В солнечные дни Ася просыпалась от полосок света. Они покрывали стены и пол, ложились теплом на лицо, окрашивали изнанку век в красный. Ася сразу вставала и, переступая через ленты солнечных лучей на паркете, шла к окну — открыть, впустить ветер. Спотыкалась — не о плоские ленты под ногами, а обо что-то ощутимое, растянутое над полом. Стараясь удержать равновесие, хватала руками повисшие в воздухе пылинки. Над щиколоткой проступала белая черточка.
В пасмурные дни Асю навязчивой мелодией тормошил будильник. Рука устремлялась к телефону, словно кто-то дёргал за ниточку, обмотанную вокруг запястья, выключала будильник и ставила новый — через пять минут. Действие повторялось несколько раз, пятиминутные отрезки растягивались до часа.
Потом появлялись остальные ниточки и вытаскивали Асю из кровати — в душ, на кухню, на улицу. Ниточки тянули её от квартиры к офису, затем обратно в квартиру. Ниточки были прочные и резали кожу, а вместе с кожей — всё, что внутри. Ася говорила им — пожалуйста, давайте сегодня полегче, но ниточки не слушались Асю. Возможно, ниточками управляла Асина мама, которая звонила каждый день и писала каждый час, вываливая на Асю охапку своих тревог. А может, ниточки контролировал отец. Он не звонил и не писал, и всё равно осуждающе присутствовал рядом. Ты что, устала? Ты у нас теперь не лучше всех? Куда подевались твои пятёрки, они у тебя сейчас — только пять крестиков в неделю на календаре?
Ася запиралась в ванной, включала воду и плакала. В стакане одиноко торчала растрепанная зубная щетка с пожелтевшими волосками, на полке под зеркалом лежали полупустые баночки и тюбики, сбоку висело влажное полотенце. Ниточки заставляли Асю закрывать дверь на защелку и стежками сшивали губы — плачь-ка потише, чтобы соседи чего не подумали.
Ася смотрела в зеркало, из зеркала смотрела Ася — лицо красное, отёкшее от слёз. Косметика неравномерно смазывалась, на коже местами обнажались, проступали широкие поры.
Сейчас через поры внутрь польётся, говорила себе Ася — и так успокаивалась.
А потом случилось оно.
— Инсульт, — определил гугл.
— ВСД, — вздохнул врач скорой помощи, приехавший на вызов.
— Паническая атака, — усмехнулась коллега, которая никогда не брала отпуск и уже несколько лет посещала психолога. Выгорала.
Это действительно было похоже на атаку, на нападение. Паника липкими лапами захватывала мозг. Она вползала откуда-то из живота, по пути выворачивая внутренности наизнанку. Поднималась к горлу, цепляясь за голосовые связки, и приклеивала их друг к другу. Сначала закладывало нос, потом уши. Дышать и слушать становилось тяжело, будто всё вокруг и изнутри наполнялось водой. Картинка затемнялась. В висках стучало.
Ася стояла на эскалаторе и считала по головам людей, проезжавших на встречном наверх. Люди смешивались в одну неровную, скакавшую то вверх, то вниз линию, словно выведенную толстым маркером. Люди были черными — черные кружочки голов, черные одежды, черные смазанные лица. Внизу шумел поезд метро. Ася уговаривала себя — это не метро, это море, большое и тоже черное, и безопасное, потому что на пляже всегда есть спасатели, а у них — спасательные лодки, и спасательные жилеты, и спасательные круги, и свисток. И если она вдруг начнет тонуть, кто-то из них засвистит и сядет в лодку, а может, и лодки никакой не понадобится, потому что Ася никогда не заплывает на глубину, её и так достанут с берега, подплывут к ней за минуту, она даже нахлебаться не успеет.
Идея покинуть Москву, где Ася жила уже шесть лет, возникла после нескольких месяцев, которые Ася провела в компании психолога — специалиста по паническим атакам. Психолог утверждал, что надо прислушиваться к себе, и однажды Ася услышала, что ей пора.
Но у Аси были ниточки, и теперь они натянулись, как струны гитары после подкручивания колков. Когда Ася собирала чемодан, ниточки подвесили Асю к потолку и заставили смотреть на Москву из окна. Ты вот отсюда уезжаешь, от всех этих огней, которые были чужими, а сейчас почти твои, немножко потерпишь, и станут ещё ближе.
Ася вспомнила студенческое общежитие на окраине столицы — летом, в промежутках между экзаменами, во дворе собирались знакомые и посторонние, застилали сырые лавки истертыми колючими пледами и пели под расстроенные гитары что-то про лучший город Земли и про новые повороты. И всех их, сидевших с гитарами и без, на несколько часов опутывало ниточками — тонкими и недолговечными, как паутинки. И над двором мерцали звёзды, которые видны только юным и бесстрашным. И казалось, что планета — маленькая, можно легко обойти вокруг, не запнувшись, время — спираль, а каждый поворот приведёт их обратно в эту точку, и никто не повзрослеет.
Таких звёзд Ася больше не видела, зато каждый день видела огни. В дождливую погоду мокрое, побитое каплями стекло превращало горящие снаружи фонари в шапочки бенгальских огоньков. А когда Ася изредка брала такси, чтобы добраться из одного конца Москвы в другой, огни нарядных витрин летели мимо яркой стеной. Огни были холодными, но однажды обещали потеплеть, и Ася всё ждала, вглядывалась в них.
— Я же вернусь, — взмолилась Ася.
Вообще-то, билет у неё был в одну сторону — в Петербург, про который Ася много слышала, но ни разу не видела.
Чемодан был больше Аси. Он катился впереди, и Ася за ним не успевала. Доехав до стойки регистрации, чемодан встал в змейку-очередь, и через секунду Ася услышала за спиной знакомый голос.
