Creative Writing School и Гильдия словесников провели Литературный конкурс среди школьников и учителей в рамках одной из секций ММСО.Пушкин. Представляем лонг-лист премии в номинации Учителя.
Бахарева Елена
То, что дает мне силы…
Что дает мне силы? На ум приходят цветаевские строки:
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок,
за бессонный дом,
За окно с огнем!
Окно с огнем дает мне силы. Моя семья, мой дом…
Мне три года, мы с папой катаемся на надувной лодке по уфимскому пруду… И мне не страшно, я чувствую волну, чувствую папу рядом и маму, которая стоит на берегу и машет нам…
Мне пять лет. Раннее летнее утро. Я просыпаюсь от поцелуя папы. Он весь пропах речкой, рыбой, костром. «Леночка, я тебе принес аленький цветочек!» — говорит папа и дарит мне красную лилию, что растет в пойме у реки. Я обнимаю его, прижимаясь к его небритой щеке…
Мне десять лет, новогодние праздники. Мы ждем маму из роддома, она должна привезти нам с братом еще одну сестренку. Мы спорим, кто первый возьмет ее на руки, кто будет с ней играть, с кем она будет спать…
Мне шестнадцать лет, 7 ноября, каникулы. Младшей сестры все еще нет дома, я иду за ней на речку. Там деревенские мальчишки устроили карусель. Катя лежит на льду… Я хватаю ее на руки, бегу по снегу и молю: «Только живи!» А она, закатывая глаза, несет какую-то околесицу. Сильное сотрясение мозга…
Мне двадцать лет. Весенний майский день, районный центр. Брата забирают в армию. Все плачут. Мама не может остановиться. Я ругаю ее, напуская на себя серьезный вид, а сама тоже боюсь расплакаться, ведь расстаемся с Серегой на два года…
Мне двадцать четыре года. Я страшно кричу в роддоме, мне не стыдно. Мне больно! И тут мой крик прерывается плачем моего долгожданного сына! Слезы, слезы, слезы… Знаете вы, какое это счастье, когда тебе на грудь кладут маленький сморщенный комочек? Слезы, слезы, слезы…
Мне двадцать семь лет, сыну три года. Майский теплый вечер. Веет ароматом распустившейся яблони. Мы идем домой по яблоневой аллее. Я хватаю ветку и трясу ее. На нас с сыном сыплется майский снег. Я читаю ему Есенина: «Сыплет черемуха снегом…» Видели бы вы глаза моего мальчика!
Мне тридцать лет, сыну — шесть. У нас похороны. От атипичной пневмонии умерла дочь моей двоюродной сестры. Прихожу домой, а у сына температура сорок… Куда девалась моя упертость, смелость… Руки дрожат, не могу сообразить, что делать. В больнице срываюсь на крик: «Никуда не поеду, буду спать у вас на лавочке, только сына спасите!»
Мне сорок лет. Сентябрь. Папины глаза и его голос: «Только на тебя, дочка, надеюсь, ты старшая, только на тебя…» Сгорает быстро, рак… И плакать не плачется, надо держаться, я — старшая…
Мне сорок два, сыну — восемнадцать. Провожаю в армию. Сейчас подойдет автобус, и уедет моя кровиночка. Все бы ничего, да в ВДВ берут, а он высоты боится с детства…
Мне сорок пять лет. Четвертое января, вечер. Телефонный звонок разрезает тишину. Боюсь брать, не люблю таких звонков. На другом конце приговор — брат разбился насмерть. Едем с мужем, на трассе лежит Серега. Метель, мороз. «Ему же холодно, укройте его», — шепчу я. Мозг не хочет понимать и принимать данное… А где-то в глубине сознания — мысли о том, как я об этом скажу маме, она лежит в больнице. Как скажу… Но я же сильная, я — старшая…
Мне сорок восемь. Август, пандемия. Операция. Наркоз не берет, я не сплю, читаю доктору и медсёстрам цветаевские строки: «Вот опять окно…» Желаю им здоровья и дома с окном, в котором не спят…
Я после операции. Врачу не нравятся мои анализы. Думала, уйду домой на следующий день, приходится ждать неделю. Телефон разрывается. Звонят сын, мама, муж, сестра, брат, племянница, друзья… Не могу ответить, что я им скажу? Они догадались… Плачу ночью в подушку, они плачут тоже, плачут и молятся. Молятся за меня все…
Анализы приходят хорошие. Телефон разрывается: теперь я спешу сообщить радостную весть всей моей семье. Семье, что дает мне силы жить!
