка?
— Смутно. — Судя по теребящим пальцам, не смекал вовсе.
— А в том… — Клетчатый поднял свой один, уверенный палец. — Нету им резона в сторону от Кремля двигаться. Драматургии не выйдет. Тут чем ближе к центру, от которого круги идут, тем воодушевления больше. Как на войне: взял редут — сдал редут, снова штурм, а здесь уж мы тут как тут. Главное не забудь, «похорошела Москва».
— Ладно болтать-то. — Борсеточный оглянулся и чиркнул глазами по Антону. — Пошли.
Спустя два часа Антон вместе с растянувшейся по бульвару толпой подходил к Трубной площади. Москва уже не была для него терра инкогнита. Он обладал тайным знанием. Драматургией.
Бутылочное горлышко перехода засасывало толпу. Пространство сжималось.
Вскочив на каменный парапет, он успел только крикнуть: «Уходите, это ловушка!», как два мужика — один с борсеткой, а другой в клетчатой рубашке, отделившись от забора, схватили его за руки и потащили к стоящим за оцеплением автобусам. Последним, что слышал Антон, перед тем как его ударили головой об асфальт, были два слова, которые Клетчатый кинул кому-то в погонах: «Похорошела Москва».