«23 октября 2002 года в Москве группа из 40 вооруженных боевиков захватила заложников в здании Театрального центра на Дубровке (бывший Дворец культуры Первого государственного подшипникового завода).
В момент захвата в здании шел второй акт мюзикла “Норд-Ост”. В заложниках оказались 912 человек — зрители спектакля, артисты и работники Театрального центра, в том числе около 100 детей школьного возраста.»
Агенство ТАСС
На древнем, еще советских времен, китайском термосе прямо через рисунок с двумя бело-розовыми пионами шла глубокая царапина. Санечка очень переживал по этому поводу, тем более что виновником царапины был он сам. Всего один раз второпях брошенная в рюкзак связка ключей испортила рисунок, оставив глубокую рану на огромном — литровом — красном сосуде и в его душе. Он любил это восточное чудо с детства, помнил, как бережно нес его в портфеле, когда родители позволили ему наконец брать семейную реликвию с собой в школу. До этого термос покидал дом только по особенным случаям. Например, во время поездок в Крым на машине летом. Школьным столовым в их семье никогда не доверяли, а стеклянная колба, если правильно за ней ухаживать, держала температуру любого напитка уверенно и долго. Пара бутербродов, один с колбасой и один с сыром, съедались медленно и аккуратно, а растворимый кофе из крышки-стаканчика иногда настолько раздражал обоняние одноклассников, что пару раз термосу угрожала реальная гибель от рук завистников. Но все обошлось.
Сегодня, двадцать седьмого июня две тысячи двадцать второго года, Санечка сидел в секретном отделе Архива при Главном Управлении МВД России по городу Москве и ждал перерыва на обед. Как и раньше, в далеких семидесятых, в его рюкзачке находился любимый китайский термос, с которым, за плотной внутренней перегородкой, теперь соседствовали два стеклянных пищевых контейнера. Салат с авокадо и два бутерброда. С колбасой и сыром. Оставалось минут двадцать, и он уже предвкушал, как отблагодарит себя за четыре часа копаний в старых папках. Как нальет себе крепкий тибетский чай и оставит его остывать на пять минут. Ровно столько нужно для салата. Который потребуется еще тщательно перемешать, чтобы вкус авокадо равномерно распределился на все остальные ингредиенты. После салата — два стаканчика чая и два бутерброда. И еще стаканчик на потом, когда перед закрытием архива он спустится в вестибюль и будет медленно смаковать его, глядя на пустынный переулок с темной аркой-ртом. Смаковать и обдумывать прочитанное за день.
Проникнуть в архив ему удалось только по большому блату. Никаким следователем он не был и вообще не имел никакого отношения к работам и заботам министерства внутренних дел. Александр Петрович Романов писал художественные романы. Романов — романы. Такой вот каламбур. Нет-нет, он не достиг серьезных высот в писательском деле, не завоевал, хотя и пытался, никаких литературных наград и часто жаловался друзьям за кружечкой ерша в «Зинзивере», что всему виной отсутствие по-настоящему интересных сюжетов. Все интересное уже давно написано или… или не стоило его внимания. Впрочем, участие в одной писательской группе, которая активно разрабатывала нишу российских сериалов, давало возможность уверенно чувствовать себя и в «Азбуке Вкуса», и на своей даче в Переделкине, и на московских улицах в стареньком Мерседесе С-класса. Правда, после введения санкций с автомобилем появились определенные трудности — вот уже третий месяц Романов ездил с трещиной на лобовом стекле и, несмотря на КАСКО, починить ничего не мог — запчасти производились в Германии и в Россию не поставлялись.