Забусова Наталья
Бег
Свежий воздух попадает в легкие. Он проникает в горло и растекается внутри, заполняя те промежутки, которые заставляют сердце биться с бешеной скоростью. Грудь вздымается, и он уже в бронхах. Острое покалывание под рёбрами, значит, расстояние преодолено и воздух достиг своей конечной точки. Дышу все чаще и пытаюсь унять ноющую боль. Господи, дай ещё немного сил. Нос уже не может нормально функционировать, руки окоченели, а ноги предательски подкашиваются. Я не сдамся, не сегодня, не в эту минуту. Ты так долго и упорно шла к этому.
А вокруг толпы лиц. Но разобрать в этой суматохе их нельзя, отделить каждого и заглянуть каждому в глаза невозможно. Одно сплошное лицо, которое как будто ждёт, что ты сдашься, не сможешь и остановишься. Этот мир всегда был жестоким, общество постоянно будет ожидать твоего провала, потому что так легче. Удача слишком сложная штука, которую не так легко поймать, поэтому твоё поражение для всех остальных — это счастье. Нет. Не допущу, не отступлю, слышите. Сразу вспоминается легенда с лягушками. Главное, заглушить шум, лишь я и дорога, вот что важно.
Повернула. Тропинка была ненадежной, потому что недавно был дождь, а изготовитель подошвы не учёл факта того, что дорога может быть скользкой. Не пугает. Успеваю захватить красоты природы, которые окружали меня по пути. Душа просит остановки, хочет запечатлеть это в памяти, потому что день сегодня и правда потрясающе тёплый. Лучи, пробивающиеся сквозь листву, касаются кожи. Больше всего страдает лицо. Солнце играючи утомляет его, расслабляя каждую напряженную от усталости мышцу, но я игнорирую просьбу организма. «Мы полюбуемся этим, когда дело будет сделано, обещаю», — проговариваю про себя мысли. Солнце понимающе скрылось за непрерывными деревьями. Спасибо!
А взгляд устремлён вдаль. Впереди никого, а шанса оглянуться назад нет. Так странно и одновременно смешно: «нельзя оглядываться назад». Как будто я психолог и даю сама же себе советы. Могла бы я им следовать и в другом месте, а то, анализируя мою жизнь, я такой себе следователь своим советам. Вспоминаю моменты, которые могла изменить, не время, но это позволяет не реагировать на боль, которая и так поразила 40 процентов моего тела.
Вспоминаю дом, родителей. «Ты сильная, помни!» — говорила мне мама, когда я училась заново ходить. Та страшная авария перевернула мою жизнь с ног на голову. Постоянные тренировки атрофированных ног, плавание, массаж, который не помогал на протяжении семи месяцев. Врач думал, что я не смогу ходить, но мы не сдавались. Я терпела эту ежедневную боль не потому, что мне хотелось ходить, а для своих родителей. Я видела на их лице боль и отчаяние, они понимали, что возможно, все их старания безнадежны. Была ли в этом их вина? Нет. В той аварии не было виноватых, просто так распорядился случай. Но я знаю, что они чувствуют вину и по сей день. Мама, я сильная, видишь, я смогла ходить, даже бежать марафон.
