По внутренней поверхности бедра, к бугру колена, добежав до щиколотки, доверху наполнив пятку советских тапок на тяжелой резиновой подошве, дальше на асфальт и вниз по Шелапутинскому переулку, дотянув до сточной решетки, а там к своим — ко всем земным потокам. Околоплодных вод было много. По Шелапутинскому переулку их разливала высокая брюнетка, спешила она к роддому имени Клары Цеткин. Все окна уже спали, утром на парад Первого мая.
А май — лучший месяц, чтобы лететь в Москву из Флориды. Я всем всегда советую. И вот сама. Воздух в это время должен носить в себе черемуху и сирень, но во Внуково он почему-то был пропитан табачным дымом и взвесью дорожной пыли. Можно ли назвать освежитель воздуха спасением от всего этого? В такси я закрыла нос ладонью и нюхала остатки санитайзера для рук.
29 миллионов разделить на 76. На 76, ого. Я уезжала — было меньше 30. Получается без малого 400 тысяч. Годится.
— Але! Новости есть?
— Здрасьти. Он не согласился.
— Вопрос цены. Добавьте немного.
— Не будет он продавать. Это вам не Америка. Тут не от цены. Тут принципы.
— Сходите еще раз.
— Да уже был дважды. Там художник какой-то. Выглядит, как вам сказать, странновато. Он с ножом второй раз вышел. В одном фартуке. С голым задом.
— С ножом, говоришь…
— Даша, давайте другую квартиру посмотрим. Этот дом, прямо скажем, не очень — гнилое старье, лифт загораживает пол-окна в комнате. В Шелапутинском еще эта развалина стоит, вот-вот рухнет. Чинуши дожидаются. Там сразу стройку начнут. Куда проще просто землю купить, чем землю с историческим объектом. Оно вам все надо?
Второй, нет, третий вопрос в США после «как вас зовут» и «чем зарабатываете на жизнь» — «откуда вы?» И обязательно с сочувствием: «Скучаете по Родине?» А я отвечаю: «Ее же там нет — Родины, чего скучать… Я в СССР родилась, а такой страны больше нет.»
Но этот двор я помню. Насыпь поосела. Или я подросла. Кому пришло в голову насыпать земли, чтобы железная с толстыми швами паутинка, песочницы, качели и скамейки оказались на метр выше тротуара?.. Зимой склоны его превращались в горки, и всем хватало места кататься по периметру насыпи. Этот кто-то был молодец.
Чтобы доехать на лифте от первого до пятого, надо было не дышать, вынести запах мусоропровода и собачьей мочи было нельзя, а задержку дыхания на сорок секунд можно. И я думала, что смогла бы сниматься в продолжении «Голубой Бездны» Люка Бессона. Тем более что там мой Жан Рено. Мой, потому что он — Леон, а я — Матильда.
Лифт теперь стальной — модный. Дышу. Не пахнет. Дверь другая — черная. Была бордо. Звонка нет, и я стучу, как в бочку.
— Внимательно, — с той стороны двери заговорил тот, что с высокой вероятностью сейчас стоит там с ножом и без штанов.
— Что внимательно?
— Слушаю вас внимательно.
— Может быть, откроете дверь.
— Чтобы слушать, не надо открывать дверь.
— Я пришла посмотреть ваши картины.
— Здесь не галерея.
— Купить ваши картины.
Дверь открылась. Квартира выдохнула мне в лицо смесь масляных красок и растворителя. На меня смотрели два серых глаза, над ними ровный высокий лоб. Волосы русые, а щетина медная — ирландские корни? Я из тех мест, где происхождение только формально ничего не значит, а на самом деле… Слава богу, на нем штаны, а в руках только тряпка.
— Что хотите приобрести?
— Из последнего что-нибудь.
— Из крайнего? Тогда суккуба… Я сейчас вынесу.
— Нет, я пройду.
Все было не то! Все! Никакого совпадения! Квартиру чужая и даже балкон, даже этот аппендикс был истреблен. Но я уже вошла. И я уже осталась.
Голой спиной я припечаталась к теплым кирпичам балконной стены, а он курил над Шелапутинским переулком. Крыши домов вместо бурых теперь сплошь стальные. Горизонт занимают высотки из синих стекол. Улицы заполнены телами разноцветных машин. Мой ветхий балкон, мое лежбище мечт, теперь он застеклен белым пластиком и заставлен муштабелями и мольбертами.
— Таганка в мае это что-то. Не Москва, а именно Таганка. Смотри. Тут можно выйти на набережную Яузы, а можно, если ты из спортивных, и до Москва-реки добрести. — По тому, как он обмягчал «г» было ясно, что он не москвич. — Пятый этаж! Пентхаус, можно сказать! Последний этаж сталинского дома — мечта.
— Или крайний?
«Острый язык у тебя, Дашка, одна останешься», — мама крепко наметала на моем уме. Продали мы квартиру, когда они развелись. Все разъехались: бабушка с дедом на дачу, отец на Юго-Западную к своей новой, а мы с мамой — в Измайлово.
— Нет, этаж как раз последний. Чтоб больше никого надо головой. С балкона можно смотреть салют, а можно просто звезды, хоть небесные, хоть кремлевские. Сегодня Вальпургиева ночь, кстати. А это вот, справа — богадельня Морозова, 1890 какого-то года. Совсем развалилась. Все мечтал ее написать, да она рухнет быстрее, чем соберусь.
«Это мой роддом. И сегодня у меня День рождения».
Пошел дождь, и первые еле заметные струйки воды дотянулись до сточной решетки, а там к своим — ко всем земным потокам.