Трудности нынешней жизни и даже легкие уколы совести нервировали Санечку, он сильно переживал и по вечерам за семейным столом с полным правом и оправданием пил коньяк. Угрожал, что все это его доконает, что он-таки сопьется, а если прижмет, так и вообще уедет куда-нибудь в Прибалтику на ПМЖ. Жена его, женщина терпеливая, но властная, во время очередного особенно длинного спича писателя не выдержала и возразила:
Ты, Романов, что же, теперь до конца дней своих будешь стонать и плакать? Давай честно –– на баррикады ты не полезешь. Пока, во всяком случае. И уезжать нам некуда, ты это лучше меня знаешь, нам сегодня нигде не рады. Так что вот что. Во-первых, возьми себя в руки. Нам еще детей поднимать, в жизнь их выводить. Какой пример ты им показываешь? Во-вторых, новое время — новые вызовы. Ищи трендовые сюжеты. Если люди хотят смертоубийств там всяких, возьми и займись, наконец, детективом. Романов, ты же еще лет десять назад говорил, что хочешь себя попробовать в этом жанре. Сейчас самое время. Подключи связи, потолкайся, осмотрись. На дне рождения у Игоря Геннадьевича, он же тебе предлагал покопаться в их архиве, говорил, там такого всего и всякого –– на сто тысяч романов!
— Так когда это было! Да и пьяный он в стельку был. Забыл уже все. Наверное.
— Ничего. Напомни о себе. Попытка –– не пытка.
На этих словах Санечка вздрогнул и посмотрел на смартфон, лежащий на столе, но потом все-таки смело ответил супруге:
— Типун тебе на язык.
Впрочем, он и позвонил, и подключил, и осмотрелся. Результатом чего и было его нынешнее сидение в зале номер шесть. Номер шесть с литерой П. Что означало это «П», догадаться было трудно, а объяснить ему буквенный смысл уточнения шестерки никто не потрудился. Да он и не интересовался особо. После вчерашнего побаливала голова и как-то странно ныла сломанная еще в детском саду ключица. Кроме него в зале 6-П сидели еще двое молодых людей: миловидная девушка в форме и парень с редкими серыми волосами, зачесанными на лоб. Девушка явно была увлечена папками на ее столе и на приветственную улыбку Санечки не ответила никак. Парень же скучал за столом в конце зала, читая старую, с желтыми по краям страницами, газету, время от времени делая пометки в своем блокноте. В конце концов, у каждого своя работа. У него одна, у них другая.
Ровно в одиннадцать сорок Санечку подозвал к себе архивариус, поджарый мужчина средних лет с жесткими рыжими усиками, и строго уведомил, что папка с делом номер триста шестьдесят пять дробь восемь о частном случае во время теракта на Дубровке доставлена и что не хочет ли он получить ее прямо сейчас. При этом существовала одна проблема — дело было объемным, и если Романов хочет его почитать, то у него до обеда ровно двадцать минут. Выносить из зала ничего нельзя. Обед в архиве строго по расписанию. С двенадцати до часу. Перед обедом дело требовалось сдать и повторно запросить уже только после него. Либо оставаться в зале и не ходить на обед. Что делать?
Санечка успел сегодня в поисках нужного пересмотреть столько дел — на некоторые ушло не более трех-пяти минут — что решение было очевидным:
— Давайте я посмотрю. Я думаю, что я успею до обеда. Хотя… я и не привязан к вашей столовой — у меня все с собой.
— Ну, смотрите сами. Мое дело — предупредить, — и архивариус выложил на стол толстенную, просто огромную, почему-то черную папку. На обложке красовались многочисленные следы от наклеенных когда-то, а затем нетщательно оторванных бумажек. Одна, впрочем, в самом центре, была цела. На ней крупными неровными буквами значилось: «ДЕЛО №365 по обвинению Загадова Михаила Олеговича по ст. 33 и 34».
Раскрыв дело, Санечка обнаружил там фотографию вихрастого парня. Парень на фотографии улыбался во весь рот, демонстрируя два ряда великолепных белых и крупных зубов. «Странно, — подумал Санечка, — чего это следак? Заработался совсем в дело такую фотку лепить?» Обвинительная часть была значительно длиннее, чем все другие прочитанные перед этим. Выглядело все так, что пятью минутами тут не обойдешься. Санечка вздохнул, явственно почувствовал вкус авокадо во рту и принялся за чтение.
Через пять минут он вернулся в начало и прочитал обвинение еще раз. Через десять Санечка с размаху шлепнул ладонью по столу, после чего громко и отчетливо произнес:
— Охуеть!
Девушка за соседним столом удивленно и зло посмотрела на него, а архивариус сделал Романову замечание. Но тот то ли не расслышал, то ли просто решил его проигнорировать.