Тем временем я уже близка к финишу. Вижу, как за спиной преодолен огромный путь и соперников не видно. Слышу свой номер, диктор говорит, что я опережаю на 1.3 минуты всех, кто рискнул бороться в этой «гонке». Говорит об аварии, аплодисменты людей. Разве сейчас я могу подвести тех, кто верит в меня? Надеюсь, что те люди, которые ожидали моего проигрыша, изменили свое мнение.
Вижу ленту. Ноги уже совсем не слушаются. Дыхания не хватает, мой предел пройден. Я спотыкаюсь. «Ах» раздался со всех краев. Не могу встать. Хватаюсь последними силами за землю. Слезы хлынули из глаз, уши заложило, видимо, гравитация решила, что с меня хватит. Слышу, что участники догоняют и уже близко. Встаю, ноги трясутся. Я подвернула ногу. Это конец.
Сквозь слезы вижу, как какой-то мужчина прорывается сквозь толпу наблюдателей. «Папа!» — Крик сам вырывается из груди. Голоса нет, но он все понял. Жестами он поддерживает меня, я чувствую его энергию. Пробую добежать. «Осталось немного, ты сильная, не слушай никого, иди на мой голос!» — Пытаясь заглушить толпу, папа старается помочь мне. Сила и вера — вот что подняло меня. Я слышу и бегу, как могу.
Когда я упала на ленту, было уже не важно, победила я или проиграла. Я доказала всему миру, что лишь мы вправе решать, как повернется наша судьба. Доказала!
Малыхина Анна
Лирическая миниатюра «Хочу с тобой…»
Хочу с тобой увидеть море, горы, дно океана, всходы перца табаско и ароматнейшей шамбалы.
Хочу не ложиться спать до утра и спать весь день после этого.
Уехать с ночёвкой в бор, поставить палатку, забыть взять плед, кутаться в плечи, пить кипяток, заваривать кофе.
Плакать.
Смеяться.
Слушать музыку, даже петь по утрам.
Жарить мясо. На костре, углях, в мангале, в духовке, в жаровне и сковородке.
Хочу знать больше и больше о тебе.
Забыть всё, что знать не хочется.
Увидеть Байкал.
Дождаться ещё одного Нового года.
Смотреть страшный фильм.
Зажигать ароматические свечи и лить масла в аромалампу.
Морщиться от иланг-иланга и менять его на лимон.
Резать тоненько имбирь и заваривать его в термосе.
Кофе! Тонкий помол и ни в коем случае не кипяток…
Без сахара? Да, немного…
Спорить из-за открытых окон и форточек.
Из-за включенной вытяжки. Из-за выключенной вытяжки.
Перетягивать одеяло и забирать подушку, не такую горячую, как у меня.
Перебираться на твою сторону кровати, радуясь такому завоеванию.
Пить чай из собранных в начале лета цветов.
Увидеть белуху.
Спорить из-за позднего ужина, пряча вкусняшки до утра.
Читать книги, пересказывая самое интересное.
Плакать.
Смущаться, читая очередное письмо.
Учиться печь лаваш.
Готовить бальзамический уксус и колдовать над аджикой.
Класть специи везде-везде, порой перебарщивая с ними.
Чихать, открыв пакет со смесью перцев.
Пытаться увернуться от твоих рук.
Искать твои объятия и губы.
Ждать гостей в гости и ждать их ухода, чтобы быть вдвоём.
Бежать.
От тебя?
Бежать!
К тебе?
Забыть.
Вернуться.
Покормить кошек.
Ждать лета.
Гулять вечерами около дома.
Уезжать вместе с детьми по выходным в Преображенский парк.
Завести дискусов и разводить анциструсов.
Есть мороженое, фисташковое и ванильное.
Увидеть Венецию и Грузию. Не Абхазию.
И не Адлер, нет.
Спуститься в пещеру Ящик Пандоры.
Вернуться оттуда живыми.
Научить тебя плавать долго и с радостью.
Утонуть, спастись, обрадоваться этому и ценить жизнь дальше.