— Ася?
Щекам стало жарко, а рукам — холодно. Ася вдохнула — глубоко, как перед погружением в воду, и на выдохе обернулась.
— Никита? Вот так встреча.
Он почти не изменился. Немного поправился, отпустил волосы на голове и на лице и почему-то загорел. Ася смотрела на его тёмные руки — те же кривые, неровные ногти. Он так и не научился за собой ухаживать — одежда была помятой, джинсы сползали ниже, чем нужно.
Они учились в одном классе и практически не общались. А после выпускного зачем-то вместе пошли встречать рассвет на набережную и, пьяные от свалившейся на них взрослой свободы, неумело целовались взасос. Потом было первое лето-уже-не-каникулы и первая как-будто-любовь.
Прохладными сиренево-июньскими вечерами они лежали на скрипящем диване с кучей конфет и чередой тупых фильмов на стареньком ноутбуке. Родители Никиты с конца мая и до августа уезжали на дачу, и Никита приводил Асю к себе на чай, а она оставалась на ночь. Они обнимались, попеременно закидывая друг на друга руки-ноги, закручивались в кокон из общих ниточек, и у Аси в голове бегущей строкой мелькало: я бы всю жизнь согласилась так провести с ним в этих клейких фантиках, лишь бы его пальцы навсегда остались на моей спине.
Однажды Никита сказал, что нужно что-то делать дальше. Он знал что, но не знал как, поэтому купил вино и рассчитывал, что оно само. Асе дальше не хотелось, но и Никиту обижать не хотелось тоже, поэтому на вино она согласилась. Вина было слишком много для щуплой, как говаривала Асина мама, Аси. А её сил оказалось слишком мало, чтобы спихнуть с себя крупного Никиту. Кричать было неловко. Когда стало страшно, Ася начала отбиваться, но Никита продолжал упорно, мокрыми пальцами, вдавливать её в матрас. Грудная клетка под тяжестью Никитиного тела вжималась в лёгкие. Фантики под спиной корябали кожу. Тысячи ниточек примотали Асю к пружинкам матраса, тело больше ей не подчинялось, и Ася крутила головой, уворачиваясь от несвежего дыхания Никиты. Было больно, но больше, конечно, стыдно. Утром на простыни они обнаружили пятно крови и вместе замочили простынь в тазу в ванной, потому что стиральной машинкой пользоваться не умели.
Ася продолжила приходить к Никите на диван, но ночевать уходила к себе.
Лето стремилось к осени, Ася собиралась в Москву. Она поступила в престижный вуз, почтой отправила туда документы и уже числилась в списках студентов. Папа гордился, мама плакала. Никита в последний вечер тоже плакал, зажав Асю между собой и диваном. Ася чувствовала, как от его футболки пахнет потом. Никитины родители пока не вернулись с дачи, а с машинкой он так и не разобрался.
Ниточки между ними ослабли почти сразу и окончательно порвались ещё до первой Асиной сессии. Истончившись, они расползлись лохматыми волокнами, и никакие узелки не смогли бы соединить их обратно. Никита неохотно отвечал на сообщения, а потом и вовсе перестал. Ася удалила диалог, чтобы он не цеплял взгляд статусом непрочитано. Ася пошла на первое настоящее свидание — с рестораном и цветами. Ася вступила в полуторагодовые отношения, потом в другие — на полгода дольше. Ася забыла фамилию Никиты.
- Ты домой, говорю?
Голос Никиты вернул её в очередь, к стойке регистрации. Ася с удивлением поняла, что родной город за эти шесть лет посетила всего два раза — лететь долго, билеты дорогие, девятичасовая разница во времени на неделю выбивала из ритма. Да и родители часто ездили в отпуск к Чёрному морю и подхватывали Асю с собой, так всем было удобнее. А дома — ну что там делать?
Ася чувствовала, как какие-то другие ниточки, не эти, режущие леской, а мягкие, словно вытянутые из мотка пряжи, оплетают её пальцы, которыми она теребила паспорт с вложенным в него билетом.
— Да, домой, — ответила она, прикидывая, сколько будет стоить билет, если купить его прямо сейчас.
— Понятно. А я в Питер, отдохнуть хочу, пока жена в декрете. И в Москве пришлось на пару дней остановиться, делишки порешать.
Интересно, взяла ли жена его фамилию? Какая у него всё-таки фамилия?
Ася понимающе кивнула и, сославшись на то, что забыла где-то (скорее всего, на входе, у рамок) перчатки, поспешила к кассам. Чемодан отставал, недовольно журча колесиками позади, а под ногами у Аси по гладкому блестящему полу вилась длинная красная ниточка, как будто где-то вдалеке раскручивался волшебный клубок и указывал Асе путь. Но когда Ася отклонялась от курса, ниточка послушно меняла направление и поворачивала вслед за Асиными шагами. А вокруг гудели провожающие и встречающие, уезжающие и вернувшиеся. И казалось, это гудит прибоем море.
***
На дрейфующей льдине в сотнях метрах от берега сидел рыбак. Он был одет в красную куртку с мехом на капюшоне и постоянно отворачивался от налетающих с разных сторон порывов ветра.
Ася смотрела на льдину и пыталась угадать, как рыбак будет оттуда выбираться. Нигде поблизости не было корабля или лодки, которые бы могли его забрать. И спасателей со свистками и спасательными жилетами не было, спасатели бывают только на южных пляжах, а на северном побережье они не водятся.
Но рыбака это как будто не волновало. Наверное, под чёрной толщей воды, окружавшей льдину, тянулись крепкие ниточки, которые вытаскивали рыбака к берегу.