В двенадцать ноль пять архивариуса сменила женщина лет пятидесяти в строгой коричневой юбке и белой блузке. Архивариус прошептал ей что-то на ухо и указал на Романова пальцем.
Мюзикл «Норд-Ост» был ужасен. Разумеется, актеры, как могли, старались, виртуозно выпевали «Главсевморпути» и изображали мужество бесстрашных покорителей Севера начала-середины двадцатого века. Жажда новых форм и активная реклама делали свое дело, а мерч в виде фляжек, летных пилоток и всякого аляповатого, якобы советского барахла продавался вполне активно. Несмотря на совсем несоветские цены. Ностальгирующая по прошлому публика на действие шла, заполняя зал каждый вечер. Но сам мюзикл был ужасен.
Олег Загадов, восемнадцать лет оттрубивший в «конторе», а после развода ушедший в «бывшие», брался за любую мало-мальски прилично оплачиваемую работу. Друзей у него почти не было, но после того как он показывал свое резюме на собеседовании, работодатели подбирались, серьезнели и внимательнее относились к его кандидатуре. Он не бедствовал. Вот и сейчас должность начальника смены по охране Театрального центра на Дубровке существенно влияла на благосостояние новой семьи. С первой женой, Ольгой, они жили, в общем-то, неплохо. На свадьбе друзья окрестили их «дважды Олями Советского Союза» и много шутили про два кольца на украшенной праздничными ленточками «Волге», а тостующие славили судьбу, так удачно связавшую эти два кольца. Родители не могли нарадоваться на молодых, которые через девять месяцев, день в день, принесли им радостную весть — рождение внука Мишеньки, прелестного малыша с вязочками на пухлых ручках.
Жизнь шла своим чередом. Загадовы, как и многие другие молодые семьи, жили обычно, отсчитывая совместно прожитые года бурными праздниками и другими яркими событиями. Олег неплохо проявлял себя в оперативной работе, начальство с удовлетворением отмечало, что со временем он может вырасти и стать самым настоящим суперпрофессионалом их нелегкой службы. Ольга делала себе карьеру в милиции, училась в академии и со временем заняла новую и еще никем до нее не опробованную работу пресс-секретаря при Главном Управлении МВД по г. Москве. Служба затягивала обоих, и ненормированность рабочих часов внесла-таки асинхронность в их отношения. А случайно встреченная во время выполнения задания Олегом Рогнеда усилила центробежные силы в отношениях супругов. Олег не на шутку влюбился, и Рогнеда, хоть и была на двенадцать лет его младше, внешне отвечала ему взаимностью.
Разрыв вылился в жуткий скандал. Олег, как ему диктовало представление о мужской чести, собрал все самое необходимое и, оставив квартиру Ольге и учащемуся к этому моменту в колледже Михаилу, переехал к Рогнеде. Буря побушевала-побушевала, да и улеглась. Бывшие супруги не перешли на «цивилизованные» отношения, при случайных или вынужденных встречах Ольга не упускала возможности «откобелить» Олега, но тот только улыбался в ответ, переживая свой второй в жизни и такой длительный медовый месяц. Его только смущало, что с сыном он теперь виделся реже, он боялся совсем потерять его. Михаил же внешне выглядел невозмутимым. Судя по всему, его интересовали новые знакомые и новые возможности в колледже, он слыл заводилой и знатоком музыки. Купил себе на отцовские деньги «вертак» и днями слушал Linkin Park, Limp Bizkit, Green Day, Gorillaz и даже The Prodigy. Он пару раз заехал к отцу в его новый дом и абсолютно спокойно пообщался с Рогнедой, отпустив в ее адрес, правда, пару сальных шуточек, когда Олег вышел на кухню сварить кофе.
Двадцать третьего октября две тысячи второго года Михаил надел пуховик и отправился к новой подружке, однокурснице из колледжа. Ее родители уехали в этот день в МХТ посмотреть спектакль с какой-то новой актерской звездой. Вечер обещал Мише секс и покурить. Перед этим он, правда, хотел забежать к отцу и стрельнуть у него денег. У Олега был выходной — в такие дни он обычно был добрым и, как следствие, щедрым. Но в кармане еще оставались деньги с прошлого раза, девочка была красивой, ему не терпелось, и Михаил справедливо решил, что и без подкачки все получится. А к отцу можно будет заехать и потом.