Выспаться.
Понять Ставрогина и простить Анну и Эмму.
Купить живого скорпиона и попытаться создать ему приемлемые условия в условиях городской квартиры в Сибири.
Лить нефильтрованное тёмное пиво на каменку в бане.
Запарить берёзовый веник, добавив в воду пихтовое масло.
Брызгать ледяной водой в лицо…
Хочу стать ведьмой, читающей с листа и по упавшим ресничкам.
Заново выучить теоремы.
Оспорить зачем-то аксиомы.
Кушать рахат-лукум, пачкаясь и облизывая пальцы.
Угощать тебя зефиром.
Доказывать, что он нисколечко-то не хуже запечённой баранины.
Проиграть спор и радоваться проигрышу.
Купить сачок для ловли бабочек, порхающих в животе.
Увидеть их рисунок на крылышках.
Надеть твою футболку, потому что так теплее.
Простоять ночь в ожидании возможности поднести цветы той, что помогает не цветов ради, а из любви к людям.
Шептать имена детей перед иконой Богоматери.
Есть груши и хурму.
Искать смысл жизни.
И жить, ощущая тебя на кончиках пальцев.
Построить дом.
Накрыть там стол.
Уехать за грибами.
Вымазаться, вымокнуть.
Найти белый гриб и радоваться этому.
С удивлением узнать, что опята не входят в багажник.
Сушить их, нанизав на ниточки.
Вкусно, ароматно…
Бояться отъезда.
Отпускать.
Ждать.
Дуться.
Забыться.
Стричь ногти.
Строчить смс.
Выбегать на улицу, забирая пакеты с молоком и зефиром.
Кофе…
Сто восемьдесят по трассе, зажмурившись и тихо улыбаясь.
В гору!
Замирает сердце, закладывает уши.
Твоих слов не слышу, но сам звук этих слов дарит обещание счастья.
Можно бежать.
Но не убежать от себя.
И от нас.
Именины Анны
Конец декабря 2019 года, морозное утро воскресенья. Редкий день, когда мне, закрывающему четверть и полугодие учителю, можно не ехать в школу, и я с радостью готова устремиться туда, где всегда ждут — в дом мамы. Дочь собирает гостинцы для бабушки и прабабушки, муж готовит машину к поездке, а я, убирая посуду со стола после завтрака, нечаянно бросаю мимолётный взгляд на настенный календарь.
— Ну вот, снова заработались и заучились: на календаре всё ещё начало недели. Какое сегодня число-то, Катя? — спрашиваю дочь, понимая уже и сама, что именно услышу.
— Двадцать второе декабря, мама. Скоро твой день рождения, между прочим. «Про него хоть не забудь из-за школьных ёлок», — говорит Катюшка и меняет на календаре отметку.
Двадцать второе декабря! Вот ведь что с нами порой творит занятость. Я едва не забыла про один из самых важных дней в жизни своей бабушки Анны. Чудо, что есть время и возможность, и мы едем.
— Саша, Катя, едем же скорее. Сегодня у бабушки Анны именины. Надо за тортом заехать.
До девяноста одного года бабушка жила в своём доме далеко отсюда, в Башкирии, в красивейших местах Приуралья, где проходит граница Европы и Азии. Дети её после окончания школы разъехались во все стороны. Навещали, конечно, но после смерти дедушки в 1995 году бабушка Анна осталась одна. Сама справлялась со всеми делами, держала хозяйство, косила сено, пряла шерсть и вязала невероятной красоты шерстяные вещи.
Пока бабушка практически не ослепла, она стойко отвергала все разговоры о переезде. Но настал момент, когда нельзя стало откладывать, и в доме моих родителей приготовили отдельную комнату для долгожданной гостьи. Вскоре после приезда у бабушки был день рождения, 93 года, и вся наша большая семья придумывала, как лучше порадовать бабушку. Было решено заказать торт с надписью. Когда в кондитерской узнали, для кого будут готовить, они нам пообещали бесплатный торт на столетний юбилей.
