Точка на карте движется, движется, ждет. Я сажусь в точку, точка превращается в салон такси класса «Комфорт». Водитель показывает знаком, что нем, что неслышащ.
А мне все равно не до разговоров и даже лучше без них, иначе пошло бы поехало: цены, бензин и издержки, компании, богатеющие на таких как он, о! Слышали, знаем.
И хорошо, ибо раздражение от нудно-рабочего дня достигло предела внутри, готовое разразиться, но сдерживаемо.
Москва. Что в переводе:
Морг. Останкино. Стационар. Кремль. Ваганьковское. Автозавод.
Подножие Останкина, будто грозясь вслед своим исполинским массивом, пропадает из вида. До свидания, каторга, в этот вечер достаточно, встретимся завтра, завтра будет по новой и завтра, и завтра, и завтра. А там и суббота. Сколько я здесь еще выдержу на побегушках ведомых ведущих — год, может, полгода?
Сколько надо — кредиты. Да, стыдно, да, выживательно, да, недостойно, однако — кредиты. С другой стороны, мы не в Северной и не в Корее, найдется другое место, да хоть бы и грузчиком, хоть бы и… Но снова искать! Снова проедать подушку из денег, отказываться от «Комфорта», и как бы не уволокло обратно в Воронеж. Воронеж.
Слово веет тоской, врешь, не воротишь, нож, малая чертова родина, где только умеют судачить за спиной и гэкать фрикативно. Нет, неохота. Суббота, скоро суббота.
Молчание. Опаска. Совестливость. Крик. Враги. Агрессия.
Молчание вдруг обнаруживает себя в движимом автомобиле, водитель, естественно, не слушает радио, а у меня нервное — не выношу тишины. Шоссе под окном, вечный трёп, телевизор за стенкой, всё — подсадило меня за два года на шум, без него не могу.
Аккуратно, чтобы не отвлекать от маршрута, машу, мол: «Поставьте что-нибудь, бога ради, спокойное, без слов желательно?» Ищется невразумительно, крутит колесико, воздушные волны вороша. Найдено, лучше, спасибо. По-немому «спасибо» это кулак, приложенный внутренней стороной сначала ко лбу, а потом к подбородку. Этому меня научил старший редактор, заставший еще сурдоперевод на ТВ. Сурдоперевода в новостях больше нет, его заменила бегущая по низу строчка, так как по каким-то опросам решили: жесты в углу экрана раздражают слышащих потребителей новостей.
Водитель смотрит внимательно в устье дороги, чутко на круги светофоров, мысли его здесь и теперь, не то что мои — я рассеиваюсь, фокус бродит по темени зданий. Здесь горело, здесь казнили, здесь бомбили, здесь стреляли. Город, город, город. Я ненавижу его, а он уменьшает меня против воли, как уменьшается спящий на паперти церкви кочевник в зеркале заднего вида. Я ехал сюда стать кем-то, стать больше, как каждый, кто едет, но вместо — я точка на карте, коих миллионов уж сколько. Сбились считать!
Сбылись ли надежды? Думал ли я, приезжая, вжимаясь в «Не прислоняться», питавшийся гречкой в столовой, я, кантовавшийся месяц у бесконечно далекого старшего брата, думал ли, что буду вот так рассекать свежесть ночи в салоне, говорить по айфону: «Я занят»?
Мама, я в телевизоре! Мама, меня довозят до дома на корпоративном авто, можешь ли вообразить! Ты бы мною гордилась, кабы не застряла в междусобойной провинции, в библиотеке города-гетто, где-то между полками «Б» — безнадега и «У» — уныние и…
И если б не умерли или не съехали все, кого ты любила, но. Но я непременно приеду, мама, я обязательно соберусь навестить, может быть, через годик, только бы встать на ноги, только бы.
Тверская в окне восторгает домами, строенными не для жизни, но для восторга. Пусто.
Пушкин в заборах, не подобраться, не выразить. Днем здесь собирались, роптали, здесь били, здесь забирали. Кого? Обеспеченных, коренных, с жиру бесятся, дразнят собак, мутят воду, это не про меня, я к политике индифферентен. Скажут «продался», отвечу — нужен и вам будет рубль, прикусите языки! Так я себя утешаю, сжимая последней модели айфон в салоне «Комфорта», так уверяю.
Мигалки. Окраина. Стабильность. Комбинат. Водоканал. Аптека.
Город-город-город! Что ты наделал со мною, мечтательным юношей, свежевыпущенным из областного журфака? На каком из вокзалов обворовал ты меня, кинул на идеализм, гордость, интерес к человеку?
Но бывало иначе. Помню, ходил, охваченный новым, свободным, огромным на павелецких задворках, где соседская старость домов и прогресс человеческих взглядов, огней, всепроисходящего кутежа суёт по карманам надежду. Помню на перекрестке девушку Аню. Я только с вокзала, и она, незнакомка, показывала дорогу, вела, видя мою неуверенность, за собой, это здесь рядом, по-свойски, будто мы двести лет. Вы не местный? Нет, я с Воронежа, я журналист, попробую тут…
Вам понравится, сами увидите! Я сама не отсюда, была поначалу растеряна, всюду давило, но потом научилась по-другому смотреть, представлять, видеть незаметное в броском, мелочи в крупном. Это город-случайность, в нем столько историй — сколько прохожих и больше, бесценно и невероятно. Вот и пришли.
Постеснялся спросить телефон, и прошло слишком много. Вспомнилось, заблестело.
Мгновение. Объято. Сном. Куда? Вернитесь! Аня…
Город. Город. Город.