Все прошло просто замечательно, и Миша, довольный, уже подумывал о том, что пришло время уходить, когда ему пришла эсэмэска. Прочитав ее, он нахмурился и попросил девушку внезапно серьезным голосом:
— Таня, включи-ка телек, там что-то случилось.
Таня, вся разомлевшая от недавних ласк, не сразу поняла, что Михаил не шутит. Пока она хихикала и медлила, он сам взял пульт и направил его на телевизор:
— …вооруженные боевики пока не выдвинули никаких условий. По имеющимся у нас данным, в здании Театрального центра могут находиться до тысячи зрителей и сотрудников мюзикла «Норд–Ост», включая актеров.
— …неизвестно, как на это могут отреагировать террористы.
— Благодарю вас. Вы слышали сообщение нашего корреспондента, Константина Точилина, который находи…
В этот момент звук приходящих на два телефона эсэмэсок превратился в жуткую нескончаемую мелодию. Ребята продолжали стоять, переключая каналы, и смотреть новости о происходящем в прямом эфире событии. Первым отлип от экрана Михаил. Посмотрел на длинную колонку эсэмэсок в своем телефоне и сказал отрывисто, как будто отрезая куски слов:
— Позвони родителям. Убедись, что все в порядке. А я сгоняю к отцу. Все. Целую. На связи.
И он вышел в холодную октябрьскую московскую ночь. Время от времени налетал пронизывающий ветер, а с неба сыпалось что-то непонятное –– то ли изморось, то ли снег с дождем.
Михаил не дошел до метро. Вместо этого он завернул за угол и открыл дверь старого дома по соседству (после взрывов в Буйнакске, Волгодонске и Москве не все соседи смогли договориться о кодовых замках на входных дверях в подъездах) и вошел в него. Спокойно поднялся по лестнице до площадки между четвертым и пятым этажом, остановился. Достал сигарету. Закурил. Посмотрел через грязное засаленное окно на улицу. Одного стекла не было, и через него в подъезд задувало сырость и холод. Он докурил и щелчком отправил окурок наружу. Ни как тот летел, разбрызгивая пепельные искры, ни как приземлился в лужу у бордюра, он не видел. Он просто достал свой телефон и набрал отца. Сигнал еще не успел пройти, а Михаил уже услышал голос отца в трубке:
— Миша, сынок, ты где? Ты что? Ты где? Мама где?
Миша выждал какое-то время, поежился, а потом прошептал тихо-тихо:
— Папа, молчи и слушай. Я в «Норд-Осте». Нас захватили чехи. Здесь ад. Я пока спрятался в туалете, но все выходы перекрыты, окон здесь нет. В коридоре стреляли только что. Папа, я тебя очень сильно люблю. Спаси меня.
Улицы у Театрального центра узкие, застройка плотная. Плюс оцепление стопроцентно выставили. Не проскочишь. По «картинке» было не совсем понятно, что делается со стороны автостоянки. Там есть пара внешних лестниц. Вот бы проскочить по ним незамеченным. Олег мчался к Театральному центру. Карманы его спортивной куртки оттягивали две увесистые «котлеты». Чехи чехами, а деньги любят все. Шанс. Это шанс. А там видно будет.
Машину бросил за две улицы, прямо перед первым, гаишным, оцеплением. И двинул в сторону шиномонтажа. Подпрыгнул, медленно подтянулся на бетонном заборе –– подготовка и физическая форма позволяли –– огляделся. Никого. Соскок, прыжок и сразу за машину. Так, вот зона ночного обхода, он сам проходил здесь ночью сто раз. Чисто. Только дерьма навалом. Кошачье, собачье и, наверное, человечье тоже. Это не важно, это сейчас совсем не важно.