Но в жизни самой бабушки Анны бесплатного ничего не было. Помню наш с ней разговор после того, как прочла ей рассказ «Индия» Виктора Астафьева.
— Ты вот, Аня, про девчонку эту, Сашу-то, больно трогательно рассказываешь, что в стужу-то по грудь через сугробы шла, когда ей связь, повреждённую фашистским снарядом, надо было восстановить. Жалко ведь её, сердечную. В войну столько их, молоденьких, погибло и из моих подруг да знакомых… Меня-то почему не забрали на фронт? Ох, не забрали, а ведь я писала прошение в районный военкомат, хотела уйти хоть санитаркой. И ведь могла бы, образование ветеринарного врача у меня было. На санинструктора вмиг бы переучилась, но не пустили меня. Директор колхоза знал, что я одна из баб и девчонок умела управляться с важной техникой — трактором, а без него бы мы тогда пропали. Деревня и ближайшие усадьбы державшихся особняком единоличников очень далеко от Уфы и от железной дороги стояли, всех мужчин трудоспособного возраста призвали на фронт, кто-то ушёл добровольцем. А кормить оставшихся детей и стариков надлежало нам, таким вот девчонкам. Да…
— Про сугробы-то я тебе, Анечка, расскажу. Пришлось нам с Аннушкой-соседкой десятого марта в первую весну войны в районный центр спешно, в ночь, идти. Трактор сломался, а действующая МТС только там до войны была. Вот и брели мы, надеясь отыскать необходимые запчасти. На Урале зимы, ты знаешь, снежные, порой выше окон заметает, и тогда намело хорошо. К снегу и морозу, ночному лесу мы с раннего детства привычные, шли спокойно. Восемнадцать километров и расстоянием стыдно назвать. Одна мысль стучала в висках — скорее вернуться и отремонтировать трактор. Но на обратном пути нас вдруг неожиданно жарко солнце стало в спину пригревать. И сугробы припекать солнышко начало, и превратились те сугробы в смесь снега с грязью и льдом.
Так мы и шли, продираясь по грудь в этой ледяной шуршащей каше. Сначала даже отвлекать друг друга разговорами пытались, девичьи мечты свои осторожно рассказывали. Женихов мы, слава Богу, до войны не нажили, поэтому никого сердечного не провожали и не ждали. Братьев же всех до единого на фронт проводили, как та твоя Саша-то из рассказа земляка вашего, Астафьева. Да…
— Соловья баснями не прокормишь, и невозможно долго обманывать себя разговорами. Анна моя один раз, оступившись, чуть с головой не ушла в это болото снежное. Вытянула я её, откуда только силы тогда взялись. Когда промокшими насквозь и продрогшими до костей мы наконец-то смогли выбраться на пригорок, то первым делом проверили небольшую, но такую ценную ношу, спрятанную у меня за пазухой. Развернув тряпицу, рассмотрели запчасть. Названия не помню, Анечка, а вот как она лежит передо мной — сейчас даже вижу. В смазке, блестит. Целая! Осталось только донести и установить. Но нет сил у нас с Аннушкой. Замёрзли и стали чужими ноги. Постояв какое-то время, Аннушка закричала: «Нюра, у меня горячая вода по ногам бежит. Откуда тут горячая вода?» Собравшись с силами, я наклонилась к её ногам, подняла полы тулупа и увидела струйки тёмной крови, сочившейся по изрезанным ледяной шугой ногам. Чуть погодя и мои ноги, Анечка, загорели-запылали. И заглядывать не пришлось, чтобы понять, что там струится горячая кровь, и там разодраны острым льдом хлопчатобумажные чулки. Обнялись мы, две Анны, да повели друг друга к деревне. Благо, её уж с пригорка-то и видно стало.
Бабушка затихла, посмотрев не то что мимо меня, а словно сквозь годы переживая ту ночь и тот день. Мне же хотелось узнать, как закончилась история.
— Бабушка, — осторожно позвала я, — расскажи, как вы тогда домой дошли, не заболели ли и трактор-то смогли отремонтировать?
— А что бабам сделается, внученька? До дома уж почти без сил пришли. Одежду просушили, раны промыли. Сестра меня шалью маминой укутала, да я и пошла трактор починять. Скоро посевная, а она не спросит, у кого что болит.
Вздохнув, бабушка посмотрела прямо на меня и спросила:
— А что ж ты, такая обычно внимательная, не спрашиваешь, почему я так точно дату запомнила, 10 марта?
— И правда, бабушка, почему?
— Почему, почему… Мы когда с Анной на пригорке-то стояли, кровь унимали, она мне и сказала, что ангел-хранитель нас от смерти уберёг, одними ногами изрезанными да простудой отделались. Именины наши одиннадцатого марта. День мученицы Анны Благовещенской. Ты вот, Анечка, теперь понимаешь, почему не день рождения мне так дорог, а именины?
Теперь я понимала, да…
…Время в пути летит незаметно, если ты пассажир комфортабельного автомобиля. Подъезжая к пекарне, я знала, что, помимо торта, подарю бабушке икону Святой Анны Благовещенской. Преображенский собор совсем рядом, надо лишь выбрать и купить нужную икону.
Но оказалось, что подарок в тот день ждал и меня. Не успели мы приехать к маме и бабушке и отдать свои гостинцы, как бабушка позвала меня в свою комнату и, поцеловав, вручила икону Анны Пророчицы. Это святая, чьи именины приходятся в аккурат на 22 декабря. Я плачу, сев рядом с бабушкой, слов нет совсем.
— Что ты, милая, успокойся. Почитай мне лучше, не плачь. Давай опять твоего Астафьева, что ли. Только про войну не надо. Сегодня лучше про Левонтия с Васеней его непутёвой, да Санькой с Витькой. Помнишь, как ты совсем маленькая читала да удивлялась, откуда это Астафьев всё про наших соседей знает, только имена другие пишет. Расскажи, как они песню про обезьянку пели.
Этим летом бабушке Анне исполнилось 99 лет. Труженик тыла, вдова ветерана Великой Отечественной войны.
Навалихина Ольга
Зеркала и стекла
Однажды Ты сказал: «Как жаль, что люди не могут посмотреть на свои поступки так же, как на свое отражение в зеркале».
Я, вероятно, промолчу, лишь подумаю, что в зеркале мы не видим себя настоящего. Зеркала так часто нас обманывают. Или мы сами себя обманываем, выдавая желаемое за действительное. Сколько раз в примерочной мы порхаем от ощущения, что это то самое платье?.. А потом? Всегда ли эмоции от второй примерки бывают такими же радужными?
Вспоминается ли вам то заветное зеркало, в котором один подросток с заметным шрамом увидел своих погибших родителей? Но то зеркало было спрятано, чтобы защитить от иллюзий, спасти психику.
Или вам ближе зеркало, что скрывает Королевство, которым правит глупец, а среди его ближайших подчиненных — хищники, пресмыкающиеся и земноводные? Хотелось бы вам, чтобы доброта и ласка играли второстепенные роли и служили подлости и алчности? Или лишали свободы дружбу?
Я не буду писать про иллюзии и аллегории Зазеркалья Льюиса Кэррола. Совсем не моя история. Вся целиком, кроме котенка…
Но везде реальное, и то, что по другую сторону зеркального стекла, скорее противопоставляется, чем отождествляется. Так можно ли им верить? Этим зеркалам — иллюзионистам и лжецам?
Да что они о себе возомнили, эти стекляшки, покрытые тончайшим слоем металла? Почему порой позволяют себе вершить судьбы, впиваясь острыми осколками в глаза и сердца? Да так, что не выплакать…
Почему так много внимания уделяют им пишущие, рифмующие и поющие?