Теперь светлый участок. Хоть бы кто из тупорылых местных догадался лампочку разбить. Так нет же, вон, горит зараза такая. Блядь, что же делать? Ладно. К зданию. Залечь. И ползком, ползком. Фу! Повезло. Вот и лестницы. Третья ступенька гнилая –– не наступить! Тихо. Тихо. Спокойно. Восстанавливаем дыхание.
……………………… и раз……………………… и два……………………… и три…
Вот и окно. Куда же оно выходит? Заходит. Сука! Ведет. Куда оно ведет?
В этот момент за окном, внутри здания, полыхнуло автоматной очередью. Миг, короткий миг, но Олег успел рассмотреть и спины падающих людей (кажется, все взрослые), и бородатые сосредоточенные лица стреляющих. И еще белое платье, на котором почти одновременно с черными проступили красные пятна. И все стихло. Он пригнулся и замер. Окно открылось. Тишина. Окно закрылось.
Это в дальнем коридоре, у электрощитка. Нет, здесь не пройдешь. Тогда выхода другого нет. И шанс только один –– через крышу. Темп, не сидеть на одном месте, а то точно заметят. Не чечены пристрелят, так свои. Свои.
…и раз…и два…и три…и четыре…и пять…
Вот и крыша. Хорошо. Ближайший люк здесь. Он как раз ведет в подсобку. Ну и здорово. Кстати, а почему никого из наших на крыше нет? Ну ладно, это потом, потом, если придется. Придется.
Отлично! Люк не заперт. Вот ведь распиздяи! Так. Не об этом. Заходим. Свет. Не надо света. Все. Теперь только на спокойного чечена выйти, а там как Бог рассудит.
— Брат, я его в дальнем коридоре взял. Он просто шел. Не сопротивлялся, ничего. Говорит, сын у него тут. Деньги предлагает.
— Разберемся, брат. Все мы их трюки знаем. Они думают, что они хитрые. Они не знают, что мы здесь все смертники. И правда на нашей стороне. Мы так хотим умереть, как они жить. Веди его сюда, но пусть кто-то там посторожит — как-то он внутрь зашел. Вот и спросим. Веди.
— Ты кто?
— Загадов. Олег Борисович Загадов. Начальник смены охраны Театрального центра.
— Ха-ха, Загадов, плохо охраняешь ты.
— Сегодня не моя смена.
— А чего ты тогда здесь делаешь, так? Кто тебя послал?
— Никто не посылал. У меня тут сын.
— Сын, говоришь? А я вот думаю, что ты фээсбэшник. Разведчик ты.
— Да, я служил там, но уволился.
— Ты странный, ну. Почему все рассказываешь? Боишься, нет?
— Боюсь. За сына боюсь.
— Откуда знаешь, что он здесь?
— Он мне сам позвонил. Все рассказал.
— Что рассказал?
— Что захват. Что стрельба.
— Так это во всех новостях сейчас.
— Я не смотрел. Мне бы сына. У меня деньги. Вот.
Удар, второй, третий… Только не отвечать.
— Мне бы сына.
— О себе подумай. Я тебя сейчас убивать буду.
— Убей. Только сына отпусти.
Еще удар. Еще. Еще… Выстрел.
— Сына отпусти. Я деньги принес.
— А если твоего сына там нет?
— Он там. Он мне звонил.
— Как зовут?
— Загадов, Михаил Олегович.
— Ну пошли.
— Теперь ищи. Давай.
— Сынок! Миша! Миша Загадов! Ответь мне. Это я, твой отец. Миша! Не бойся, я за тобой пришел.
— Ну и где он?
— Миша! Ты мне звонил. Я пришел.
Выстрелы в потолок.
— Загадов Миша. Если ты сейчас не выйдешь, да, я твоего папу убью. Выходи сюда сейчас. Будь мужчиной. (Пауза.) Ну ладно, Олег, иди сходи. Посмотри в зале сам. А потом возвращайся. Сюда возвращайся.
Олег спустился в зал и долго ходил по нему, всматриваясь в лица. Почерневшие от напряженного ожидания. Висевшие на почти неподвижных телах как страшные и грубо сделанные маски. Он все шел, и шел, и шел. Смотрел и не обращал внимания на резкий запах мочи и страха. Он так никого и не нашел.
— Ну что, теперь все ясно?