Зеркала врут нам каждый день. День за днем…
Мы смотрим в них и не замечаем изменений, происходящих в нас и вокруг нас. Мы словно с завязанными глазами: упускаем из виду, что «после тридцати время ускоряется вдвое» (откуда Ты знаешь об этом, мальчишка?). Мы и сами учимся обманывать, гримируя первые морщинки. Мы говорим себе, что они не от возраста, а всего лишь от частых улыбок. Мы подводим задорные стрелки, наносим цвет и блеск и нравимся себе!
А потом в один миг замечаем, что твоя девочка уже почти одного с тобой роста: «И когда успела дочка подрасти?..» Удивляемся, ужасаемся? Нет, мы всегда знали, что зеркала нам врут.
Просто по этим правилам мы играем с самого детства.
Родинка у меня на левом виске! Но зеркало упрямо твердит мертвым стеклянным шепотом: «Справа, справа…»
Удивительно, что самыми честными оказываются… кривые зеркала! От них мы не ждем правды, им мы не верим априори. Так просто, правда? Кому придет в голову рассматривать себя в сфере зеркальной елочной игрушки? Рассматривать, конечно, можно, забавы ради. И знать, что мы точно не такие!
Великий классик поведал нам лишь об одном зеркале, которое искренне отвечало на вопросы о красоте и молодости. И что прибавила ли эта правда счастья кому-либо? Нет, царицу чуть с ума не свела, царевне чуть не стоила жизни (а девочка разве виновата?!). Впрочем, и зеркало там тоже плохо кончило: сложно сохранить целостность и хладнокровие, когда тебя кидают под лавку.
И нет, я не хочу, чтобы люди смотрели на свои поступки, как на отражение в зеркале. Хочу, чтобы мы осознавали их истинную ценность, осознавали раньше, чем совершали их, не дожидаясь последствий. Это даже не вопрос красоты внешней, здесь речь идет о благородстве и человечности.
Когда-то, возможно, мы продолжим с Тобой этот разговор. Я прочитаю то, что пишу сейчас, а потом подкину провоцирующий тезис. Скажу, что стекла, бесцветные и окрашенные, в любом случае лучше, честнее и правильнее. Я знаю, я надеюсь, что Ты будешь со мной спорить. Ты скажешь, что светофильтры отсекают большую часть видимого спектра. Ты вспомнишь о линзах и фокусных расстояниях (в физике 10-11 класса, кажется, есть раздел об оптике). Как хороши физические ассоциации в качестве доводов! Я буду слушать и парировать. Пусть даже в конце Ты сможешь быть достаточно убедительным, чтоб выйти из спора победителем, чтобы доказать, что я не права. Аргументируй, не соглашайся, высказывай мысли вслух. Мне так нравится твой взгляд на мир!
А пока записываем определение в тетрадь: «Энантиомеры — пара стереоизомеров, представляющих собой зеркальные отражения друг друга, не совмещаемые в пространстве»…
И завтра мы начинаем подготовку к новогодию: проводим реакцию «серебряного зеркала», покрываем металлом прозрачные стеклянные шарики…
Цалон Ксения Александровна
В зеркалах
Как часто мы видим себя настоящих, когда смотрим в зеркало? Окидывая беглым взглядом себя с утра, бегущего на работу, или разглядывая внимательно перед важной встречей, мы можем отметить внешнюю привлекательность, усталость, особенно подходящую блузку или прическу, иногда можем обратить внимание на что-то тревожное, мелькнувшее во взгляде… Но когда хочется встретиться с собой истинным, со своей памятью и душой, покрытое металлом стекло бессильно.
I
Живые, широко раскрытые, сосредоточенно смотрящие в упор глаза.
— Твоя? — Улыбающийся, почти смеющийся голос задает вопрос.
— Моя! — с гордостью и вызовом отвечаю я.
— А эта твоя? — повторяется вопрос.
Ответа нет. Верхняя губа нервно подергивается, обида и растерянность грозят вылиться горьким потоком.
— Не помню…
— Ну, тогда это моя буква. — Мама с деловитым видом берет карточку с буквой «Щ» и кладет рядом с собой.
— Твоя? — На этот раз вопрос задаю я, не веря в уже случившуюся жизненную несправедливость.
— Ты же не угадала, значит, моя.
Объяснение возымело действие. Выражение лица принимает сосредоточенные и осмысленные черты.
Как далеко от меня сейчас эта маленькая трехлетняя девочка, получившая один из первых жизненных уроков. И когда порой подкатывает к горлу комок обиды, сжимается от напряжения все тело и норовят хлынуть чистые, по-детски горючие слезы от неслучившегося или упущенного, вспоминаются слова: не угадала — значит, не твоя. И намного проще становится отпускать всё то, что не угадала, не твоё…
II
Вспоминается яркий, как вспышка фотоаппарата, солнечный день: растянувшееся гладкое и ослепляющее небо, отражающееся в зеркальной поверхности озера. На берегу сидит девушка-подросток, еще несколько угловатыми движениями собирающая в горстку разноцветные камешки.
— Мась, ну мы купаться-то пойдем?
Я неспешно отрываюсь от исключительно сложного процесса отбора подходящих по цвету и форме гладко вышлифованных водой атрибутов будущего домашнего украшения, поворачиваю голову и вижу нетерпеливо-требовательные глаза, голубые и зовущие к себе. Мы погружаемся под воду, и держась за руки, плывём по дну. Темно и прохладно, словно попадаешь в какое-то внеземное пространство, время ненадолго замирает, и ты можешь чувствовать только самое главное: крепко сжимающую руку ладонь и биение собственного сердца.
И действительно, что может быть важнее в семнадцать-то лет?
III
Надолго остался в памяти и этот серый ноябрьский день. Конец рабочего дня, стопки тетрадей на столе, желтый раздражающий свет ламп в классе и темнота за окном. Неожиданно в кабинет заходит семиклассница.
— Вы прочитали моё сочинение?
— Прочитала.
«Ах да, совсем забыла о нём, а стоило бы обсудить», — проносится в голове.
— Кристина, я как раз хотела с тобой поговорить. Кажется, я знаю, о ком ты писала. Одного не могу понять: неужели ничего человеческого ты не видишь в том, о ком пишешь?
Горящие карие глаза с вызовом, не допускающим и тени сомнения, поднимаются:
— Нет.
— По-твоему, серьезное и принципиальное отношение к работе учителя превращает его в бездушного робота, так?
— Так.
— А зачем ты тогда об этом пишешь, не все ли равно должно быть тому, кто ставит хорошие оценки лишь за правильно объясненные орфограммы?
— Я хочу, чтобы вы знали.
После напряженной паузы разговор продолжился. Были в нём и сожаление, и горечь обиды, и слёзы, и честные ответы на не самые приятные вопросы.
С этой ученицей мы так и не стали друзьями, сложно нам было друг друга понять. Но благодаря ей впервые я увидела себя и такой: «роботом» с нерушимыми принципами, неготовой что-то понять про сложную девочку-подростка. Понравилось ли мне то, что я увидела? Однако это было правдой, отраженной в зеркале другого человеческого мира, не близкого и не очень понятного мне.
***
Я стараюсь не забывать про это своё отражение, чтобы как можно меньше появлялось в моей жизни таких вот неразгаданных и непонятых душ. И про маленькую трехлетнюю девочку, с азартом учившую буквы, и про семнадцатилетнюю романтичную девушку, способную уплыть далеко-далеко от будничной реальности мира, тоже помню.
И много еще в нашей жизни таких зеркал, в каждом из которых мы оставляем частичку себя в обмен на неповторимое отражение, иногда и излишне выпуклое, но все-таки наше собственное, навсегда попадающее в копилку памяти души.