— Да.
— Иди сюда. (Пауза.) Ты фээсбэшник.
— Бывший.
— Бывших не бывает. На колени.
Выстрел эхом и ужасом отразился ото всех стен одновременно.
Показания свидетеля А., дата, следователь, вот:
«На вечеринке у свидетельницы К. подозреваемый Загадов Михаил Олегович много выпил и стал хвастать про то, как он отомстил отцу за предательство. Рассказал, что позвонил отцу, Загадову Олегу Борисовичу, сразу после захвата заложников и обманул его, утверждая, что находится среди заложников сам. При этом подозреваемый Загадов Михаил Олегович сообщил, что сначала хотел разыграть отца, но потом действовал вполне осознанно».
Показания свидетельницы К., дата, следователь:
«Подозреваемый Загадов Михаил Олегович рассказал мне, что за смерть отца получил деньги от государства в размере одного миллиона рублей. При этом смеялся и говорил, что отец получил свое –– его государство наградило медалью посмертно. На мой вопрос о том, как же ему живется после такого, подозреваемый Загадов Михаил Олегович сказал, что живется ему хорошо, но не очень, он сожалеет, потому что надо было еще и матери позвонить. Тогда за двоих бы дали два миллиона».
Показания свидетеля А., дата, следователь:
«Мы не стали сразу ничего сообщать в милицию, потому что сначала не поверили подозреваемому Загадову Михаилу Олеговичу. Но подозреваемый настаивал и даже показал историю звонков за двадцать третье октября две тысячи второго года».
Показания свидетельницы О., матери подозреваемого, дата, следователь:
«Мне очень стыдно, что я вырастила такого сына. Прошу следствие учесть тот факт, что мой сын, подозреваемый Загадов Михаил Олегович, сильно переживал и озлобился после ухода его отца, потерпевшего Загадова Олега Борисовича, из семьи и начала его сожительства со свидетельницей Р. До этого он рос обычным мальчиком. Ни агрессии, ни неадекватных действий за ним не наблюдалось. Прошу освободить его мне на поруки. Обязуюсь, что приму все меры для его правильного воспитания. В частности, я планирую его поступление в милицейскую академию».
Свидетельство о смерти заключенного Загадова Михаила Олеговича в колонии строгого режима. Причина: острая сердечная недостаточность.
Служебная записка, следователь такой-то:
«Прошу рассмотреть мои личные соображения насчет дела заключенного Загадова Михаила Олеговича. После анализа звонков и сообщения СМС в момент совершения преступления мною сделан вывод о причастности Загадовой Ольги Сергеевны, пресс-секретаря ГУ МВД при г. Москве, матери осужденного Загадова Михаила Олеговича, к совершению преступления. Мною получен ответ от компании, предоставляющей сотовую связь, с расшифровкой сообщений СМС, которые мать послала сыну сразу после того, как стало известно о теракте в Театральном центре на Дубровке. В одном из сообщений СМС, в частности, говорится: “Время пришло. Звони отцу. Скажи, что ты там. Я тебя отмажу”».
На служебной записке сверху стоит резолюция: «Изложенную в данном документе информацию полностью подтверждаем. Дело закрыто в связи со смертью осужденного и его матери. УФСБ России по Москве и Московской области».
Александр Петрович Романов взял в руки смартфон и нашел в контактах Толика Пéтровича, известного театрального режиссера. «Вот сюжет так сюжет. Что-то он теперь скажет? Или Василию Василю лучше набрать?» Думая так, он собрал свои вещи, сдал черную папку вернувшемуся в зал архивариусу, взял рюкзак и по лестнице спустился в вестибюль. Там он присел на лавочку у окна, достал термос, по привычке провел пальцами по царапине на рисунке и налил целый стакан чая. Отхлебнул и посмотрел на арку в доме напротив. Эту арку он приметил еще утром, обозвав ее почему-то «поганым ртом». И правда, окна над ней смотрели грустными глазами в переулок, а сама арка выглядела как огромный рот с опущенными уголками губ.
Он так и не позвонил. Ни Пéтровичу, ни Василю, никому еще.
Ну да ты и так теперь все знаешь.